Часть 7
21 марта 2019 г. в 11:53
А судьба в лице инспектора Лестрейда отложила назревавшее объяснение, чтобы то ли помочь мне всё хорошо обдумать, то ли в очередной раз испытать меня на прочность.
Инспектор явился по чрезвычайно запутанному и не терпящему отлагательств делу, и Холмс тут же переключил своё внимание на разгадывание новой загадки, хотя во время беседы с Лестрейдом (я изображал самую серьёзную заинтересованность, но лишь к концу разговора окончательно овладел собой и смог вникнуть в суть описываемых Лестрейдом событий) раза два-три бросил на меня взгляд, который я мог трактовать как вопросительный или даже полный сомнений.
Странная история похищения коллекции курительных трубок лорда Хертфорда, а затем внезапная и загадочная гибель его камердинера, среди вещей которого обнаружился один из экземпляров этой коллекции, занимала нас почти двое суток. Мне удалось выполнить все поручения Холмса, в том числе наблюдение за домом, куда наведывался подозреваемый. Не меньше трёх часов я просидел в маленьком, но очень неплохом ресторане напротив этого дома, изображая праздного любителя спаржевого супа, баранины с пажитником, лимонных бисквитов и чтения газет за всю истекшую неделю.
Пока я выполнял задание, сидя за столом у окна и делая вид, что углубился в очередную передовицу или светскую хронику, в моей голове роилось множество мыслей — о нём, о нас, о том, почему это все происходит со мной, и о том, что ждет меня (нас?) в будущем. Один раз промелькнуло и оставило печальный осадок предположение, что я… не вполне здоров. У меня немалый врачебный и жизненный опыт, и я далёк от приписывания тем, у кого возникло влечение к лицам своего пола, психических или физиологических отклонений: в мире чувств и влечений все гораздо проще — и гораздо сложнее. Но о самом себе я задумался: может быть, не следует признаваться Холмсу? Может быть, острота моих нынешних переживаний и жажда физической близости связаны с расстроившимися за последние недели нервами, и в обычном, спокойном состоянии я бы с радостью довольствовался нашей дружбой и в дополнение к ней не хотел — тут я называю вещи своими именами — затащить в постель своего компаньона, подвергая нас обоих риску, в котором не могу не отдавать себе отчёт?
Может быть, эти две стороны моей жизни не обязаны сойтись в одном человеке?
Но едва я сделал это допущение, всё во мне взбунтовалось против него.
Разве все эти месяцы, сознательно или нет, я не стремился проверить истинность моих чувств? Я дважды был представлен очаровательным девушкам, вполне способным вызвать у меня заинтересованность в дальнейшем продолжении знакомства и даже матримониальные намеренья. Несколько раз мне предоставлялась возможность завести интрижку с дамами, но я этим не воспользовался. Я даже попытался проверить свою внезапную тягу к мужчине на других представителях своего пола, но два-три внешне вполне привлекательных молодых человека вызвали у меня лишь кратковременную вспышку внимания, происхождение которой совсем не из области чувств и влечений: один из них отлично играл на бильярде, а другой оказался путешественником по Востоку и занимательным рассказчиком. А однажды в клубе моим собеседником стал умопомрачительный красавец, который через полчаса до смерти мне надоел своей напыщенностью и глупой болтовнёй.
Значит, дело не в поверхностном влечении, а в том сильном, сложном и глубоком чувстве, которое овладело мной впервые в жизни. Но я не мог не признать, что его шансы остаться безмолвным и навеки погребённым в моем сердце, слишком велики.
Когда мы к девяти вечера вернулись на Бейкер-стрит, я заметил, что Холмс, несмотря на успешное завершение расследования, выглядит более бледным и утомлённым, чем обычно. С одной стороны, это не удивительно — ведь он не спал ночью; с другой — я уже довольно хорошо изучил его, чтобы понять: его тревожит что-то ещё. Мы почти в полном молчании съели оставленный миссис Хадсон холодный ужин, и во мне уже стало пробуждаться беспокойство, не являюсь ли я причиной его подавленного настроения, не вспоминает ли он с недовольством наш прерванный разговор, как вдруг он поднял на меня глаза и, мягко улыбнувшись, по обыкновению ответил моим мыслям:
— Я просто устал, Уотсон. Я полежу и помолчу. А вы занимайтесь, чем хотите.
Холмс улёгся с книгой на диван, а я ещё немного посидел за столом, допивая остывший чай. «Чем хотите…» — о, знал бы он, чем я хотел бы сейчас заниматься…
Через полчаса он заснул на диване. Книга выпала у него из рук, он дышал глубоко и размеренно, ресницы вздрагивали: наверное, он видел сон.
Неслышно ступая, я приблизился к дивану, поднял и положил на стол книгу. Прикрутил газовую лампу, чтобы погрузить комнату в полумрак. Следовало бы разбудить Холмса, чтобы он перебрался в свою спальню, но я, видя, как крепко он заснул, не решился нарушить его сон, так необходимый ему сейчас для восстановления сил.
Я стоял у изголовья дивана, смотрел на его полуотвёрнутое к диванной спинке лицо, слегка растрепавшуюся причёску, из которой выбилась одна прядь и упала на высокий белый лоб, и мне очень хотелось хотя бы дотронуться до него. Однако я опасался прервать чуткий сон Холмса и, таким образом, быть уличенным в нарушающем все приличия разглядывании спящего соседа по квартире. Но я нашёл благовидный предлог: взял со спинки дивана свёрнутый плед, развернул его и осторожно укрыл им Холмса. При этом я заметил, как на пол спланировало маленькое перо, скорее всего, выпавшее из подушки, когда её взбивали. Я поднял перо и, поколебавшись немного, дотронулся им до щеки Холмса. Он не проснулся. Я скользнул пером ниже, к чёткой, красивой линии челюсти. Такое же ровное, глубокое дыхание. Тогда я притронулся пальцами к тёплой гладкой коже, на доли секунды, и тут же отдернул руку, потому что Холмс шевельнулся.
В тот же миг я оказался в двух шагах от дивана, а Холмс потянул сползающий плед, оглянулся на меня, сонным голосом пробормотал «Спасибо» — и снова закрыл глаза.