Вчера, сегодня, завтра

      И вот, когда мы сидели в десяти дюймах друг от друга, я не столько понял умом, сколько ощутил интуитивно всю нелепость моей затеи с косвенным объяснением. Холмс не заслуживал всей этой мелочной игры в экивоки. И все же абсолютная прямота без всяких предисловий казалась мне почти бесцеремонной.       Собравшись с духом, я посмотрел ему прямо в глаза. Он выдержал мой взгляд. Но тревога с его лица не исчезла.       — Итак… — поторопил он. — О чём вы хотели посоветоваться? Надеюсь, это в моей компетенции?       — В вашей, — твёрдо сказал я.       — Так что же случилось? Прошу вас, Уотсон, не тяните, говорите всё, как есть, даже если вы совершили преступление, во что, впрочем, сложно поверить, — но чего в жизни не бывает.       — Я не думаю, что это преступление. Но, безусловно, это против общепринятой морали.       — Уотсон, — серьёзно сказал Холмс, когда я вновь сделал паузу, достаточно многозначительную, — не думайте, что вы меня чем-то чрезмерно удивите или приведёте в смущение. Но ваша манера медлить и терять время, когда, судя по вашему поведению, произошло что-то серьёзное, определённо невыносима. Переходите сразу к сути дела: что случилось?       — Холмс, случилось то, что я влюбился, — произнёс я, сам удивляясь, как легко эти слова слетели с моего языка, и мой голос не дрогнул.       Мне показалось, что он сейчас рассмеётся, но лёгкая ироничная усмешка едва тронула его губы и тут же пропала. А рука Холмса, до тех пор свободно опиравшаяся на спинку дивана, соскользнула вниз на сидение и сжалась в кулак.       — Что ж… — произнёс он. — Этого следовало ожидать… Но в чём проблема?       Конечно же, он ещё не сообразил, что именно, точнее, кого именно я имею в виду. Моё сердце билось всё быстрее, тело реагировало на его близость жаром и трепетом, но чудом сохранившиеся остатки хладнокровия позволили мне взглянуть на ситуацию со стороны, и я не мог не оценить её своеобразную комичность.       — Это довольно сложная проблема, — признался я.       — Хм… Ваша белокурая леди пока не ответила на ваши чувства? Или она замужем, и именно поэтому вы утверждаете, что преступили моральные заповеди? — Я мог бы поклясться, что в его голосе была не только язвительность, едва прикрытая ради приличия участливостью, но, похоже, горечь и разочарование.       Если бы у меня не шла кругом голова, я бы точно рассмеялся вслух. Это был бы невесёлый смех, но нельзя не признать юмористическую сторону происходящего.       — Почему белокурая? — не удержался я от уточнения.       — Полагаете, от меня могло укрыться то, что вам нравятся блондинки? Милые, ласковые, женственные, но при этом храбрые и с характером: вы любите редкие сочетания.       — Вы даже себе не представляете, до чего редкие… — тихо сказал я. И добавил про себя: «Можно сказать, уникальные. Единственные в мире».       — Уотсон, кажется, я догадываюсь, в чём дело: ваша избранница попала в беду или оказалась замешанной в чём-то противозаконном. Вот почему вы уже несколько недель то взволнованы, то подавлены. Если вам действительно нужна моя помощь, то объясните, наконец, что стряслось.        — То, что это не блондинка, — сказал я и закусил губу.       Холмс уставился на меня широко открытыми глазами. Он положительно не знал, что и думать.       —  И что? Неужели именно этот факт настолько выбивает вас из колеи?       — Более того: это не леди.        Холмс переплел пальцы рук, а затем резко расцепил их. Я не смог бы в точности объяснить этот жест.       — То есть вы хотите сказать, что это не дама из общества? Кто же она? Вероятнее всего, гувернантка?        — Нет.        — Модистка?       — Нет, хотя тут, безусловно, имеется склонность весьма элегантно одеваться. — Я не мог не воспользоваться возможностью немного отсрочить свой приговор и не пойти по пути этой словесной игры в загадки. А ещё я наслаждался тем, что мы сидим так близко, и он сосредоточенно размышляет над моими словами. «Может быть, в последний раз», — напомнил я себе.       Он приподнял брови:       — Но кто же она? Актриса?       — Актерские способности выдающиеся, это верно.       — Танцовщица? Хористка? Натурщица? — На каждое предположение я качал головой, грустно улыбаясь.       Вдруг его осенила какая-то ошеломляющая догадка:       — Уотсон, кажется, я понял причину вашей скрытности и метаний. Неужели…       — Нет, это не служительница борделя, — усмехнулся я.       Он вдруг вспыхнул:       — Что же вы не скажете прямо, в конце концов, кто ваша дама!       — В том-то и дело, что это не дама.       — Что?       — Это не дама, — ещё раз отчётливо произнёс я.       Я знаю, что от его пронизывающего взгляда у многих холодеет внутри, но я люблю в нём и этот взгляд и, конечно, не боюсь его. Однако сейчас мне стало не по себе от того, какие сложные эмоции пробежали по его лицу и отразились в глазах, смотреть в которые — одна из лучших вещей на свете.       Он понял. Но пока не всё.       — Вот оно что, — глухо произнес мой друг и, как будто внезапно ослабев, оперся плечом о диванную спинку; от этого мы стали ещё ближе, но я не мог не чувствовать, как между нами ложится почти осязаемый туман. Что будет, когда он развеется?       — Вот оно что, — повторил он. — Признаюсь, никогда бы не предположил такого… Я был уверен, что вас привлекают женщины.       — Вы осуждаете меня? — почти в отчаянии спросил я.       Холмс вновь выпрямился и сказал:       — Конечно, нет. Любовь неподсудна.       Только от того, как он произнёс слово «любовь», меня пронзила сладкая, опасная для самообладания дрожь.       — Значит, вас не шокирует любовь мужчины к мужчине? — Я внимательно всматривался в его лицо, но он отвел взгляд и нетерпеливо передёрнул плечами:       — Почему она должна меня шокировать? — Мне очень хотелось взять его за руку нежным, ласкающим жестом, но я подавил этот порыв. А он добавил: — Настоящая дружба и есть любовь.       — Я согласен с этим. Но всё же я говорю о любви в полном смысле этого слова. Вас не отпугивает такая любовь?       — А при чём здесь я?       — Вы любили когда-нибудь? — допытывался я, понимая, что теперь уже точно для меня обратной дороги нет, но я должен знать, на какую почву ступаю.       — М-м, — пробормотал он что-то невразумительное. Боже мой, как мне хотелось его обнять. — Зачем вам это знать? Я не шокирован, не возмущён, я сохраню вашу тайну. Просто я… — Он вдруг осёкся и замолчал.       — Что?       — Неважно. Это не имеет значения. Так что же вы хотели от меня? — почти с вызовом сказал он.       — Я хотел, чтобы вы это узнали.       — Ну, я узнал, поскольку вы мне сообщили. Это всё?       — Нет.       — Что ещё? — Его лицо как будто была готова исказить мучительная гримаса, но он усилием воли придал ему непроницаемое выражение.       — Я хотел бы, чтобы вы узнали имя человека, которого я полюбил. — Он нахмурился. — Хотя оно и без того вам известно. — Он с удивлённым недоверием взглянул на меня:       — Я что, его знаю? Я знаю его имя?       — Да. Более того, вы очень часто пишете это имя.       — Я? Когда?       — Когда подписываете свои письма и телеграммы.