Багряные звезды

Воля хортатора божественна, но сам он — не бог, лишь осколок бога, запертый в смертном теле. Он приходит в час великой нужды и великого гнева — и должен уйти вместе с ним. Иначе он привлечет новые беды. Это знание вышибает из под ног землю — но оно же становится опорой. Всего этого слишком много для Ворина — беглого раба, слуги Мефалы, священника Трех — это слишком много для любого, кто не вымарал из себя смертность. Его кости выкручивает, будто вырывает наживо — он сам крошится, раскалывается, расслаивается на себя и других-себя, но даже все они не вместят в себя хортатора. Индорил Неревар вмещал, но Ворин теперь-знает, что даже он не удержал божественность хортатора. Даже АльмСиВи, разделившие на троих-и-еще-одного предназначенное одному хортатору, смогли вместить это лишь освободившись от слабой смертной плоти и заменив ее Костью. Хортатор должен исчезнуть сразу же, как в нем отпадет нужда, иначе он вцепится в серединный мир и сам начнет ее создавать — это верный порядок вещей. Ворин не хочет умирать, но он чувствует или думает, что чувствует, — он задержался слишком долго. Он должен был тихо исчезнуть после погружения Спящего в новый сон — но этого не произошло, и статус АльмСиВи пошатнулся. Он должен был тихо исчезнуть после того, как Си и Альм принесли свою последнюю жертву — но этого не произошло, и Гирцин вновь прошелся по давно опустевшим руинам колоний Секунды и попытался сойти в Нирн. Он должен был тихо исчезнуть после Игры Гирцина — но этого не произошло. Ворин не знает, когда истек отмерянный ему-хортатору час нужды, и не знает, не начал ли приманивать беды сам… Ему вовсе не хочется снова и снова жертвовать собой ради мира — не хочется и спасать его раз за разом, но когда по всему Нирну вдруг открываются пути в Обливион, выбора не остается. Он знает — это не его битва, но не может не участвовать в ней. Если даже мертвый краб-город поднялся на защиту Морровинда, живой хортатор не может остаться в стороне. Ворину непривычно носить доспех, непривычно вести за собой армии, непривычно отдавать приказы — он лишь сточеная временем часть Индорил Неревара, и явно не самая лучшая, — но он делает это. Когда Альм и Си пали, а от Ви нет никаких известий, когда Морровинд разрывает на части, когда брат убивает брата — это час великой нужды и великой боли. Это время, когда хортатор должен вести свой народ по хребтам врагов — или исчезнуть в жадной драконьей пасти. Ворин Телас прячет в глубине себя смертные слабость и страхи и надевает иную кожу: он не каноник Трех, не бродяга с ногами в пыли, не вознесшийся в правители раб по крови — никто из них и все они. Он хортатор, вместилище сотен вещей и тысяч противоречий — и свет в ночи, и положенное на алтарь сердце. Он не считает врата, которые закрывает — сколько бы их ни было, этого недостаточно. Меры, идущие за ним и оставшиеся позади, умирают, как бы он ни пытался их защитить... Он сам не раз и не два оказывается на волос от смерти, и волос этот — божественный яд, переукраденная (и все еще недостигнутая) божественность. Все прекращается так же внезапно, как началось — Ворин не тешит себя иллюзиями, что это из-за него. АРЕНА выбрала новую жертву и вгрызлась в нее, точно в сочное мясо — даже если бы Ворин не делал ничего, итог едва ли был бы другим. Он действительно задержался на Нирне как хортатор, но как смертный — нет. Ворин не хочет умирать и не хочет быть хортатором: он хочет уплатить все долги этой жизни, а после — мчаться навстречу звездам, пока ветра Обливиона не перетрут его в звездную пыль. Это желание — и нежелание — тянется корнями к прошлой жизни, а может быть, даже глубже. Тот-он почти осуществил их — и развеян теперь по времени и пространству. Ворин не может оставить народ сейчас, после стольких бед и божественной поддержки, в час, когда старые основы рушатся, а новые еще не взросли на их костях. Он пытается собрать Морровинд, но он не Индорил Неревар, не бог и не благородный — он всего лишь раб, родившийся на юге Дешаана, и вернувшийся в Морровинд в имперских цепях — его прошлое перевешивает в глазах многих. Пусть они боятся хортатора, пусть подносят дары и склоняются в почтении, когда золоченый паланкин проходит по улицам Вивека и Альмалексии, пусть обращают молитвы… Все это обращено хортатору и мертвецу, под которыми никто не видит смертного мера. Ворин занял место Неревара, шел по чужим следам, пока собственные следы не стали следами Неревара, но этого недостаточно. Божественность невозможна без великой жертвы, и пусть Ворин заплатил свою сполна — этого недостаточно. Все, что он делает и не-делает, никогда не будет достаточным. Ворин не уверен, что все еще смертен — корпрус дал ему почти-божественную плоть, Си дал ему не-смертное сердце, — но проверять не хочет. Он любит риск, но сейчас он отвечает не только за себя — и не может позволить себе специально испытывать тело на прочность. Он ничего не может себе позволить и ничего уже не хочет, кроме покоя. Он утратил контроль над изменением, и теперь послушное прежде течение несет его, точно щепу. Ни свершившаяся месть, ни признание, ни богатство — ничто не дает ему сил идти дальше. Красная Башня застряла между поломкой-и-нет, весь мир меняется, идет трещинами, смена эры лишь усугубила, углубила разлом... Неревар был признанным хортатором почти три века. Ворина хватило на пару десятилетий. Азура шепчет ему, обещает покой, вечность безболезненного неумирания, исчезновение, достойное истинного хортатора… Заканчивается почти-спокойный четвертый год неспокойной четвертой эры. Ворин Телас, каноник без Храма, возрожденный мертвец, хортатор, который давно должен был раствориться в Реке Снов, почти готов принять ее предложение.