Багряные звезды

Официально архиканоник отправил его на Солстхейм разобраться в странностях и укрепить по возможности влияние Морровинда на этой насквозь промерзшей, нужной лишь из-за эбена земле. На самом деле Сариони отправил его подальше от ненужных глаз приводить себя в порядок и зализывать раны тела и души. У самого Ворина были другие планы — он отправился умирать. Из мертвого героя можно сделать символ. Из сломавшегося, запутавшегося, сомневающегося — нет. Храм, лишившийся двух столпов, потерял доверие. Сейчас как никогда нужен сильный лидер, но Неревар Возрожденный, прежде твердо стоящий на ногах, ныне сам нуждается в чужой силе. Векх хранит молчание. Храм меняется, вера рвется и перекраивается, и никто, даже архиканоник, не знает его будущего. Если нереварин умрет на чужих землях — он зажжет сердца и обратит страх в жажду мести. Если нереварин вернется уверенным и спокойным — он успокоит души и принесет мир. Если нереварин впадет в отчаяние на глазах у всех велоти — Морровинд умрет. Архиканоник Сариони подписывает приказ — и каноник Телас инкогнито отправляется на Солстхейм. Толер Сариони пропускает к бездне — и Ворин Телас прыгает в нее не глядя. Солстхейм встречает льдом и равнодушием. Луна-и-Звезда не снимается с пальца, но ее никто не узнает. Для нордов все данмеры на одну рожу, и Ворин для них — теплолюбивый чужак, разве что чуть более страшный, чем остальные. Никто здесь особо не интересуется, что там в Морровинде и кто там сейчас их любимчик. Сидят там у себя, грызутся — и даэдра с ними. Ворину здесь не рады — но ему нигде не рады — и он не играет в любовь к северянам. Хватит с них и того, что принимают к оплате дрейки, а не только септимы. Трактирщица в первой же деревне смотрит хмуро, приносит черствое и остывшее и говорит, что мест нет, хотя гостей в этой дыре почти никогда не бывает. Ворину все равно — он может спать и на мокрых камнях, — но из вредности он скандалит и из вредности же думает трахнуть ее мужа или кто там у нее есть. Корпрус не дает опьянеть — и умереть — так просто, но нордская медовуха приятно дерет горло и вышибает лишние мысли Сахар, скууму, синь здесь достать сложно, Солстхейм почти отрезан от остального мира, но Ворин знал, что так будет. Он не дурак и взял с собой — в себе — достаточно. Поутру он находит большой и чистый сугроб возле чьего-то дома, выкапывает в нем яму и прячется от ветра и случайных взглядов. Стеклянный, щедро политый украденным спиртом кинжал хорошо режет мясо — Ворин взрезает себя по линии старого шрама и разводит края. Влажная плоть исходит паром, кровь пачкает снег. Если бы сахара было немного, Ворин бы просто проглотил его, обвязав мешочек ниткой и нацепив на зуб, но он на Солстхейме надолго, и столько, сколько ему надо, ни одна нить не выдержит. Ворин на ощупь закрывает все клапаны искусственного желудка и кишечника — ему вовсе не хочется вымывать из брюха дерьмо и желчь — и сегмент за сегментом вынимает скользкие неорганические кишки, а после выдавливает свертки лунного сахара в снег. Его замечает какая-то имперская девка, когда он аккуратно укладывает вновь соединенные не-кишки обратно, — от ее истошного крика завывают дремлющие собаки. Ворин бы оглушил ее, успокоил магией, но ему нужны обе руки, чтобы колдовать. Если он сейчас встанет и начнет накладывать заклинание — почти сложенные кишки упадут на землю, и придется их снова промывать и укладывать. Имперка падает в снег без чувств до того, как он принимает решение. Ворин сводит края брюшины и сильнее прячется за сугробом. Придерживает рану, чувствуя пальцами, как плоть стремительно срастается — и он лишь надеется, что срастается ровно. Собаки чуют кровь и заливаются лаем — их не затыкают ни гневные окрики хозяев, ни их палки. Ворин обтирает руки о снег и накладывает хамелеон. Холодные и влажные свертки лунного сахара липнут к коже под одеждой. Больше нельзя здесь оставаться. На Солстхейме еще достаточно поселений. …Сахар закончится задолго до того, как каноник Ворин Телас примирится с гибелью Си и Айем.