Багряные звезды

Свежая рана болит и ноет, едва стянутые края сочатся сукровицей и неприятно чешутся — зелья делают свою работу, надо лишь потерпеть… Рана глубокая, скверная: клинок вошел пальца на два в мясо — он вошел бы глубже и не наискось, если б не магический щит. Если б не магический щит и прочный слой двемерита вместо ребер — зуд в ране его бы не беспокоил… Если, конечно, мертвецы не переживают ежесекундно собственную гибель. Добрые дела наказуемы — не раз и не два наградой за протянутую в час нужды руку становился клинок или яд. В этот раз ему повезло выжить — но долго ли будет длиться такое везение? Крови вылилось много, но ничего важного не было повреждено. Тела несостоявшихся убийц не менее щедро залиты кровью, как и земля, и камни… Синетт Джелин, рыжая недская сука, знала куда бить — и все же кусок именно ее юбки пошел на корпию. Дым мелкого костерка резал глаза — но без него было бы совсем холодно. Одежду, удобную, привычную, теплую, пришлось заменить — разрезанная зачарованная ткань не слишком безопасна для носки. Жаль, снова придется искать мистика, способного починить зачарованную одежду… Главное — пережить ночь: маны практически не осталось — как и сил. От потери крови кружится голова и холодеют ноги. Надо бы похоронить тех двух женщин как подобает, но сил и желания хватило лишь на то, чтоб прикрыть тела ветками и камнями — может, зверье не растащит до утра — и прочитать короткую молитву. Да, добрые дела наказуемы — это почти что дурная привычка, от которой Ворин Телас все никак не может избавиться — но никто не заслуживает быть похороненным без напутственных слов. Не важно, верили ли несостоявшиеся убийцы в АльмСиВи — сейчас уже не у кого узнать. Жаль. Они были молоды и красивы. В крови еще плещется адреналин, но обезболивающий эффект зелья начал сходить на нет. Рану простреливает свежей болью, хочется выть и царапать глотку, но вместо этого Ворин лишь тихо скулит и усердней оттирает свой меч от крови. Стеклянный кинжал, сколовшийся и затупившийся, лежит тут же, но чинить его сейчас смысла нет — можно испортить еще больше. Пальцы дрожат и плохо слушаются. На Нагорье плавно опускается ночь, до города уже не добраться при всем желании. Ворин шевелит палкой угли и кладет вычищенный клинок на землю рядом. Где-то сверху надрывается скальный наездник — из укрытия плохо видно, но выглядит он жирным и сильным. Убить бы его и зажарить в углях, сделать доброе дело, за которое на этот раз едва ли ударят в спину… Рану снова дерет болью, и Ворин ложится на постеленные одежды, сжимается в комок… Нет, пусть скальный наездник надрывается себе дальше, лишь бы не заметил. Угли тихо трещат, скальный наездник вторит им визгом и клекотом — кружит вокруг скалы напротив, ищет откуда несет кровью и мертвечиной. Так проходят минуты — они ползут лениво и медленно… все обрывается тихим шорохом гравия. Скальник замолкает — складывает крылья и пикирует вниз. Раздается крик — не понять, мужской или женский. Ворин считает хлопки крыльев и чужие хрипы. Ворин считает — скальник орет и бьется, его добыча сопротивляется и пытается убежать. Безуспешно. Ворин считает — взвешивает все против и за, понимает что пожалеет, если высунется… Но он знает: если не высунется — пожалеет тоже. В Ресдайне выживает хитрейший и сильнейший, но Ворин не может спокойно смотреть на чужую нелепую смерть. Камень расщелины поддерживает его, не дает упасть, и рука с метательным ножом почти не дрожит. Скальный наездник, жирный и молодой, падает с перерезанной глоткой наземь. Ворин скрывается в расщелине прежде, чем спасенный мер успевает его заметить. Добрые дела — вредная, опасная для жизни привычка, и Ворин не уверен, что переживет еще одну благодарность. Но избавляться от этой привычки он отчего-то не хочет.