Багряные звезды

Ворин знает — понял еще в раннем детстве, — меры, облеченные властью, не всматриваются в грязь под ногами. Глаза, привыкшие к красоте, не задержатся на уродстве, руки, привыкшие к роскоши, не коснутся отбросов — и Ворин привык этим пользоваться. Если хочешь спрятать вещь — спрячь ее среди лежащего на виду мусора. Если хочешь спрятать силу — спрячь ее под маской слабости и уродства. Если хочешь спрятать знание — спрячь его под невежеством. Пусть больше нет ни надсмотрщиков, ни хозяев, Ворин никому не доверит ни тайны свои, ни знания. Пусть у него нет ни сердца, ни легких, ни даже ребер, металлические пластины не защитят от всего. В Морровинде — как и во всем срединном мире — нет по-настоящему безопасного места и нет тех, кому стоит поворачиваться спиной. Ворин не ищет безопасности и не ищет надежный тыл — что-то древнее, подобное недвижимой ледяной воде почти-обжигает ему ступни, и грудь, и щеки всякий раз, как он начинает доверять слишком сильно. Излишнее доверие никогда не доводило его до добра... У Императора длинные руки, а у Империи еще длинней — они достают даже здесь, в самом сердце когда-то свободного Морровинда. Потому Ворин не сказал и половины всей правды в имперской канцелярии в Сейда Нин. Империя и так держит его за руки — не стоит подставлять ей еще и горло. И потому он не отправился в Балмору первым же силтом — годы в Сиродиле научили его осторожности. Запечатанные послания, тайные задания и необъяснимая протекция Императора звучат как то, во что ни один здравомыслящий мер не должен ввязываться… Ворин бы мог сжечь пакет, мог бы выбросить в ближайшие кусты и затеряться где-то в пустошах на пару лет, но не сделал этого. У Императора длинные руки, а у Империи еще длинней: если бы они действительно захотели его найти, Ворин едва ли сумел бы скрыться… но дело не в страхе и не в незримых цепях — Ворину просто интересно. Он так и не разгадал шифр, а о Кае Косадесе не слышал никто ни в Вивеке, ни в Пелагиаде — и это было по-настоящему странно. На перевозку только одной партии заключенных должна была уйти не одна сотня полновесных септимов, а Империя очень не любит просто так выбрасывать золото… Когда Ворин пришел в Балмору, его руки были черны от чернил и крови, а стопы познали пыль дорог Вварденфелла. Он собирал информацию и копил силы почти полгода — если что-то пойдет не так, ему будет где залечь на дно и будет какую маску разбить. В Балморе о Кае Косадесе говорят… странное. Старик-наркоман не вяжется с высоким доверием и зашифрованными документами. Человек со странностями и связями где-то в имперском форте — звучит чуть лучше, но о природе связей никто так и не смог сказать ничего конкретного. Ворин бы принял это, если бы нашел на лицах местных следы недоверия или страха… но не было ни страха, ни недоверия — лишь брезгливость. А потом он увидел самого Кая — тот как раз выходил из своего дома за продуктами — и от одного только взгляда на этого человека, у Ворина волосы встали дыбом. Кай Косадес выглядел старым и больным, нищим наркоманом с дрожащими руками и бегающим взглядом, на которого даже смотреть противно… И все же, Ворин смотрит и вглядывается. Его глаза не привыкли к красоте, а руки не привыкли к роскоши — он как никто знает, что может прятаться среди грязи и мусора, и какая сила может таиться под маской слабости и уродства. У Кая Косадеса дрожат руки, но эта дрожь размеренна, а не случайна. У Кая Косадеса взгляд не бегает в поисках дозы — высматривает и просчитывает угрозы. Кай Косадес шаркает при ходьбе, как старый ветеран с раненым коленом, но даже если напасть внезапно, едва ли получится сбить его с ног. Ворин медленно движется следом, прячется, чуть ли не впечатываясь в стены. Он не тешит себя иллюзиями, что Косадес не подозревает слежку — может, умей Ворин ходить сквозь тени, было бы проще… но он не умеет — и никто в этой эре так больше не может. Вот Кай Косадес стоит на перекрестке, поднимает голову и смотрит на солнце, прикрыв глаза ладонью... Ворин моргает на мгновение, а когда открывает глаза — эта же ладонь крепко держит его за горло. В темно-серых глазах Кая Косадеса нет ни следа скуумной слабости — они режут, точно имперская сталь, снимают наживо кожу и мясо… Ворин мог бы попытаться сбежать, мог бы разорвать зрительный контакт, не не движется с места. Он знает, что не умрет сегодня — Каю Косадесу нет выгоды в этой смерти. Кинжал Ворина касается обнаженной кожи под ребрами, а сам он не отводит взгляд. Это угроза, но Косадес на нее почти не реагирует. Кай ухмыляется — как-то даже не зло, а почти довольно — А я все думал, куда делся последний из прошлой партии. Ты долго шел. — Только дурак прыгнет в бездну неподготовленным. Хватка чуть ослабляется, и Ворин отводит кинжал в сторону. Во взгляде Косадеса пляшут скампы, он так и говорит мол, попробуй огрызнуться, попробуй напасть — мои пальцы свернут тебе шею быстрее, даже если я спрячу руки за спину. Ворин не хочет с ним драться — не сейчас. Сейчас это будет самоубийством. Он чуть опускает веки, признавая силу и смиряя дерзость. Пока что. И Косадесу пока что этого достаточно. — Пойдем в дом, — говорит Кай Косадес, убирая ни разу не дрогнувшую руку, — В Морровинде у всего есть уши. Он уходит, и руки его снова дрожат “от ломки”, и взгляд его снова бегает, а походка становится обманчиво медленной и непрочной. Ворин не умеет слышать тени и не умеет сквозь них ходить, но от одной только тени Кая Косадеса у него мурашки бегут вдоль хребта и волосы встают дыбом. К самому Каю Косадесу он никогда не рискнет по-настоящему повернуться спиной — и не рискнет показать это недоверие. Человек с такой тенью не может быть слабым — и на какое-то мгновение Ворин даже жалеет, что не сжег документы в первый же вечер. Но Ворин знает — чувствует — что его судьба продолжается здесь, в трущобах Балморы. Спорить с ней ему еще не хватает сил. Кай Косадес медленно открывает дверь и приветливо улыбается, пропуская вперед, — и Ворин делает очередной шаг в бездну.