Багряные звезды

Ворин прикрыл глаза и с наслаждением хрустнул шеей. Первая половина дня прошла просто прекрасно — вторую теперь даже хамство вечно недовольного аргонианина-торговца не испортит. Хотя сегодня Миун-Гей на удивление вежлив и дружелюбен. Сразу видно — ему что-то нужно. Миун-Гей всегда был сволочью, с которой ни поторговать нормально, ни поговорить: Ворин ему сразу чем-то не понравился. Знать бы еще, чем. Для агрониан данмеры все на одно лицо — это он понял еще в детстве — и с одной стороны это хорошо, потому что на шрамах Ворина они внимание не заостряют, а с другой… а с другой, вот был у Миун-Гея конфликт с каким-то ф’лахом, и теперь он в каждом встречном выискивает обидчика. Миун-Гей разорялся, что-то клокотал и шипел — и кто, интересно, его так довел? — а Ворин ждал, когда тот выдохнется. Утром — точнее, уже днем — Ворин поймал любопытный слух, надо было его проверить… И судя по изменившемуся отношению Миун-Гея, в слухе куда больше правды, чем Ворин считал. У Миун-Гея проблемы — и он с радостью скинет их на Ворина Теласа. Ворин легко зевнул, прикрыв рот ладонью — увидел однажды собственное отражение во время зевка, жуть, — и на мгновение пожалел, что так быстро превратил свое раннее утро в день. Утром было хорошо — он проснулся в горячих объятиях. Крантий Колтэ — или тот, кто себя так назвал, — оказался действительно хорошим любовником. Удовольствие партнера ему было едва ли не важнее собственного, а на шрамы… На шрамы он не-смотрел, но не нарочито, а так… почти естественно, будто ничего в них такого нет. И сны — жуткие, в которых у Ворина кровь и морская вода идут горлом и после которых хочется заживо снять с себя кожу, — в этот раз не приснились. Ворин выбрался из объятий легко и тихо, еще более тихо собрался и ушел, осторожно прикрыв дверь. Понежиться подольше, конечно, хотелось, или оставить записку хотя бы, но… Но Крантий Колтэ — очевидно не тот, кто захочет связываться с Ворином больше одного раза. Ночью Колтэ был пьян, а тени скрадывали резкие, изувеченные черты лица, и даже если это ему действительно нравилось — риск получить поутру равнодушие или презрение был велик. Ворин знает — не раз и не два такое было. Незачем портить себе настроение, незачем портить приятные воспоминания, мешать сладость счастливых часов с горечью. Тем более, что Колтэ действительно ему понравился… ...Миун-Гей подвыдохся, наворчался. Ворин вгляделся в чужую морду, не увидел на ней ни следа к себе отвращения, только усталость и еще что-то… С этим “что-то” Ворин и собирался поработать. “Давай, — думал он, поправляя прикрывший засосы шарф, — Тебе ведь так хочется о чем-то меня попросить, потому что другие твои клиенты или слишком благородны для грязной работы, или пошлют тебя до того, как ты откроешь рот.” Вслух он сказал, конечно, другое. Вслух он даже посочувствовал — и незаметно для себя принял ту позу, которую аргониане обычно считают у меров неугрожающей и даже дружелюбной. — Не думал, что хоть что-то может ухудшить торговлю зачарователю — особенно настолько хорошему. Миун-Гей не заметил лести, он вообще на удивление рассеянный сегодня — можно бы обокрасть его, но других посетителей у него похоже не было… И он знает настоящее имя Ворина. Незачем вредить там, где планируешь появиться после. — Если на пороге торгуют мусором, то чем же торгуют внутри? Вывески-то у меня нормальной нет, откуда прохожим знать… — Торговец увлажнил глаза третьим веком и снова тяжело и печально вздохнул. — Я прогонял его, видит Даг… Хист, но он все возвращается и возвращается. И имеет по закону право, безмозглый, бессовестный человек! Оговорка — это интересно, но влезать в грязное белье Миун-Гея без нужды Ворину не особо хотелось. Он сделал вид, что ничего не заметил, и активно покивал, мол, да, чужеземцы — бич Морровинда, особенно если не знают местных порядков, не то что мы, умные и осознанные переселенцы… — Хорошо, мутсэра, я попробую его прогнать. Нехорошо, когда торговле мешают. В благодарности и обещания Миун-Гея Ворин не вслушивался — как не вслушивался в прошлом в поток оскорблений и хамства от него же. Пусть — не он первый, не он последний гонит Ворина прочь, пока не потребуется услуга. Когда Ворин приходил к Миун-Гею, мешающего тому бретонца, Марцела Маурарда, поблизости не было — наверняка до обеда спал в чьих-нибудь объятиях… Ворин бы тоже спал и не сбегал поутру, будь его лицо симпатичным — или хотя бы не отталкивающим. Но сейчас Марцел здесь — бродит вокруг разложенных на грязно-белой тряпке “сокровищ”. Ворину даже не нужно приглядываться и не нужно быть оценщиком или гением торговли — товары действительно жалки, дешевы и ничем не отличаются от мусора. Ничем, кроме наличия цены — и плохого зачарования. Ворин посмотрел на Марцела внимательней. Одет тот просто, но одежда в неплохом состоянии, лицо умыто и свежо, а волосы уложены… Человек за собой следит, более того — прикладывает к этому большую часть своих сил. Такие обычно кроме себя никого — и ничего — не видят. Ворин прошел мимо товара еще раз, якобы случайно запнулся — и налетел на Марцела. Тот подхватил, но бранью не разразился — ни из-за внезапности, ни из-за разбросанного товара. Торговец — и не вцепляющийся в глотку каждому, кто посмел плохо подумать или бросить на его драгоценный товар косой взгляд? Ага, конечно. — Мне так неловко, простите, сэра, мне так жаль! Ворин невзначай пощупал ткань чужой одежды — и впрямь дешевая, со стороны выглядело лучше, — поднял взгляд и застыл, будто бы пораженный удивительной красотой. Грубая игра, Ворин бы себе не поверил, — но бретонцу достаточно. Он самодовольно хмыкает, помогает Ворину обрести равновесие — и окидывает взглядом, равно надменным и жалостливым. Сука. Ворин чуть приподнимает уголок губ — здоровый, незачем нервировать человека перекошенной мимикой и обнажившимися зубами. — Ничего страшного, я все равно думал заняться перестановкой товара, его магический блеск почти незаметен здесь… Бретонец бросает на товар равнодушный взгляд и остается на месте. Он почти не движется, но Ворин замечает небольшие изменения — чуть приподнятый подбородок, многозначительный прищур, жесткие, нарочито прямые спина и плечи… Красуется, будто бы есть чем. Хотя, справедливости ради, он действительно… не уродлив, ему бы одеться приличней — и уже никто не назовет его н'вахом. В лицо, по крайней мере. — Почему вы торгуете именно здесь? Это мешает другим торговцам. Губы Марцела поджались, взгляд его стал колючим и жестким, но направлен он был не на Ворина — на дверь Миун-Гея. — Я не нарушаю закон, так кто же виноват, что мой прекрасный товар — лучше и дешевле побрякушек этого... аргонианина? Это хорошее место для торговли, надо же мне что-то есть… И вздохнул — так печально и жалостливо, что у какой-нибудь наивной барышни наверняка дрогнуло бы сердце. Ворин на это все лишь прикрыл глаза — чтобы не закатить и не сбить этим жестом переговоры. — Вы ведь не торговец, вы просто не можете им быть. Это не то, к чему лежит ваше сердце. Марцел выдохнул и кивнул, а затем приложил ладонь к лицу, будто скрывая непрошенные слезы. Язык его тела так и кричит — я страдаю, я не в силах вынести выпавшие на мою долю страдания и держусь из последних сил… Бедняжка. — Вы правы, я — актер! По крайней мере, я надеюсь стать им… Дальше Ворин не вслушивался — лишь пару раз кивнул, сочувственно вздохнул или возмущенно посетовал на жестокую судьбу. Марцел же разливался… как там назывались те певчие птички из Сиродила, соловьи? Пару раз порывался обнять Ворина, поплакать на его плече или потрясти руку, но останавливал собственные движения в последний момент. Брезгует. Ворин сделал вид, что не заметил. — Почему же вы, сэра Марцел, никак не найдете себе труппу? Не поверю, что в Вивеке, в Городе-Боге, нет ни одной. Марцел на мгновение поморщился — и отвел взгляд. Что, неужели сунулся в самую известную, древнюю, исконно данмерскую труппу — и был выгнан взашей? — Здесь совершенно нет работы достойной моего таланта! Нет трупп, в которых мой талант засияет алмазом! Да и другие актеры… не один же я буду играть. А они… Весь мир — театр, но никто не хочет мне заплатить за мою игру! “Неудивительно, если ты таков и на сцене, то сам приплачивать должен”. Мысли свои, правда, Ворин оставил при себе. У него их действительно много: и об игре, и об умениях Марцела вести поиски — по всему Вивеку уже с пару недель как ходят слухи о Советнике Курио, готовящемся ставить новую пьесу… Неужели решил не проверять — или обладает избирательной глухотой? Боится ошибиться или же сдался после первой же неудачи и теперь вовсе не хочет двигаться? Ворину было бы его даже жалко — если бы сам он не боролся за выживание, за каждую крупицу силы сколько себя помнит. — Если я найду тебе труппу — ты оставишь местных торговцев в покое? Чужие глаза радостно заблестели, и сам Марцел, поникнувший было, расцвел. Как мало человеку нужно для счастья — всего-то пара… даже не пустых обещаний — ничем не подкрепленных слов. — О, да, конечно же да! Он говорил что-то еще — о вечной благодарности и нежной дружбе, но Ворин в это не вслушивался. Он никогда не вслушивается в то, что мертво и не имеет значения — если это, конечно, не голоса мертвых. Он слышал про пьесу Советника Хлаалу еще пару недель назад — и раз Вивек все еще не бурлит разворошенной шахтой квама, значит пьесу Крассиус Курио еще не поставил. Как удачно. Ворин здесь недавно, но уже хорошо знает Вивек — и внешнюю его сторону, блестящую, полную благочестия и божественного милосердия, и скрытую, полную скалящихся из темноты переходов и глубины каналов чудовищ. Он умеет слушать и умеет понимать услышанное. Слухов о Курио много, но почти все они тихи — и произносятся полушепотом. Ворин ни разу не видел Хлаалу Крассиуса Курио, и в Плазе Хлаалу не был тоже, но заранее чувствует к этому человеку уважение. И чистокровные, родовитые данмеры, чьи предки не покидали Морровинд со времен Святого Велота, далеко не всегда способны подняться так высоко в иерархии своего Дома… Человек, имперец, н’вах — и ставший Советником? Он должен быть или глупцом, подставной фигурой, через которую кто-то другой продвигает свои интересы, или… Или подлинным монстром — и гением. Конечно, он скорее всего из первой категории, но… Но трепятся о нем громко, а вот говорят полушепотом. Ворин знает, как часто благородные и родовитые мутсэры ошибаются, недооценивая н’вахов — а после страшно об этом жалеют. Если выживают, конечно. Ворин на такие ловушки попадаться не планирует — и потому долго, очень долго бродит по кантону Хлаалу и собирается с духом. “Интересно, как там Крантий, — Ворин ненадолго остановился перед входом в Плазу, снова поправил шарф, смахнул с рукавов пылинки, обтер сапоги об порог и прошел дальше. — Он ведь тоже наверняка Хлаалу, слишком уж их было много в Шалке в тот вечер…” Впрочем, что теперь об этом думать — едва ли они еще встретятся, а если и встретятся, то “не узнают” друг друга. Хлаалу не станет портить себе карьеру, да и сам Ворин — тоже. Храм смотрит на установленные альмсиви запреты сквозь пальцы, но лишь до тех пор, пока это приносит выгоду — или не приносит вреда. Ворин нашел дом нужного Советника не без труда — вся Плаза застроена дорогущими магазинами и резиденциями знатных Хлаалу. Он не стучится — незачем, днем двери обычно открыты для просителей. Прошел внутрь — и почти сразу же столкнулся с каким-то данмером. Тот выглядел очень и очень хорошо, дорого: одежда его была подобрана со вкусом, идеально подчеркивала достоинства и скрадывала недостатки фигуры. Да и лицо его — лицо истинного велоти: древняя кровь, тонкие, правильные черты, сплетающиеся в гармонии… Ворин на его фоне проигрывает — и проигрывал бы даже не будь у него сожжено лицо и исполосовано шрамами тело. Одежда его дешева и снята с чужого плеча — да и сам он... слишком истрепан, и ноги его в пыли. Тот данмер это тоже заметил, не мог не заметить. Он брезгливо поморщился — и мог это себе позволить. Он выше статусом и, наверняка, происхождением — Ворин чуть прикрыл глаза и склонил голову, мол, понимаю, святейший серджо, не гневитесь… Сработало — данмер передумал выкидывать его сразу, решил поглумиться. — Сэржо Советник не принимает сегодня оборванцев и нищих. А взглядом так и говорит: “Он их вообще не принимает.” Выговор у него северный, жестковатый. И слова — на тамриэлике, с характерным для севера Вварденфелла акцентом — он произносил нарочито медленно, будто бы для совсем тупого. Неудивительно — наверняка ведь подумал, мол, что с этих н’вахов взять, они же тупые, не поймут еще... От улыбки — извиняющейся и рассеянной — у Ворина свело скулы и дернуло травмированную щеку, но он смог удержать свое лицо и свой голос. В остальном, правда, не сдержался — и ответил на чистом данмерском: — Ну что вы, мутсэра, я слышал иное. Серджо Курио ищет себе свежую кровь в труппу — и едва ли нашел достаточно. Лицо у собеседника стало кислым-кислым, будто бы на него силт срыгнул… Но тот быстро взял себя в руки, усмехнулся еще злее и добавил в голос побольше яда. — Что ж, данмеров он принимает у себя часто, но темные эльфы… Должны постараться, чтобы он с ними стал работать. Ворин на это ничего не ответил, лишь посмотрел пристально, пока не услышал раздраженное шипение. Данмер, так и не назвавший себя, махнул рукой, мол, туда иди и не мозоль мне глаза. Ворин снова склонил голову и поспешил в указанном направлении. По пути он встретил еще несколько красивых, дорого одетых данмеров — поймал их брезгливые, насмешливые и удивленные взгляды, но проигнорировал. Если бы он реагировал должным образом на каждый подобный взгляд, в Морровинде не осталось бы никого — или, скорее, сам Ворин давно бы где-нибудь сдох. Он нашел нужную дверь, чуть помялся на пороге, постучал — и, дождавшись приглушенного деревом разрешения, вошел внутрь. И с трудом подавил рвущееся с языка ругательство. В кабинете стояла кровать — роскошная, двуспальная, — а по стенам висели дорогие ковры с пикантными узорами, но не это вызвало удивление. За столом — даже на вид роскошным, наверняка из дорогой импортной древесины, — сидел имперец. Не молодой, но и не старый, а просто восхитительно зрелый — с красивым лицом, с холеными пальцами, стертыми не только и не столько перьями… За столом сидел Крантий Колтэ, но не во вчерашних простых, пусть и недешевых и добротных одеждах. И вид у него был совершенно не простоватый и беззащитный. За столом сидел Крассиус Курио — и он тоже не-узнал. Это Ворин прочел на дне его глаз, в неуловимо сменившихся позе и выражении лица. Вот перед ним сидит Колтэ — интересный, чуткий и до беззащитного честный. Проходит мгновение — и вместо него сидит серджо Советник со снисходительной усмешкой и поплывшим взглядом, наверняка уже мысленно раздевшим собеседника и одевшим обратно… И где-то между этими двумя людьми мелькает что-то еще, что-то жуткое, будто бы смотрящее из черной океанской пучины, но Ворин не успел это “что-то” поймать. Может, к лучшему. — Можешь звать меня “дядюшкой”, золотце. Мы отлично поладим. Курио оглядел его нарочито медленно, пристально и коротко облизнул верхнюю губу. Ворин отлично помнил, что мог делать этот язык — и не только язык… Но “Крантий Колтэ” остался в комнате “Черного Шалка”, и здесь его нет. И “Гехта” здесь нет тоже. Но будет ли здесь “Ворин Телас”? Ворин думал, отстраненно следя за знакомыми — и все же немного другими — жестами, взвесил все за и против… Нет, стоит подождать. Ворин Телас лишь недавно вступил в Храм, и если вдруг пойдут слухи… хотя, зачем Советнику Хлаалу заниматься распространением слухов, зачем тратиться на какого-то мелкого, незначительного мера? Ворин сделал вдох, мысленно посчитал до трех, а затем до четырех — и принял предложенные правила игры. Крантий Колтэ и Гехт остались в “Черном Шалке” и не появятся больше. — По городу ходят слухи, что вы… дорогой дядюшка, написали пьесу и жаждете ее поставить. Советник Курио, нет, дядюшка Крассиус, заметно оживился, радостно хлопнул в ладоши и даже вышел из-за стола. — Да, светик мой, все так. Мне так хочется поставить свою пьесу, но после прошлой с актерами у меня… Здесь, в Вивеке мало хороших актеров, даже из тех, что согласятся играть за большие деньги. Ворин мог бы уже сказать, что у него есть актер на примете, но если не лукавить — такой себе… Курио выждал несколько мгновений, посматривая так хитро-хитро. Наверняка он слышал о наивных и самолюбивых чужеземцах, желающих покорять сцену, не мог не слышать. Руки у него наверняка длинные, а глаза и уши везде. Если Ворин хочет “продать” ему кого-то вроде Марцела Маурарда, нужно выждать. Расчет оказался верным — дядюшка Крассиус помолчал еще немного, а затем продолжил: — Конечно же мне нужен актёр — умный, грациозный, обаятельный, с крепкой… о, неважно. Вы бы подошли, но… Ворин не хочет слышать продолжение, не хочет слышать из этих уст пусть и мягкие, но оскорбления — и потому говорит сам: — Сцена не готова к появлению такого главного героя. Вот страшный злодей — или слуга заглядывающий главному герою в рот… На мгновение на дне глаз дядюшки мелькнуло что-то совсем не-дядюшкино. Ворин поймал это — и тут же выпустил. — Даже сияющий опал должен быть огранен красиво, украшен подходящей оправой — и оттенен одеждой. Если у вас есть опал на примете — пригласите. И если вы готовы его оттенять, приходите сами. Кастинг вы уже прошли... Ворин медленно перебирает пальцами, постукивая ими друг о друга. Предложение хорошо, предложение ему нравится и он готов согласиться сразу… Это проверка — очевидно проверка. Дядюшка Крассиус… нет, Советник Курио, пробует его на вкус, пытается понять, из какого Ворин слеплен теста. Согласиться сейчас, без традиционных торгов, прозрачных комплиментов и наигранных сомнений — будет неправильно. Будет по-н’вашьи. Ворин Телас рожден в рабстве, но он не раб, не н‘вах — и как н‘вах себя вести не станет. Не перед человеком, который сумел стать Советником Великого Дома — и, очевидно, стал таковым не за красивые глаза. — Я приведу человека, который отлично сыграет главного героя. И сам приду — чтобы соревноваться с другими желающими, серджо Курио. Я не знаю ни о каком уже пройденном кастинге… Курио посмотрел сыто, довольно, улыбнулся улыбкой Боэты — а затем будто бы по щелчку пальцев снова стал дядюшкой Крассиусом. — Как скажешь, пышечка, как скажешь. Ворин подошел на полшага ближе, почти коснулся рукой чужого бедра, но остановил движение, завершил его так, будто бы хочет поправить сбившуюся одежду. — Расскажите, дядюшка, — Ворин понизил голос до почти интимного шепота, обжег Крассиуса взглядом и склонился ближе. — Что за пьесу вы хотите поставить? Тот моргнул — медленно, не разрывая контакта взглядов, так, как принято во время ухаживаний, начавшихся уже после секса… — Отличная пьеса, она почти готова. Я назову ее “Похотливая Аргонианская Дева”. Довольно непристойная пьеса, но думаю, зрителям понравится… — Его пальцы мягко скользнули Ворину на поясницу, но тот вывернулся, отступив назад на треть шага. Это не отказ, это — вежливость. Крассиус это прекрасно понял, и потому продолжил: — Будьте вежливы с дядей Крассиусом, и может, даже получите работу, солнце. Ворин медленно провел вдоль пальцев, которые теперь не лежали, но все еще касались его под не-ребрами, огладил чужое запястье… но не выше, выше не принято, хотя никто уже не помнит, почему. — Значит, главный герой — милая девушка с болот? Или все же прекрасный мужчина, пытающийся познать экзотику? — На последних словах Крассиус чуть прикрыл глаза, не подтверждая, но и не опровергая предположений. И тогда Ворин не удержался и все же спросил опасную глупость: — Почему же вы сами не сыграете главного героя, дядюшка? Кто-то мог бы оскорбиться на такой вопрос — или захотеть устранить того, кто слишком далеко зашел и слишком многое понял… Но Советник Курио лишь посмотрел так хитро-хитро, улыбнулся лукаво, но уже не как Боэта, как Мефала — или Лорд Вивек. — Что вы, пышечка, у меня совсем нет таланта! Я — скромный драматург, мне на театральной сцене не место... “Таланта у него нет, конечно. Просто играешь другую роль — более внушительную, более сложную, и не хочешь, чтобы тебя в этой игре заподозрили. И сцена театра — какой бы она ни была большой, для тебя станет тесной.” Но вслух этого Ворин не сказал, лишь промолчал с таким значением — и Советник Курио наверняка это молчание понял, и понял правильно… а вот дядюшка Крассиус — нет. — Возьми копию моего шедевра, золотце. И приходи, обязательно приходи, один или вместе с другом… — Он отступил на шаг, якобы неловко махнул рукой, провел кончиками пальцев по чужой щеке — обожженой, но никак не изменился в лице. Да и касание не было неприятным. — Скажи, что вас ждут, если кто-то захочет помешать вам, мой милый... Ворин Телас благодарно кивнул, скользнул еще на полшага назад, чтобы разорвать контакт. Думал он не дольше пары секунд — верная задержка, как раз чтобы понять, что именно от него хотят. — Мое имя Гелс Салви, дядюшка Крассиус. Он отошел еще на шаг, приоткрыл дверь, прижимая к груди рукопись. Занес над порогом ногу, а затем обернулся, бросил на Крассиуса Курио взгляд, полный… разного. — И я обязательно приду. Этот взгляд был пойман — и отражен обратно. Гелс Салви посмотрел на дядюшку Крассиуса с нотками отчаяния и печали, словно не сомневается — стоит выйти ему за порог и закрыть дверь, как тут же будет забыт. Ворин Телас посмотрел в бездну, в чернильную тьму, бездонную океанскую пучину с восхищением и обещанием... И Крассиус Курио посмотрел на него в ответ.