Багряные звезды

К пище Ворин непритязателен: глупо перебирать, когда ты рожден рабом и вырос как раб, и все, что возможно съесть — ты пожираешь в спешке, не чувствуя вкуса. Ему привычна и полусырая рыба, и склизские болотные водоросли, и кислые ягоды, и крысиное мясо… Ему нужно есть, чтобы вырасти, чтобы выжить — и он ест даже то, чем брезгуют остальные рабы. Ему нужно обрести силу, вырваться, отомстить — и это даже на сытый желудок практически невозможно… Но сейчас он свободен — и может перебирать. Вварденфелльская кухня совсем не похожа на дешаанскую — на Вварденфелле другая рыба, другие водоросли, другая… Практически все другое, даже то, что уже было знакомо. Только соленый рис все так же отвратительно напоминает о прошлом — и Ворин отказывается от него безо всякой жалости. Соленого риса он на плантации наелся на тысячу жизней вперед. Ему нравятся яйца квама. Ему нравится алитово и гуарье мясо. Желе нетча, скрибовый рулет, скаттл, грибы… от них всех Ворин в восторге, и даже в городах Телванни едва удерживает голодную слюну. Готовить, конечно, получается через раз, но и сырое мясо, едва обожженый пепельный батат и скальничья кровь тоже способны утолить голод. И Ворин ест, и набирается сил, и метафорично взбирается, вскарабкивается все выше и выше, потому что это — его судьба, его единственный шанс выдержать и пережить танец на самой вершине Башни… Корпрус, конечно же, вносит свои коррективы. Самым страшным оказывается не хор голосов, не разверстая бездна — самым страшным становится голод. Ворин и раньше любил наедаться впрок — сказывалось голодное детство и не менее голодное недавно... но сейчас. Сейчас ему хочется пожрать все. Даже когда сыт, даже когда не нужно никуда спешить и достаточно лишь экономить силы. А еще… Больше всего на свете ему хочется плоти, сырой и сочной от крови. И плоти крупных жуков и рептилий ему недостаточно. О, он всякого видел и пробовал в лабораториях Сехта — и мясо разумных, и их жир, и кожу с костями… Даже собственное сердце Ворин в лабораториях Сехта съел. Но это было давно, это было любопытством и смутным желанием сохранить целостность, даже лишившись своих частей, а не необходимостью. Краткий период вампиризма не подарил ему жажды крови, но корпрус… Даже смутные воспоминания о гниющей падали в цветах Храма теперь вызывают у него лишь слюну, хотя тогда он рыдал, блевал и давился. И ел, конечно же он их ел… Сейчас ему хочется… нет, необходимо мясо — и лучше еще с чем-то сладким. Очень много мяса. Горячего, полнокровного, еще мгновения назад дышавшего… Но и падалью с корпрусной плотью — иногда своей собственной — Ворин не брезгует. Конечно, он старается себя контролировать. Рыба и мясо животных, и жир, и ягоды, и плоды, и грибы, и все, что существует на острове съедобного, приготовленные или нет, все еще ему нравятся и приносят прежнее удовольствие. Просто корпрус… раздвинул границы съедобного и даже вкусного. Допустимого — тоже. Корпрус дал ему сил, дал ему способов выживания — и многие раны ему теперь неопасны, и яды, и болезни не приносят ему вреда… Но и цена за проклятое почти-бессмертие высока непомерно. Он может голодать неделями, может неделями не спать и балансировать на грани возможностей, но после… после ему потребуется очень много энергии. Много еды. Силы его челюстей достаточно, чтобы перекусить берцовую кость человека — и это он знает точно. Он может сожрать тело практически целиком, но больше всего ему нравятся сердца и мозги, и полные мозга кости, и сочное мясо с бедер… Но ради пищи разумных он не убивает. Он сдерживает голод, когда убивает для Мораг Тонг, он не пожирает тех, кого знает близко, не смеет коснуться тех, кто отмечен Храмом — те мертвые паломники были ужасающей необходимостью, последней гранью, через которую тогда еще смертный по имени Ворин Телас не должен был, но посмел переступить… И все же он ест. Он набирается сил, и растет, и становится истинным хортатором. И его значение среди сотен прочих: ночной кошмар Малого Дома Марети из Великого Дома Дрес. Дешаанская кухня отличается от вварденфелльской, как Массер отличается от Секунды — и Ворин, не постигший ее секретов, даже и не пытается соответствовать. Он меняет лицо — иллюзии держатся крепко, но и гримом под ними он не пренебрег, — меняет привычки, одежду имя… Он проскальзывает в ряды слуг, он вплетает себя в узор до боли знакомого дома — и знает, что совсем скоро придет время его томящегося во льдах коронного блюда. Своего хозяина он недели назад зажарил и съел, но сохранил его руку с родовыми перстнями и знаками. Но у Марети достаточно родичей, чтобы компенсировать недостаток мяса. К семейному ужину он готов. Ряды Малого Дома существенно поредели, и чем меньше их остается, тем сильнее они цепляются за родную кровь. Ворин узнает их, — о, он знает их всех, и на его шкуре от каждого по десятку следов и шрамов, — но не подает вида. Это невежливо. Кто-то мог бы и сейчас узнать его, если бы он снял личину, кто-то — не узнал бы даже с напоминанием… но памяти Ворина хватит на них на всех. Он — радушный хозяин вечера, хоть и незванный и неузнанный гость. Он разливает сладкий ликер, подает нежнейшее (как сложно было выбрать нежилистые куски из зрелых туш!), по имперскому рецепту приготовленное мясо. О, он следит, чтобы все прошло безупречно — и каждому из гостей достался лучший кусок… Кисть своего хозяина он ставит на стол перед его молодой новой супругой — и заботится, чтобы она догадалась не сразу. И гости хвалят, и гости едят плоть своих родичей, и гости тоскуют по тем, кого мнят неуспевшими или отклонившими приглашения на ужин. Но лишь он знает, что мясо, несмотря на все соусы и тонкости кулинарии, от нежнейших волокон до хрустящей корочки и тонкой прослойки жира — данмерское. И это — шедевр велотийской кухни. И даже извечный голод отступает перед столь горько-сладкой местью.