The Dragon Rises

— Мне не нужна верность из благодарности. Либо ты поймёшь, что я желаю принести этому миру, и поможешь мне в этом сама, — он переступил с ноги на ногу и мягко, тонко улыбнулся. Покрасневшие от манеры кусаться губы ярко выделялись на молочной коже, и улыбка эта, как нечто сокровенное, вызывала доверие. Желание упасть прямо в эту звёздную бездну. — Либо я отпущу тебя. — Ты? Отпустишь? Лусакан склонил голову набок в птичьей манере, прищурил горящие синим огнём глаза и кивнул. Море, расстилавшееся у него под ногами, с мягким рокотом крушило волны о резкие высокие скалы. Море, затопившее горизонт, словно бы тянулось вверх, силилось достать, упрашивало потянуться к нему, коснуться, довериться. Он сам, этот дьявол, этот господин ночи и звёзд, был как это море. Обволакивающим, страшным, таящим что-то в манящей глубине. Тёплым, зовущим, опасно скрывающим свою бурю в высоте далёких облаков. — Да. Отпущу. Ты уже доверилась мне, и не раз, и не два. Разве плохо тебе от этого? Ты стоишь здесь, живая, дышишь воздухом настоящего мира, что готов рухнуть в Бездну и сгореть в огне падающих небес. Ты живёшь, оставив себе и уши, и крылья. Ты смотришь на мир новыми, но своими глазами, и твоё имя не погасло в Тени. — Это… другое. Лусакан ласково щурится, когда порыв холодного ветра поднимает тёмно-рыжие, тяжёлые волосы в воздух. Роняет их на лицо, украшенное сотнями забавных веснушек, прячет под ними голубые глаза, смотрящие точно в это море под ногами. Ветер кутается в его плащ с золотыми змеями, будто прячется под его крыльями, ветер шепчет ему все свои тайны на незнакомом языке. — Другое? — дракон хрипло коротко смеётся, откинув голову назад. — Что же, будь по-твоему. Но я позволю тебе уйти, если ты того захочешь. Просто… дай сначала показать. Она кусает пухлые губы, хмурит хорошенькое личико и морщит нос, смотря на тянущуюся к ней руку. Дрожит от промозглой морской сырости, убирает вьющиеся волосы за спину — украшения из золота звенят на её руках — и всё-таки кладёт свои пальцы в его, ледяные, точно ночная-морская бездна, протянутые к ней. Лусакан поднимает вторую руку, отводит в сторону огромного разрушенного замка, что осколком, надгробием прошлого стоит подле них, и щёлкает пальцами, шурша шёлком чёрных перчаток. И ворота распахиваются перед ними, ворота скрипят, сверкая огромными огненными драконами, что стёрлись временем. Она ждёт, пока бог кивнёт ей. Отпускает его руку и, заинтригованная, полная жажды узнать, легко взбегает по ступеням, оглядывается на спешащего за ней Лусакана и первая скрывается во мгле зала. Она хочет верить ему сильнее, чем кому-либо ещё, и верит. Потому что… Почему? Почему мы верим ему, мой милый золотой дракон? Потому что он спас. Душу, жизнь, память, цель. Потому что он провёл сквозь миры, удержал тут, поделился дыханием и знаниями, позволил ощутить силу, способную убить его. Потому что он вымазал свои руки в Скверне, когда вытягивал её прочь из Тени, нахлебался кошмара и ужаса, пока она бесновалась в драконьем виде, и всё равно остался. И сейчас обещал, что отпустит её. Что делал это не из желания получить её благодарность — простой смертной, что пыталась спутать ему всё, — а потому что таков был его долг. «Я призвал тебя сюда — мне и смотреть за тобой, неугомонная», — смеялся он, когда она, охрипшая от жажды, не поднимавшаяся с постели несколько дней, слепая и измученная жутким забытьем на грани сна и реальности, рвала когтями его руки, протянутые к ней. Он — отпустит. Но уйдёт ли она? Замок встретил её затхлым воздухом и ощущением древности, что давило на сознание. Тьмой, которая казалась родной, колоннами, уходящими в бездну высоты, и огнём светлячка, что сразу вспыхнул над её правым плечом, призванный лёгким чужим щелчком пальцев. — Замок сильно пострадал за столько лет. Боюсь, в темноте ты легко споткнёшься или провалишься куда-то, — Лусакан поравнялся с ней, встал рядом, справа, и она только фыркнула, поспешив дальше. Храм был идеален. Выложенный гранитом пол был лишён малейших трещин, колонны, украшенные резьбой драконов и змей, сохранили рисунки полностью, и стены, о, эти фрески и мозаики, лишь немного выцветшие — или просто тусклые из-за белого слабого света, что падал на них от светлячка. Она пролетела весь огромный главный зал, ощущая, как отзывается тело на долгожданные свободные движения, как ноют тугие мышцы, давно требовавшие разминки. Поднялась по ступеням к постаменту, остановилась и услышала шорох пространства рядом с собой: порой Лусакан не считал нужным ходить, перемещался тенью, растворялся и ткался заново. Белый светлячок усилился в несколько раз и поднялся выше, позволяя разглядеть рисунок на огромной полукруглой стене. Огромный огненный дракон, распахнувший уходящие во тьму крылья, и гордая леди с белыми волосами, простирающая руки к небесам над толпой молящихся. Она коснулась фрески пальцами, ощутив что-то особенное, исходящее от старого, потёртого местами рисунка. — Этот храм был построен на заре веры в нас, — пройдясь до ступеней сзади и развернувшись обратно, начал Лусакан. — Храм Тота и его верной жрицы Довены Павус. Это была прекрасная женщина, знавшая историю этого мира на тысячи лет вперёд. Но мы… ослепленные, жалкие, мы не внимали её словам. А она, вздыхая, шла за нами, пытаясь спасти. Вывести. Она была нашим огнём, нашей путеводной звездой в те времена. Так же, как не так давно — ты для Инквизиции. Она наклонила голову набок, всматриваясь в лишённое точных черт лицо. В огромного огненного дракона. В красные рисунки на молочной коже женщины, скользящие по её рукам и шее. В пламя. — Солас хочет обрушить на этот мир небо, и, боюсь, даже ты, его vhenan, не в силах помешать ему. Одна. Он уже готовится к войне, строит план, следит за мной в Тени и ищет Узлы Завесы и в реальном мире, и в его отражении. Боюсь, я лично, разбитый, униженный в подземельях, бессилен здесь. И моя сестра тоже. Она обернулась на Лусакана через плечо, хмурясь и кусая губы. — У нас есть силы, что мы копили годами. У нас есть люди. И план, — Бог Ночи, стоявший к фреске спиной, рывком обернулся, взметнув в воздух свой плащ. И даже в белом неверном свете его улыбка оставалась мягкой и лукавой. — Довена жива и знает больше многих, её характер — её главное оружие. Она нужна нам. Солас ради мести обрушит весь мир им на головы, превратится в демона, выпустит эванурисов, с которыми не совладает один — и его некому будет поддержать. Всё вернется, обратно, ничего не свершится. Всё будет зря. Всё будет прахом. Она вскинула голову, отпустила губу и выдохнула, полная решимости. Лусакан улыбнулся шире, довольнее. — Я с тобой. Ради мира и ради моего vhenan, ради мести и ради богов, лживых и настоящих. Я с тобой. — В таком случае я готов подарить тебе нечто особенное, милая Скатра, — бог поднял руки, прежде сцепленные за спиной, протянул их девушке ладонями вверх, приглашая. — Оно поможет тебе, оно свяжет нас, но не обременит. Смахнув рыжие волосы назад, девушка снова поглядела на фреску — на огненные рисунки на Довене, на её гордую позу, на дракона за её спиной, — и уверенно вложила свои ладони в руки Древнего Бога. Холод пронёсся по кончикам её пальцев, завладел каждой клеточкой тела, утопил сначала в глубине моря, а потом поднял к звёздам. Драконий рёв прозвучал набатом в ушах, отразился призрачным эхом от стен спящего храма и утих в высоте космоса. По коже расползались метки. Скатра смотрела на изящные вязи, обвивающие её руки браслетами, на чёрные кляксы с белыми точками, что переливались серебром — настоящий рисунок космоса — и довольно щурилась. Следила за каждым новым витком, и осталась довольна финальной картиной. Тряхнув волосами, девушка посмотрела на довольного Лусакана; левую её руку теперь украшал бесконечный чёрный космос с созвездиями, правую — эльфийский узор принадлежности, и что-то ощущалось на теле, там, под плотной тканью одежды, но она посмотрит потом. — Что же, отныне ты — Часовой Ночи, Скатра. Дракон Ночи мягко, довольно улыбался, снова протягивая ей свою руку. И она без промедления приняла её, позволяя утянуть себя в круговорот тени, вытянуть прочь от этого места. Вернуть туда, откуда началась её уже, пожалуй, третья жизнь. В храме Тота не успели воцариться тьма и тишина; стоило двоим раствориться во мраке, как алый огонь пронёсся по фреске, и дракон, воспламенившийся, качнул огромными крыльями. Зал замка встретил их ароматом готовой еды и лёгким шелестом страниц: Разикаль громко листала множество разложенных перед собой книг, не глядя накалывая на вилку мясо и картофель из своей тарелки и отправляя в рот. Скатра улыбнулась, найдя эту картину безумно милой, отошла от Лусакана и застыла под внимательным, испытующим взглядом богини, что рывком повернула к ней голову. — А! Ты всё-таки с нами? Я так этому рада, — госпожа знаний расплылась в улыбке и хлопнула в ладоши, уронив вилку в тарелку. — Я не хотела думать, что ты уйдёшь от нас. Не после всего, что произошло. Скатра подхватила со стола яблоко, неловко улыбаясь, и повела плечами. Ей удалось столь многое узнать за три месяца жизни подле двух тёмных драконов, что их образы хитрых, коварных тварей испарились из её головы. Она всё ещё пыталась заставлять себя не верить им, убеждала себя, что перед ней — те, кто привёл в мир Скверну, но… всё было неудачно. Они были детьми, лишившимися матери, ищущими защиты у обезумевшего отца. Они были птенцами, когда небо обрушилось им на головы, когда их сущности раздробило и заперло сразу в трёх мирах, заставляя мучиться, томиться, ждать Скверны в своих венах, ждать часа смерти. Разикаль была рядом с ней, и именно её голос, звонкий и чёткий, выводил из мрака забвения, когда она билась сутками в агонии, теряя всякие связи со всеми мирами. Разикаль помогала вернуть память и сшивала ей душу своими нитями знаний. Когда Скатра открыла глаза, понимая, что большая её часть была растворена в пережитом в Тени ужасе. Лусакан и Разикаль — её спасители. Они вытащили её и были готовы отпустить. Они вложили в её лапы новый шанс сделать всё по-своему, доверили ей себя, свой дом, свою еду и книги, которые они собирали сотни лет. — Ешьте, ешьте, — заулыбалась богиня, такая холодная, тёмная на вид, но с такой светлой и тёплой улыбкой ребёнка. Скатра ощутила порыв сёстринской заботы по отношению к этому созданию, худому и довольному окружением книг. — Только приготовили. О чём задумалась, Скатра? — Дай ей принять всё, — отозвался Лусакан, стягивая с себя плащ и вешая его на спинку стула. Люди. Скатра поглядела на мелькнувшую в коридоре фигуру эльфийки — Древние Боги собрали вокруг себя узкую секту Верных, недовольных Церковью, чувствующих возможную гибель мира. Развили сеть информации почти по всему Тедасу и до сих пор оставались незамеченными никем. Она помнила тусклое солнце Тени, и тогда ей казалось, что оно — последнее, что она видит в своей жизни. Она помнила, как рядом завалился истерзанный, воняющий палёными хитином и кровью демон, и её стошнило чёрной кровью на камни, она почти захлебнулась в этом потоке, почти отключилась от полученных ран. Ей было интересно — что станет с настоящим телом в Тени? Его сожрут демоны? Но ей не дали даже обдумать это. Лусакан явился из теней скал, одним своим видом прогнав начавших подбираться мелких демонов, присел рядом, пачкая дорогие одежды, и коснулся её огромной, рогатой головы пальцами. Улыбнулся, говоря что-то, что она не запомнила, и в следующую секунду распахнул над её головой огромные, чёрные крылья, сияющие россыпью звёзд-бриллиантов на перепонках. Он был крупным. Огромным. В два раза больше всех драконов, что они встречали с Инквизицией, и она без труда поместилась в его пасти, не издала ни звука, позволив унести себя прочь. А потом очнулась на камнях в реальном мире, увидела Древних Богов, что склонились над ней, услышала их шелест. Пробирающиеся в голову слова исполинских драконов, что не причиняли никакого вреда. Они говорили ей, как спрятаться от Скверны. Они давали ей указания, и она бездумно следовала за ними. Сожгла своё эльфийское тело в своей голове, позволила выдрать осквернённую плоть зубами, терпя боль, и соткала всё заново. Они поведали ей, как выжить, как перебороть то, чего боялись больше всего. Они касались её, глотали Скверну из её крови и помогали. До самого конца. Скатра не могла закрыть глаза на такое. Скатра не могла позволить себе забыть, что именно эти два дракона за всё её время в этом мире сделали для неё больше, чем вся Инквизиция. Спасали ей жизнь, открывали ей тропы, вытягивали и укутывали. И даже тогда, когда всё должно было быть кончено, они — а, главное, Лусакан — всё равно спасли. — Расскажите мне про Довену и Тота. Лусакан, приступивший к трапезе, махнул рукой в сторону Разикаль, намекая, что все вопросы к ней. Богиня только охнула, громко захлопнула книгу и медленно отложила её в сторону, даже не пытаясь стряхнуть осевшую на штанах пыль. — Я думаю, тут следует начать с того, что мы, Древние Боги, вообще такое. Помимо того, что когда-то нас тоже звали эванурисами. Не всех. Сначала лишь трёх, и они ныне сохранены в памяти эльфов, как Забытые — наш отец и его два самых верных друга. Думат, Андорал, Уртемиэль. Они втроём встали против власти эванурисов, нынешнего эльфийского пантеона, разожгли войну и нашли себе дом в Бездне — месте, куда остальные боялись соваться. Скатра качнула ногой, закинув её на другую, откинулась на спинку стула и кивнула, прося продолжать. Разикаль неловко мялась, собираясь с мыслями, хмурилась. — Однажды в наш мир должен был прийти Хаос. Старшие знали, что Хаос должен был стать главным сыном магии, и их не устроил новый соперник в борьбе за власть, такая угроза их статусу. Они сделали всё, чтобы ребёнок одной из рабынь родился мёртвым. Но были и… поборники справедливости. Замысла. Фен’Харел и его брат, Хеллатен, обратились за помощью к миру, и дух свободы ценой своей жизни и своего сознания позволил ребёнку жить. Солас и Хеллатен забрали мальчика к себе, и тогда поняли, что единение огромной силы Хаоса и Свободы дало… неожиданный результат. Скатра тряхнула рыжими волосами, поняв, о ком идёт речь, раньше, чем это проговорила Разикаль: — Зазикель. — Да. Зазикель. Обоеполое божество, носитель одной и двух личностей сразу, ему не было равных в магии, в воодушевлении эльфов, в поднятии их духа. Именно он когда-то и стал главным толчком Соласа к идее свободы народа. Именно Зазикель стал желаемой целью нашего отца, Думата. И именно Зазикель напугал эванурисов, стоило ему выйти из тени, взрослому и великому. — У Зазикеля имён несколько больше, чем два. Солас и Тот — Хеллатен — нарекли его Энансалем. Впрочем, никогда не слышал, чтобы они так звали его, и кроме как в старых историях это имя нигде не упоминается. Разикаль закивала, подтверждая слова брата. — Когда разгорелась война, мы были детьми, рождёнными от ужасного греха измены. Мама прятала нас, как могла, но мы стали последней каплей: Митал убили, а мы бежали к обезумевшему отцу, и вместе с нами окончательно на ту сторону, в Бездну, ушли Энансаль и Хеллатен. Зазикель и Тот. — То есть… Энансаль, или Зазикель — кто-то вроде сына Соласу и Тоту? Которые братья? — Скатра, нахмурившись, с неверием и изумлением уставилась на закусившую губу богиню. — Я понимаю, как странно это звучит для той, что прежде видела в нас богов. Но, да, всё именно так, как ты говоришь. Потом Солас уронил Завесу нам на голову, раздробил нас… уничтожил всё, что мы знали, и уснул. А мы остались, в Бездне, в Тени и в глубинах мира, скрести когтями камень и выть. Скатра передёрнула плечами, ощутив толику отчаяния, что отразилось в голосе богини. В её тёмных глазах память о тех днях горящего мира ещё жила. И будет жить вечно. — Пришли люди, и мы, полные ярости, пытались вести их. И к нам пришла Митал, пыталась быть с нами, но… в итоге оставила нас. Нам казалось, что насовсем, но потом она, нашедшая себе новое тело, поделившая его с ведьмой, привела к нам девочку. Такую же дочь иного мира, что и ты. Это была Довена. Леди, что стала легендой, леди, которую нам следовало слушать. Девушка, бывшая нам другом, шедшая за нами до конца — хотя она знала, чем окончится поход в Тень, — и ныне заточенная на краю мира, убаюканная огнём. Выпавшее из рук Скатры яблоко звонко ударилось о пол, и воцарилась долгая тишина. — Другого мира?.. — хриплым голосом спросила девушка спустя несколько минут. — Верно. Мы вытянули тебя именно потому, что у нас уже был опыт с Довеной. Вы с ней из одного времени, из одного мира. Мы убедились в этом, — Лусакан скрестил руки на груди, и теперь его лицо было спокойным, без тени улыбки. — Почему вы не сказали раньше?.. — Мы не могли. Довена — осквернённый магистр, охраняемый своим богом, сокрытый ритуалами на границе мира. Она была сильнейшей, она была самой близкой к нам, и меры по её охране… удивительны. Подкреплённые ритуалами Стражей, они сначала казались нам вечными, но потом мы поняли, в чём таится разгадка. Неверящий, полный ужаса взгляд Скатры, направленный в стол, смутил Лусакана. Наклонившись вперёд, он потянулся и кончиками пальцев коснулся прилипшего к щеке девушки локона рыжих волос, отодвинул его. Она ошалело моргнула, фокусируя взгляд на боге, и резко выдохнула облачко пара: дракон внутри неё пробудился. Кровь мира запела. — В иномирце? — криво улыбнулась Скатра, скрещивая руки на груди, зеркаля прежнюю позу Лусакана. — Ты знаешь, почему драконы зовутся кровью этого мира? — хмуро поинтересовался господин ночи, садясь на своё место. — Так вот, эта метафора — не совсем даже метафора — имеет лишь эльфийское значение. — Метафора? Ты, дракон, с драконом говоришь, — Скатра невесело усмехнулась, скривив губы. Лусакан удовлетворённо кивнул сам себе. — Драконы — создания Митал и Думата. Это очень тяжело объяснить, но… кровь Митал, кровь нашей матери и матери всего мира, что ты видишь вокруг себя, течёт в каждом драконьем детёныше. Особая сила, невероятный огонь и божественная мощь, а вместе с тем — неукротимое приближение конца с каждым упавшим наземь зверем. Скатра кивнула, махнула рукой и закрыла глаза. Она понимала, насколько могла понимать девушка, столь далёкая от истории предательства Митал. Пыталась понять. — Так? И к чему ты это? Как связаны драконы и Довена, которую нам нужно освободить? — Довена — дракон, как и ты, и на её же крови держится её тюрьма. На крови настоящего дракона, одного из таких, какие жили во времена Арлатана во дворцах, посвящённых Митал. Величайшие драконицы древности спят, не в силах пробудиться, или, возможно, давно мертвы, ибо Явана больше не охраняет их сон. Но здесь есть ты, и ты — один из наших ключей к Довене. Нет, единственный наш ключ к ней. Скатра впилась пальцами в виски, жмурясь, начала массировать кожу. Всё это тяжело, медленно оседало в её голове, отказываясь быстро перевариваться. — Я надеюсь, меня не убьют ради такого? — Нет. Ты поймёшь всё на месте. Но прежде, чем мы покажем тебе, куда идти — реши все свои дела, — Лусакан поднялся со стула, устало разминая плечи и потягиваясь. — Я говорю о твоих внутренних распрях, Скатра. Если хочешь — ты знаешь, где находится Инквизиция, но оставь записку, насовсем ты улетишь или нам ждать тебя обратно. И, прошу тебя, быстрее, время у нас не вечное. Окинув девушек последним взглядом, дракон ночи повернулся к ним спиной и махнул рукой: — Добрых снов.