Багряные звезды

Эгиль не был трусом и слабаком — он мог с легкостью перебить волку хребет с одного удара и не бежал битвы. Боги щедро наградили его и силой, и мужеством, и красотой — редко какая девка не находила его ладным, достойным парнем… И неспроста: славные подвиги предков пленяли расчетливых; глаза, синие, точно морская бездна, влекли мечтательных; широкие руки пахаря и воина разжигали страсть в трудолюбивых… Эгиль знал: помани он любую пальцем — та радостно побежит, на ходу задирая юбки или приспуская штаны… Только вот в девках и крылся единственный страх Эгиля — он их боялся до дрожи, терял всю силу, поникал осенней травой… и сбегал, полный стыда, всякий раз, когда отваживался зажать какую-нибудь девицу. Ему было двадцать три, и он ни разу не познал женщины… впрочем, он вообще никого не познал, кроме своей ладони. А потом он встретил его. Темные эльфы никогда не вызывали у Эгиля интереса — ну есть они и есть, ходят там где-то, жуков своих страшных ебут — но этот цеплял, как не цепляла даже самая смазливая девка. Серомордый и на девку не походил — даром что тощий как палка — ни задницы, ни груди, ни полных, манящих губ… даже лицо его было не по-эльфийски изнеженным и мягким, а каким-то острым, сухим и странным. Впрочем, данмеров Эгиль видел всего пару раз — вроде как все они такие вот… странные. Но глаза у него были глубокие и походили на угли: один — раскаленный, пышущий нестерпимым жаром, другой же остывший, почерневший, но способный подпитать костер… Они искрили, не могли не притягивать внимание — не у каждой красивой девки такие встретишь, — и Эгиль не устоял, не смог устоять. Слава об этом эльфе ходила не менее странная и двоякая… но Эгиль рискнул поставить ему непочатую бутылку меда, не слишком осторожно щипнуть за зад, с девками ведь работало, — и получить по зубам, чудом их не потеряв. Серомордый же, не смущаясь ничего и никого, откупорил мед, жадно глотнул, а после… — Ni ae rielle buro, eve mor. Shanta veyn. Эгиль хрустнул только что вправленной челюстью, моргнул, и задал единственный возможный сейчас вопрос: — Чего бля? Эльф рассмеялся, отпил еще меда и жарко, совсем недвусмысленно посмотрел, будто душу выворачивая наизнанку… В штанах стало тесно и кровь прилила к… щекам. — Hily… Идем. И Эгиль пошел, пошел под многозначительный свист сидящих в углу таверны Бьори и Сверра, малодушно надеясь, что слухи не расползутся… Впрочем, с чего бы им расползтись? Подумаешь, трахнул морровиндскую шлюху, с каждым вторым такое случалось. До кровати они не дошли — данмер, стоило им уйти из общего зала, внезапно втолкнул в комнату, больше похожую на старый, пыльный чулан, резко вжал в стену, опалив горячим дыханием… Странно, эльф едва доставал ему до плеча, а сейчас казался чуть ли не на полголовы выше — Эгиль неловко клюнул его куда-то в шею, лизнул кончиком языка, как рассказывал Бьори… но влажно не вышло — язык лишь царапнул грубую кожу. Данмер засмеялся — не как кокетливая девица, но и не как жирный, лощеный конь — и почти больно вцепился ногтями в плечи. А после — скользнул рукой по груди и ниже, сжал мягко, почти как женщина… Эгиль дернулся, двинул бедрами, желая, почти прося большего — член терся о грубое, плотное белье, истекал предсеменем, — и хотелось присунуть его в горячее, влажное… Разноцветные данмерские зенки смотрели насмешливо и развратно: Эгиль уж хотел снова попробовать стиснуть тощий зад — но не успел. Темно-серая ладонь скользнула под ослабленные завязки, крепко взялась за ствол — и будто бы снежный тролль выбил из груди весь воздух резким и сильным ударом. Эгиль чуть ли не в кровь раскусал себе губы, лишь бы не взвизгнуть как сука во время течки, лишь бы не показать свою неопытность и неискушенность… Рука ласкала остро, жарко, на грани вежливой грубости — и вдруг захотелось крепко сжать серые плечи, смять, бросить на стоящую рядом кровать, с силой вдавить носом в шкуры, схватиться за темные, жесткие волосы… и наконец стать настоящим мужчиной. Эгиль попытался — неловко мазнул по боку, вцепился в предплечья, силясь не то откинуть, не то притянуть поближе… но эльф не сдвинулся ни на волос, не зашипел от боли, хоть, верно, останутся синяки, лишь выскользнул из чужих штанов, отстраненно отцепил от себя руки и опалил темным, совсем нечитаемым взглядом. Вдруг стало страшно почти до дрожи — вдруг этот не по-эльфийски сильный данмер легко, как девицу, заломит Эгиля… и уже ему придется утыкаться в шкуры и выть от боли и унижения, проклиная весь серозадый род. — Ты нетерпелив, точно необъезженный гуар, — в глазах данмера плескалась бездна без звезд, черная пучина, лавовые реки — Эгиль замер, будто бы скованный коркой льда, захлебнулся темной и жгучей водой… Оцепенение схлынуло так же внезапно, как накатило, и вот он снова на пробу ткнулся губами в чужую шею, провел ладонями по спине и бокам — не в ласке, нет, лишь от незнания куда свои руки деть, — сжал тощую задницу точно мелкие девичьи сиськи… И снова — зуботычина, но легче, вполсилы, больше злящая, чем останавливающая; и глухой, раздраженный рык, требующий быть ласковей и нежнее. Эгиль видел: ноги серожопого вообще не касались пола, и сам он — мелкий, жилистый, — казался тростинкой против медведя… Только что радости быть медведем, коль даже тростинка способна подчинить своей воле? Серые руки в белье и под плотной рубашкой шарили, царапали, надавливали куда-то так, что становилось приятно и хорошо, и член стоял колом, тек, точно бабья щель, — Эгиль бы многое отдал, чтобы вместо серомордого мужика была страстная, пышногрудая дева… Дева, при виде которой меч не затупится, не поникнет, а станет еще острее и крепче. Дева, которая легко и приятно примет в жаркое лоно, а после, быть может, приласкает рукой или даже губами и языком… Только нет такой девы ни в одном из знакомых Эгилю селений. А данмер, ласкающий то грубо, то нежно, до звезд под веками и жара в чреслах — вот он, бери да трахай… но разве дадут Эгилю? Темные эльфы слишком коварные бляди — пара заклинаний, и девственная доселе задница навсегда заклеймится позором. Эгиль не хотел быть заместо бабы, но взгляды и ласки слишком манящи и горячи, а ему так немного надо… Он почти готов продать хоть задницу, хоть Талоса, хоть всех богов и героев, лишь бы темноэльфийский жар продолжал обволакивать чресла. Серое запястье дрожало, но пальцы держали твердо и крепко, единственное кольцо на руке несильно царапало те нежные места, для которых у Эгиля не было названия, жар слишком горячей кожи сминал и плавил… семя брызнуло в руку, вымочило лишь немного приспущенные штаны, с губ сорвался тихий, непрошеный стон… Щеки, и лоб, и уши заполыхали от смущения и стыда. А данмер легко засмеялся, приблизил руку к лицу, а после — если бы Эгиль мог, он бы раскраснелся еще сильней — медленно, широко лизнул белесые капли… и тут же резко отдернул и вытер ладонь об Эгилеву рубашку. И отошел. Плавно, текуче, по прежнему не касаясь пола — ох и не нравилась Эгилю данмерская магия, — поманил не пальцем, не словом — лишь жарким взглядом… и снова в штанах стало тесно, и руки вспотели как у юнца. Кровать чуть скрипнула под весом данмера, с глухим стуком упали на пол его сапоги, серые пальцы дразнящими, выверенными движениями развязали поблекший от времени пояс, ослабили горловину рубахи, стянули со штанами исподнее… Эгиль задохнулся — не то от хищной плавности чужих движений, не то от вида чужой оголенной кожи в не самых приличных местах — и дернулся было приласкать самого себя, но остановил руку. — Hilyat. Блядские зенки блестели, пронзали насквозь, и Эгиль сделал — не мог не сделать — неловкий шаг к ним навстречу. Кровать закрипела протяжней и громче, но не ей удержать от безумств, не ей охладить раскаленные чресла… Руки данмера снова в штанах Эгиля, гладят, сжимают, высвобождают из плена мокрой ткани — и вот и штаны, и исподнее болтаются ниже колен и только мешают. Эгиль дернул ногами, сбрасывая их на пол, и снова попробовал напирать: настойчиво, непреклонно сжал чужие плечи, грудину, бока — тот поддался, почти упал на не новый, но чистый мех… и вдруг вскинулся гадюкой, выбил из-под Эгиля опору и прижал к кровати так, что лопатками отдаленно почувствовались доски. Страх перед бесчестьем и позором впился в Эгиля с новой силой, он тихо завыл от леденящего ужаса… но член — предатель! — даже сейчас стоял колом. Данмерские ладони легли на обнаженные колени — контраст серой и светлой кожи притягивал бы взгляд, не будь так страшно, — мягко, но непреклонно развели их в стороны, и Эгиль сжался, зажмурился как последний куриный сын… Влажное, мягкое, не в пример горячее сухой ладони, коснулось члена — будто пламенем обожгло, — бедра вскинулись резко и против воли, спугнули манящий жар. Перед глазами заплясали, закружились горящие точки, стоило Эгилю поднять веки. Данмер недовольно прищелкнул языком, зыркнул, прожигая до самой кости, и снова, уже под поплывшим, но внимательным взглядом, жарко и влажно лизнул… Даже в мечтах Эгиль редко когда представлял вместо лона чей-нибудь жаркий рот — он знает, лишь истинно верные жены и прожженые шлюхи идут на подобный шаг, — но реальность оказалась куда лучше запретных мечтаний. Дыхание опаляло почти нестерпимо, язык кружил так остро и горячо, и казалось, что непременно останутся раны… Хотелось толкнуться в жаркую влажность рта — и Эгиль было схватился за темные волосы, но руку его остановили на полпути и положили на шею. Данмерская кожа здесь оказалась куда мягче, чем на руках, и если закрыть глаза, можно представить вместо нее нежную девичью лодыжку… Эгилю немного нужно, чтобы дойти до края, но в самый последний момент язык оторвался от члена, кольцо серых пальцев плотно, до боли пережало член и яйца… — Ne kana. Не вздумай кончить сейчас. — Данмер медленно, палец за пальцем, отпустил член и вскинулся резко, порывисто, обжег взглядом глаза в глаза, убрал с дрожащей ноги руку… и сел сверху, навалился всем весом, прижался обнаженной кожей к коже. Эгиль дурел, не знал куда девать руки — и стиснуть его хочется, и боязно потерять зубы — и потому судорожно вцепился в мех, неосознанно выдирая клоки. Данмер смотрел ехидно и как-то по-эльфийскому хитрожопо, хотелось заткнуть ему членом рот, надавить на затылок, чтоб не смотрел так, не насмехался… Но горячие, оголенные бедра слишком хорошо и жарко терлись о член, сухие руки разминали плечи, расслабляли до странного возбуждающими касаниями к груди и шее. Эгиль решил пока что позволить ему сидеть так, а если зарвется — скинуть с себя, показать серому его место… Болезненный укус вырвал из сладких мечт, капля чистейшей нордской крови выступила на и без того искусанной губе — и тут же влажный язык мазнул по щеке Эгиля, коснулся саднящих губ… такие вот поцелуи мужчине должна дарить только истинно любящая и истинно верная женщина, а не случайный любовник. Эгиль не понимал, как вообще возможно иное — одно дело коснуться губами щеки, или рук, или плеча, и совсем другое целоваться вот так, по-кимерски… Но чего еще ждать от темного эльфа? Уж точно не нордской порядочности и пристойности. Влажные, почти нежные поцелуи расслабляли, расслабляли касания, расслаблял чужой жар — не иначе, темное морровиндское колдовство, — и Эгиль не мог ничего поделать, лишь метался, дрожал, крепче сжимал согретые шкуры… Краем глаза он видел, как данмер ласкает свой непривычно серый член, то сжимает его, то отпускает, то водит вниз и вверх — и можно бы проследить за странной последовательностью движений, если бы не было так нестерпимо стыдно. Данмер вдруг вздрогнул всем телом, зашипел, навалился ощутимым весом, распластался по чужой груди, и Эгиль понял — или сейчас он отвоюет должное право брать, или уже никогда. В этот раз вышло прогнуть, подмять под себя, стиснуть с медвежьей силой. Данмер лежал без всякого сопротивления, поддавался, смотрел блестящими бездной зенками и скалился — и тролль его знает, по-доброму ли. Эгилю не было интересно. Его занимал чужой жилистый зад, слишком горячий, приятный на ощупь… и все же не женский. Да, редко какая баба отказывала Эгилю в удовольствии помацать ее за жопу или за сиськи, но то ведь через одежду, почти не считается… Без ткани все чувствовалось иначе, чувствовалось лучше — и Эгиль лишь мог догадываться, как замечательно бы лежали в руках мягкие женские ягодицы, как приятно бы было гладить оголенные бедра нордской красавицы, нежные и крутые… Злое шипение отрезвляло — и в то же время задорило еще больше. — Трахни меня уже! — Данмер рычал, смотрел колюче и жарко, шумно, сквозь зубы дышал… Эгилю не требовалось второе приглашение — он сам хотел брать, без чьих-то там приказов. Данмер был весь взвинчен и собран, будто готовился к броску, Эгиль сжал его посильнее, налег, развел подрагивающие от напряжения ноги… и понял, что совершенно не знает куда ебать. С бабами все просто и известно любому норду лет с тринадцати: есть баба, у бабы пизда, где влажно — туда и трахать… Пизды у темного эльфа не было — ни под хуем, ни где-то еще, да и влажно вроде нигде, кроме члена не было. Эгиль был растерян и смущен — не признаваться же, что впервые с кем-то делит ложе, вдруг засмеет еще… Но он собрал все куда-то девшееся мужество и спросил: — А куда, эээ… Эльф закатил глаза, но хоть не заржал, не оттолкнул брезгливо и обидно… — В жопу. Хер только послюни. Эгиль хотел было спросить, зачем ему на данмерский-то хуй плевать… но остановился, подумал чуть тщательнее и решил для начала послюнить свой — а если чего не так окажется, то только потом спросить. Слюна хорошо мешалась с предсеменем, — интересно, как сильно от этого отличается бабья влага? — Эгилю понравилось ее растирать по члену, но чужой жар обещал быть куда приятней. От предвкушения дрожали руки и поджимались пальцы на ногах, но Эгиль все не мог удачно пристроиться: член дрожал, не попадал куда надо, хоть данмер и вскинул бедра, чтоб было удобней… Член постоянно мазал, тыкался то в ягодицы, то в бедра, то вообще в воздух, и если бы щеки не полыхали и раньше — сейчас бы Эгиль совсем со стыда сгорел… — Shauta! — Данмер шипел, когтил через одежду спину, елозил, старался прижаться ближе — и выдохнул рвано и с облегчением, когда Эгиль наконец сумел протиснуть головку куда нужно. Он не знал, как часто этот данмер трахался, но сейчас на это было совсем плевать. Жаркая теснота обхватывала, манила, хотелось ворваться в нее, втрахаться… Это было лучше руки, даже лучше языка и губ, лучше всего, что Эгиль прежде представлял и изведал — и даже Шор не смог бы сейчас его оторвать. Он резко толкнулся, почти легко вошел на всю длину, данмер дернулся было в сторону, зашипел, заизвивался змеей, но куда ему, эльфу, против настоящего, сильного, как медведь, норда? Эгиль не обращал внимания ни на царапающие шею и щеки ногти, ни на чужое хриплое дыхание, ни на сдавленные ругательства — он не был избалован любовной лаской, и многого не требовалось: быстрых, неравномерных толчков хватало ему с лихвой. Эгиль крупно, со стоном вздрогнул и кончил прямо в жаркое, тесное нутро, да так и остался. Рухнул подкошеным мамонтом, придавил собой, не вытащив члена… Он дышал тяжело, загнанно, утыкался в темные данмерские волосы и думал, что лучше уже едва ли будет. Данмер дал ему отдышаться — мягко водил по плечам и спине руками, не пытался выползти и додрочить самому себе, — а после несильно куснул Эгиля за ухо, не больно, но ощутимо подтолкнул под плечи… Жаркая теснота по прежнему сжимала, Эгилева сперма обволакивала снова встающий член, а сам Эгиль неловко ткнулся губами куда-то в чужой висок и вновь поднялся, готовый к порочной, но сладостной битве. — У нас еще полно времени, сэра. Не будем его терять. …лишь к рассвету Эгиль уснул, и уснул мужчиной.