Откуда растут руки

Тацит опустился на корточки и зачерпнул из ведра воду. Ух-х, холодненькая! В самый раз. Он выпил пригоршню, затем ещё одну. В голове зашумело, когда он встал, череп, казалось, треснет от головной боли. Взмокшая — не оттого, что Тацит окунулся в реку, а вспотел — рубашка прилипла к спине и животу. Надо было снять к скампам плотный фартук. Тацит пошатнулся и едва удержал равновесие. Не хватало плюхнуться на ту часть тела, из которой, как говаривала наставница, у него выросли руки, на потеху зевакам. Тацит бросил взгляд на водопад и зажмурился — время, как-никак, подошло к полудню, к тому же на небе ни облачка, поэтому солнечные лучи отражались в струях, резали воспалённые глаза. Не столько гам прибавлял головной боли, сколько блики. Тациту, привычному к стуку молота о наковальню, казались негромкими шум срывавшейся со скалы воды и брань рабочих. Пора… Тацит перед тем, как взяться за дужки, взглянул на ладони, грубые, мозолистые, с обломанными ногтями. Не непривлекательность его озадачила, а дрожание рук. Горза, как назло, затребовала наковать гвоздей — именно сегодня, когда Тацит готов хоть весь день таскать воду, а вечером вылизать кузню до блеска. Он на что угодно готов, лишь бы стук молота не отзывался невыносимой головной болью. И не ослушаться, потому что Горза прогонит, а Тацит другого наставника не найдёт. Адриане Авениччи из Вайтрана не нужны ученики, а к нордам он сам не хотел наниматься, опасался услышать: «Пшёл вон, имперский ублюдок!» Понимал, что далеко не все его грубо отошлют, но выяснения, кто к нему дружелюбно настроен, отнимут уйму времени. В Легионе есть кузнецы, но… Тацит вздрогнул от мыслей об Имперском Легионе и по пути в кузню расплескал воду. Обутые в грубые ботинка ступни заскользили по вездесущему Маркартскому камню, колени подогнулись. Не в состоянии Тацит работать, хоть убей, однако ударять в грязь лицом и выставлять перед Горзой гра-Багол напоказ немощность он не намерен отнюдь не потому, что хотел умолчать о вчерашней попойке. Та всё знала. Более того, Тацит очнулся в её постели. Ветерок обдал разгорячённое не только от натуги, но и от стыда лицо. Смутно Тацит вспомнил сильную руку, удерживавшую его голову за волосы на затылке. После пробуждения он думал, что ему это приснилось, однако вонявшее блевотиной ведро у кровати недвусмысленно намекнуло на обратное. Когда Тацит разглядел в полумраке, слабо разгоняемом двемерским светильником, очертания фигуры, красивой, хотя и далёкой от нежности и изящества, то всё понял. С ним случилось то, чего он боялся — до того, как захмелел и перестал бояться чего бы то ни было. Тацит опасался, что Горза, не одобрившая ничего из того, что он выковал, решит, что он никчёмный пьянчуга и прогонит его. Поэтому сердце заколотилось, когда он её увидел. Однако упрёков не услышал: — Очухался? Славно. Пожрём — и за работу! Не столько предстоявшая нелёгкая работа напугала, сколько разговорчики о еде. Уже в кузнице Тацит постарался не расплескать воду, чтобы не дать понять наставнице, что даже в похмелье он старателен. Но сегодня не тот день, когда старания вознаграждались. Мокрая штанина неприятно прилипла к телу, а хмурый взгляд глубоко посаженных глаз вконец испортил и без того поганое настроение. — О-ох, говорила же — надо жрать, даже если херово! — Горза отбросила тряпку, которой вытирала руки, и сделала шаг вперёд. Прищурившись и обнажив клыки, спросила: — Может, ты это нарочно делаешь? Тацит впервые увидел её улыбку, некрасивую, но, что странно, расположившую к себе. — Что? — Что-что? — Горза подбоченилась, и расшнурованный ворот некогда красного, теперь вылинявшего платья разошёлся. — Думаешь, что я снова отправлю тебя за водой, и ты избежишь ковки гвоздей? Вряд ли она носила бельё, задумался Тацит, бросив взгляд в вырез платья. И тут же воображение нарисовало, точнее, напомнило, о мокрой от пота ткани, облепившей фигуру и очертившей соски. Сейчас Горза гра-Багол в переднике, да и Тациту не до любования. — Не-ет, — заблеял он. — Мне погано. — Охотно верю, — Горза кивнула, — поэтому ты изворачиваешься. Она сделала ещё шаг вперёд, но Тацит не отступил, хотя сердце на мгновение заколотилось, а после — забилось с удвоенной, а то и утроенной силой. Обидно прозвучало. Да, он бы предпочёл таскать воду, однако ему не пришло в голову хитрить. То, что Горза, ни разу не отозвавшаяся лестно о всём том, что он сделал (не считая похвалы за хорошую уборку), поручила ковку, пусть и гвоздей, уже много значило, а Тацит, пьянь хренова, обиделся. Поэтому он принялся за работу с рвением. И ему помогло, даже тошнота сменилась голодом. И в голове прояснилось, и даже вернулись воспоминания, точнее, их обрывки. Тацит вспомнил, что сказал норд-собутыльник, на которого он набросился с кулаками. Он вспомнил обещание Горзы, что он накуёт гвоздей, но забыл, кому оно брошено. Клеппу, скорее всего, или Фрабби, его жене, больше некому. Проклятье, он понадеялся, что Горза считала его не таким уж и плохим, а нелестно отзывалась, чтобы подтолкнуть к стремлению стать лучше. Дурные методы, способные спугнуть учеников и отбить желание постигать любое мастерство, однако Горза, крепкая и сильная орчанка, любила испытывать на прочность. Тацит Саллустий — не первый её ученик, другие, по слухам, сбежали. Она отложила гвоздь и недоумённо уставилась. Не зло, скорее с удивлением в глубоко посаженных глазах. Даже рот открыла, но не выпятила нижнюю челюсть. — Ну всё, с меня хватит! — Тацит отшвырнул перчатки из толстой кожи и потёр виски. Головная боль вернулась и отозвалась с удвоенной силой. Пить захотелось сильнее, чем утром. — Если мои гвозди — это месть Клеппу за попытку содрать плату за испорченный ужин, то это… — слова встали комом в пересохшем горле, — низко. Он не ждал подтверждения догадок, ни, тем более, опровержения. Горза не окликнет его, если он уйдёт прямо сейчас. Зачем она вообще держала такого бездаря при себе? Её братец отослал, а она согласилась учить! …Тацит первым взял Хронна за грудки, когда услыхал насмешки, дескать, он любит, что его трахают в жопу, раз пошёл в ученики к такой наставнице. Чушь, это он понял на протрезвевшую голову, потому что Горза гра-Багол пусть и далека от изящества, но всё же женщина, у которой члена не было отродясь. В её грудь он утыкался ночью. Когда и где, не вспомнил. Память только одарила воспоминанием о небольших, но упругих округлостях, и грубой ткани во рту, когда он припал к соску. Морщина, типично орочья, на широкой переносице немного разгладилась, в глазах мелькнуло удивление. Ненадолго, но этого хватило, чтобы Тацит замешкался. Сердце и дыхание спёрло, он даже не смог взвизгнуть, только сдавленно вскрикнул, когда его окатило водой — не то чтобы ледяной, но всё же он, как-никак, в Скайриме. — Ах-хр! А теперь послушай, сопляк! — Горза не поставила, а отшвырнула ведро и отряхнула юбку вместе с фартуком — ей тоже перепало. — Если не остыл, проваливай. — Вода неприятно затекла за шиворот, волосы прилипли к шее, тело пробрала дрожь, но Тацит остался. — Вот и славно. Хотя мне не лясы точить, а врезать тебе хочется — за то, что, имея прорву времени, чтобы меня более-менее узнать, решил, будто я мщу всяким ссыкунам таким дурацким способом! Теперь складка на её переносице углубилась, клыки обнажились. Горза зла. Она не спрятала злость под маской, а выставила её напоказ, точнее, вывалила на голову бездарного ученика по имени Тацит Саллустий. Она, похоже, вовсе не носила масок. Ни одной.