Багряные звезды

Прав не тот, на чьей стороне правда, и не тот, кто сильнее, хитрее, лучше, но тот, кто выжил – мать говорит это почти каждую ночь. Ворин слушает, запоминает, хоть и не может понять до конца. Он думает: если прав выживший, то почему они несвободны? Они переживают и других рабов, и рабочих гуаров, и даже нескольких надсмотрщиков пережили, и переживут много кого еще… Мать говорит, что нужно быть стойким, точно живые боги, и терпеливым, точно точащая камень вода. Пустой бунт не принесет желаемых плодов – если они хотят выжить, им стоит терпеть унижения и ждать подходящего момента. Мать говорит о мести и о свободе – она смакует эти мечты, точно мясо, которое им изредка дают по праздникам. Ворин не знает, что такое свобода, но он желает ее так же сильно, как мать. Может, даже сильнее. Выжить можно лишь за счет чужих страданий и смерти – мать не говорит об этом прямо, но Ворин все равно понимает это. Пусть он слишком мал, чтобы работать наравне со взрослыми, пусть наказания для него чуть легче… он все равно понимает это. Он не слеп: все вокруг него построено на страхе, страданиях и смерти. Он сам полон страха и страданий. Хозяева свободны и богаты, потому что держат других в рабстве. Своими силами они никогда бы не вырастили столько риса – но у них есть власть, достаточная чтобы заставить других работать на износ. Это несправедливо – и все же, это законы мира. Прав тот, кто выживает, но чтобы выжить надо быть сильнее, быстрее, лучше, удачливие прочих... Но хозяева не выживают – они живут. Ворин знает, что разница есть, но у него не хватает слов, чтобы назвать ее. Мать не говорит ничего, потому что хочет, чтобы он догадался сам. Пусть с их спин едва сходят раны от бича, пусть их руки закованы в отнимающие магию наручи, пусть они несвободны, но разум у них никто не сможет отнять. Ворин не понимает, почему думать самому так важно – он просто верит, что так правильно. Он знает, что “жить” и “выживать” – разное. Если это разное, значит ли это, что хозяева неправы? Он чувствует, что где-то здесь ошибка, но не может ее найти. Ему нравится думать, что ее нет, потому что это значит, что месть осуществима. Что хозяева неправы, а он прав. Он знает, что выживет – и переживет – хозяев. Правда на их с матерью стороне... иначе и быть не может. Ворин еще слишком мал, чтобы работать как взрослые – и иногда надсмотрщики даже позволяют ему и другим детям играть в грязи, а не гнуть спины под палящим солнцем по пояс в соленой болотной воде. Он обычно играет поодаль – на плантации больше рабов-аргониан, чем других – Ворин чужой им. Они не зовут его в игры. Когда-то ему было обидно, но он уже достаточно взрослый, чтобы понимать – здесь у него нет друзей и никогда не будет. Любой раб с легкостью продаст и предаст другого – за миску еды, за теплое одеяло, за чистую лежанку, за сохранность собственной шкуры… Ворин знает, что многие из их соседей дерутся за то, чтобы первыми донести на кого-то. Он знает, что никому нельзя доверять – и он не доверяет. Он не будет никого защищать – никого, кроме матери, – и ни от кого, кроме нее, не ждет защиты и любви. Иладри Телас готова на все ради своего сына – Ворин знает это так же точно, как то, что солнце встает на западе. Она работает так много, и он хочет ей помогать – он рад ей помогать. Ворин не хочет быть рабом – никто не хочет, – но у него нет выбора: все, что он может сейчас – искать хоть что-то хорошее и цепляться за счастливые часы до последнего. Сегодня Ворин не работает, а играет – ему не больше пяти зим, с него не требуют многого. В его руках нет силы – он еще не может работать по-настоящему, как взрослый. Если ему позволено возиться в грязи и играть с камнями и илом – он не отказывается. Если ему удается подслушать важные разговоры, узнать что-то новое, чей-то секрет или чужие планы… день становится еще лучше. Он незаметен и внимателен – никто не видит в нем угрозы, никто не считает его выше вещи – и пусть Ворин еще не слишком хорошо пользуется чужой надменностью и слепотой, он быстро учится. Иначе он умрет. Жирная, грязно-бурая крыса хорошо спряталась под кустом, но Ворин все равно ее заметил – он замечал вещи куда более незаметные. Ворин знает, что крысы опасны: они могут убить даже взрослого, могут и съесть ребенка заживо – сам Ворин не видел, но не раз и не два слышал страшные крики вдали. Он знает: прав тот, кто выжил, а выжить возможно лишь заплатив чужой болью и кровью. Он знает: крыса хочет съесть его, просто ждет удачного момента. чтобы напасть. Ворин еще мал, в его руках нет силы взрослого, но его сил достаточно, чтобы бороться за свою жизнь. Его сил достаточно, чтобы удержать камень и бросить его в нужную сторону. Он хочет отпугнуть крысу – но попадает в голову. Крыса взвивается и падает в грязь, трясет головой, тщетно пытаясь встать… Камень оглушил ее, но не убил. Ранил достаточно серьезно, чтобы она не могла ни напасть, ни сбежать – но недостаточно, чтобы прекратить ее страдания. Ворин знает, что она не выживет – а если и выживет, то захочет отомстить. Он на ее месте хотел бы мести. Он и так почти как эта крыса – и он жаждет отмщения. Он берет камень – другой, чуть длиннее и острее – подкрадывается к ней… и бьет. У него недостаточно сил, чтобы прикончить ее одним ударом: крыса слишком верткая, а ее череп слишком крепкий... Ворин не знает столько цифр, сколько сделал ударов. Он не считает – и не останавливается, пока камень не становится красным, пока мозг, кровь и осколки кости не перемазывают ему руки… Крыса жирная и не выглядит больной – Ворин откидывает камень в сторону, устало садится на пятки и слизывает с рук кровь и мозг. Он ел слишком давно – он вообще всегда голоден – и ел прогорклый, слишком соленый рис. Крысиная кровь на вкус горькая, неприятная… Крысиная кровь на вкус как жизнь. Ворин знает, что мяса рабам не положено, только по праздникам господа могут раздать объедки – и даже тогда приходится драться за каждую кость с остатками мяса, за каждого недоеденного жука… Убитая крыса жирная, большая – от нее не пахнет гноем и болезнью. В ней много мяса – Ворин знает это, потому что иногда матери везло и она приносила в их барак мертвых крыс или жуков, а однажды принесла даже рыбу. Ворин знает, что за крысу придется сражаться, если ее заметят – мяса хочется всем. Он прячет ее в тени, под сваленными возле их барака досками, там же, где мать прячет табличку с выцарапанной гвоздем и выкрашенной углем Мефалой. Солнце сядет нескоро – если оставить крысу на солнце, она испортится. Ворин засыпает пролитые кровь и мозги землей, притаптывает для верности, тщательно оттирает травой окровавленный камень… Не стоит никому видеть кровь: в лучшем случае придется делиться. Дальше играть не получается – как не получается не думать о крысе. Ворин слишком горд собой, и слишком волнуется, что кто-то заметит лишнее... Он думает о спрятанной крысе весь день – и едва сдерживает слюну. Ему всегда хочется есть – и лучше что-то, кроме неудавшегося или испортившегося риса. Сегодня у них будет мясо – почти-свежее и много. Он не может не радоваться – и не гордиться. Мать возвращается поздно, так поздно, что Ворин едва сдерживает страх. Он боится, что с ней что-то случилось, что надсмотрщики и господа недовольны, что случилось что-то страшное… Ничего не случилось. Он так рад, что едва не забывает о крысе – но все же не забывает. Иладри рада – Ворин видит ее улыбку, чувствует материнскую гордость. – Ты теперь большой, сын. – Она говорит тепло, так тепло, как давно с ним не говорила, может, даже никогда. – Помоги мне ее разделать. Ворин счастлив: он быстро откапывает кусок стекла – рабам не позволено иметь ничего острого, особенно ножи, – и так же быстро обтирает его краем рубахи. Он не раз и не два видел, как мать снимает с добычи хитин или шкуры, но никогда прежде она не давала ему это делать. В этот раз все иначе. Пусть им нужно делать все быстро, Иладри не торопит. Ворин старается, едва не прикусывает язык от усердия… У крысы были дети – ее сосцы слишком большие, в них должно бы быть молоко… Ворин вспоминает свой сегодняшний страх, когда мать пришла позже, чем обычно – и чувствует что-то, похожее на стыд и вину. Крыса уже начала разлагаться – ее нужно съесть, пока не испортилась совсем… И все же Ворин не может не думать, что убил не просто крысу, но кормящую самку. Он думает об этом, когда неловко и неумело сдирает с нее шкуру. Думает, когда – не без помощи матери, конечно, – потрошит ее… Мать замечает, что он слишком странно молчит, но не говорит ничего. Она хочет, чтобы ее сын вырос не бездумным животным, не рабом, не умеющим мыслить… До некоторых уроков нужно догадаться самому – Ворину не больше пяти зим, но он хорошо знает это. Когда они садятся есть, он все же нарушает тишину. – Ее дети теперь тоже умрут? Его голос дрожит, хоть он и пытался скрыть это. – Да. И что? – Мать говорит тихо, но голос ее силен. когда она говорит так, Ворин жадно ловит каждое слово – не может не ловить. – Эта крыса умерла и ее дети умрут, чтобы мы продолжили жить. Ее плоть и кровь напитают нас, дадут нам сил. Ее дети умрут до того, как смогут убить кого-то. Мы выживем, потому что сегодня ты оказался сильнее. Ты выжил, а значит... – ...Значит, я был прав. Крыса ошиблась – и заплатила за это. Слабость и сожаления отступают, будто их и не было. Если бы он не убил, если бы промахнулся или промедлил, не он, а крыса и ее дети ела бы плоть. Не крысята, а мама плакала бы от тоски и боли… Ему больше не жаль ни крысы, ни ее умирающих от голода детенышей. Мать улыбается – второй раз за сегодня – и Ворин счастлив. Иладри не сомневается, что ее сын выживет – и отомстит клану Марети за годы лишений и рабства. Больше не сомневается. Ворин не понимает всю глубину ее радости, но радуется тоже. Ему больше не стыдно, не грустно – и он обещает себе, что, если увидит еще крысу, или жука, или рыбу, убьет без раздумий. Впервые за много дней они с матерью действительно сыты. Крысиные кровь и плоть на вкус, как жизнь – и как обещание свободы.