Благочестивый обман

Изощренная, бессовестная ложь прогрохотала в томительной тишине, словно раскатистый гром. Подчеркнуто безучастная маска на лице Чонгука дала трещину. — Я знаю, — прорычал он низким голосом, и его разъяренное бешенство, плохо скрываемое за показным спокойствием, казалось почти осязаемым, — какого невысокого ты мнения обо мне и моих умственных способностях. Но неужели ты всерьез рассчитываешь, что я поведусь на этот бред? Растерянный и охваченный подспудным испугом, Тэхён, спотыкаясь, подался назад. — В больнице я видел твои анализы, — неуклонно продолжал Чонгук, безотрывно впиваясь ястребиным взором в Тэхёна. — И там указан вполне конкретный срок. Полуживой от страха и изумления, омега ахнул и отступил еще дальше. Оледеневшая душа его свинцовой тяжестью упала в пятки, и Тэхён, мучительно задержав дыхание, живо сознавая свою дикую беспомощность, встревоженно смотрел на Чонгука широко раскрытыми глазами. — Это вообще-то незаконно и неэтично, братец, — вступил в разговор Чон Хосок, манерно, с ядовитой издевкой растягивая слова, — разглядывать чужую медицинскую карту. — Заткнись! — озверев, свирепо рыкнул на него Чонгук. — Не лезь не в свое дело. — Почему не в свое, когда дело касается моего омеги? Отображение лютой, первобытной ярости проступило на лице Чонгука еще интенсивнее, еще жестче. — Он не твой. И никогда не станет твоим. — Ну вообще-то… — Достаточно, Хосок! Отойди в сторону! — А если нет? — со спокойным вызовом бросил Чон Хосок. — А если нет, — в голосе Чонгука, похожем на животный рык, гремела угроза, устрашающая и прямолинейная, — я тебя заставлю. — Попробуй. Не размениваясь более на слова, Чонгук, размахнувшись, с силой вдавил плотно сжатый кулак Хосоку в челюсть. От неожиданности и ужаса Тэхён закричал, и его громкий вскрик взмыл вверх, разнесся дребезжащим эхом, отражаясь от стен. Хосок зашатался, словно пьяный, но сумел с огромным трудом устоять на ногах. А Чонгук, не колеблясь, уже обрушивал на него новый удар, сокрушительный, точный и прямой удар в подбородок. Проскрежетал жуткий хруст. Дрожа от страха, Тэхён в оцепенении наблюдал, как опасно откинулась назад голова Хосока, грозя отделиться от тела, как закатились его глаза и как сам альфа бесформенным кулем грузно повалился на пол, больше не подавая никаких признаков жизни. Лицо его приобрело землистый оттенок, из уголка рта тонкой струйкой текла кровь. Оторопев, Тэхён медленно перевел ошарашенный взгляд на Чонгука, и неуемная сила его гнева, ярко озарявшего его черты, вселила в омегу еще больший страх, неизбывный и цепенящий. — Он… он… — напуганно заикался Тэхён, не в силах построить фразу целиком, с тревогой глядя на бездыханное тело Хосока. — Скоро оклемается, — откликнулся Чонгук таким бесстрастным тоном, словно они говорили о ничего не значащих пустяках. — Так что можешь не переживать за своего дружка. А теперь пойдем, Тэхён, — строго, в самой категоричной форме повелел альфа. — Никуда я с тобой не пойду! — пискнул Тэхён, ужасаясь, сколько нервозной неуверенности было в его голосе. — Еще как пойдешь. По своей воле или, может, мне придется тащить тебя силой — мне все равно. — Ты сумасшедший! Гонимый страхом, Тэхён с невольным, натужным всхлипом порывисто попятился назад, оступаясь на ровном месте. Не теряя времени, Чонгук неотвратимо надвинулся на него, стремительно настиг, отрезая все пути к отступлению, и без всяких церемоний сгреб омегу в охапку. Сжав его крепкой железной хваткой, Чонгук, будто не прилагая никаких усилий, резко оторвал его от пола и понес из квартиры. Одержимый безрассудной паникой, Тэхён завизжал, буйно заколотил альфу кулаками по спине, забился пойманной птичкой, надрываясь в бесплодных попытках вывернуться из этих медвежьих объятий. Чонгук, спускаясь вниз и не переставая твердо держать в руках Тэхёна, не обращал ровно никакого внимания на отчаянное сопротивление омеги; его мышцы, словно сотворенные из стали, были внушительно напряжены, и все те судорожные, беспорядочные и не всегда меткие удары, которыми осыпал его Тэхён, приносили не больше вреда и боли, чем булавочный укол. Дотащив упирающегося омегу до машины, Чонгук насильно затолкал его в салон. — Пусти меня, ты, животное! — разгневанно норовил отбиваться руками и ногами Тэхён. — Тебе лучше не злить меня еще больше, — мрачно предупредил Чонгук, с легкостью подавляя все его конвульсивные старания вырваться на свободу. Наконец намертво втиснув омегу в пассажирское кресло и застегнув ремень безопасности, Чонгук раздраженно хлопнул дверцей, словно запирая внутри его навсегда. Быстрым шагом альфа обошел корпус машины, и Тэхён сквозь лобовое стекло искоса следил за ним, изо всех сил сражаясь с необоримым желанием немедленно пуститься бегом куда глаза глядят. Он прекрасно знал, что его хилая попытка вряд ли увенчается успехом — Чонгук его непременно догонит и силой приволочет обратно. Альфа молча устроился на водительском сиденье, уверенной рукой завел мотор и, гладко выехав на главную дорогу, разогнался в полную силу. Весь став, словно натянутая струна, Тэхён, содрогаясь от душащего, раскаленного напряжения, пытался вздохнуть свободно и унять бурное сердцебиение в груди. Взбаламутившая ему душу, мятежная лихорадка, в которой смешались и паника, и изумление, и тревога, не утихала. Сидя как на иголках и воспаленно ища в мыслях пути спасения, Тэхён скрепя сердце решился сменить тактику, ясно сознавая, что открытым воинственным противоборством он ничего не добьется. — Куда мы едем? — отважившись, спросил Тэхён самым спокойным тоном, на который был способен со своими растрепанными чувствами. Хладнокровно ведя машину, Чонгук не счел нужным удостоить его ответом. — Куда ты везешь меня? — чувствуя, как хрупкое, и без того трещащее по швам вновь самообладание изменяет ему, повысил голос Тэхён. И вновь в ответ — злая, нерушимая, демонстративная тишина. — Чонгук! — нервно вскричал омега и, резво утрачивая последние остатки своей слабой сдержанности, вцепился скрюченными пальцами в рукав пиджака альфы в истошном стремлении привлечь к себе его царское внимание. В то же мгновение Чонгук ожег его зловеще-тяжелым, режущим без ножа взглядом, и омега, перепуганно, словно ужаленный, отдернул руку. — Оставь свои штучки, Тэхён. У меня нет настроения играть в твои игры. — Мои игры? — взвился Тэхён, возмущенный его убийственными словами. — Это ты заявился в чужой дом без приглашения, избил хозяина и похитил меня! — Ты сам виноват, — не поведя и бровью, сухо отчеканил альфа. — Я ясно тебе говорил: никаких встреч с Хосоком. Не захотел слушаться — получай то, что заслужил. — Ты что себе позволяешь? — взорвался Тэхён, ощетинившись от переполнившей его ярости. — Да кем ты себя возомнил? Выпусти меня сейчас же! — Нет, — лаконично сказал, как отрезал, Чонгук. — Что значит «нет»? — Нет значит «нет». В ближайшие восемь с половиной месяцев я тебя никуда не выпущу. — Что ты имеешь в виду? — настороженно спросил Тэхён, не в силах превозмочь резко охвативший его леденящий озноб испуга и тревоги. — Будешь сидеть под замком, пока не родишь, — бесчувственно уведомил его альфа. — Что? — заведясь, взвизгнул Тэхён. Вспыхнувшая с новой силой, въедливая ярость на какое-то время полностью затмила собой страх. — Ты не в своем уме! Ты что, собираешься удерживать меня против моей воли? — Если потребуется, — холодно ответил Чонгук, оставляя без внимания всплеск праведного негодования омеги. — Ты чудовище, — не выдержал Тэхён, крупно вздрагивая от подступившего к сердцу ужаса. Сворачивая на широкую улицу в элитном районе, Чонгук, круто перехватив его ошеломленный взгляд, со злостью усмехнулся: — Когда дело касается тебя, это уж точно. Преодолев плавно разъехавшиеся в стороны ворота, Чонгук въехал на подъездную дорогу, освещаемую расплывчатым, мягким светом фонарей, и заглушил мотор невдалеке от парадных дверей своего особняка. Вжавшись спиной в сиденье, Тэхён затравленно, с опаской всматривался в высокие стены этого величавого, грандиозного дома, призванного стать его тюрьмой. Покинув салон и оказавшись на улице, альфа нетерпеливо распахнул перед омегой дверцу. — Выходи, Тэхён. — И не подумаю, — с силой, рожденной страхом, схватившись за ремень, еще прочно удерживающий его на месте, заупрямился омега, вполне отдавая себе отчет, что его напрасная битва вот-вот завершится с космической скоростью. — Ты вынуждаешь меня помочь тебе, — чуть наклонившись, негромко произнес альфа, и в его прохладном тоне стыла угроза, откровенная и невозмутимая. — Я тебя ненавижу, — одними губами прошептал Тэхён, пытаясь взглядом обратить его в пепел. Чонгук непреклонно встретил его взгляд, без тени сомнений или смущения, тесня всей своей повелительной, неопровержимой мощью. С тяжелым сердцем покоряясь его воле, омега шумно выбрался наружу, про себя последними словами проклиная свое раздражающее бессилие и ту беспрекословную истинную власть, которой Чонгук по-прежнему обладал над ним. Едва они вошли в дом, как тишину красивого холла прорезал напевный, полный радости, голос Нам Ухёна. — Чонгук! Наконец-то ты вернулся! Папа Чонгука, грациозно сошедший с лестницы, замер на полпути, когда взгляд его упал на Тэхёна. Оживленное воодушевление от очевидно долгожданной встречи с сыном, светившееся в чертах его лица, мигом схлынуло, уступив место жесточайшему гневу и ненависти. — Что он здесь делает? — прошипел он, сверля Тэхёна белыми от ярости глазами. — Пап, я прошу тебя успокоиться, — спокойно и авторитетно начал Чонгук. — Тэхён будет жить здесь. Какое-то время. — Что? — негодующе взревел Нам Ухён, переведя на сына неверящий, ошалелый взгляд. — Ты что такое говоришь, Чонгук? Какого черта он должен жить с нами под одной крышей? — Он ждет ребенка, — объявил Чонгук с самым невозмутимым, преспокойным видом. — Моего ребенка. — Что?! — издал пронзительный вопль Нам Ухён. Надтреснутый голос его сорвался на фальцет, и волна звука была такой оглушительной силы, что у Тэхёна едва не лопнули барабанные перепонки. — Бога ради, скажи, что ты пошутил! Чонгук хмуро хранил молчание, не намереваясь разубеждать его, и бледное лицо Нам Ухёна исказила гримаса кромешной, изнурительной муки. — О Боже! Боже! — полностью выведенный из себя, потерявший самообладание, он впал в отчаяние, исступленное и запредельное. — Неужели это правда? Это же катастрофа! Тэхён взирал на него с немым изумлением, и ему чудилось, что еще мгновение — и Нам Ухён в буквальном смысле начнет рвать на себе волосы: ничего не осталось в нем от горделивого, уравновешенного аристократа, приученного в бесстрастной выдержанности принимать любые удары судьбы. — Именно сейчас, когда ты должен молить Чимина о прощении, выясняется, что ты сделал этому продажному омеге живот! Чем ты вообще думал, Чонгук? — он устремил на сына гневный, исполненный боли и самой суровой укоризны, взгляд. — Не думаю, что сейчас есть смысл причитать об этом, — неприступно настаивал Чонгук. — А что ты предлагаешь? — обвиняюще возопил Нам Ухён. — Я представить себе не могу, как отреагирует Чимин и его родители. Боже, бедный мальчик! Ему столько всего пришлось вынести. И все по милости этого так называемого друга! — последнее слово было почти выплюнуто с брезгливым, ненавидящим презрением. — Пап, тебе нужно успокоиться. А после мы все обсудим. — Я не могу успокоиться, Чонгук! Как я могу успокоиться после… после такого? — в безысходности всплеснув руками, старший омега напряженно сжал губы, будто сдерживая страшную боль. — Но, Чонгук, — безжизненная бледность, покрывавшая его щеки, неожиданно сменилась ярким, темно-бордовым румянцем — внезапная мысль, видимо, пришла ему в голову. — Как ты вообще можешь быть уверен, что это твой ребенок? Да он, — сузив глаза, Нам Ухён злопыхательски ткнул в Тэхёна холеным пальчиком, — просто решил снова задурить тебе голову и содрать побольше денег! — Ребенок мой. Это абсолютно точно. — Чонгук, — сокрушенно пробормотал Нам Ухён упавшим голосом, будто выдохнувшись. — Что же теперь делать? Взгляд старшего омеги переместился на Тэхёна, и глаза его вновь зажглись раскаленными углями от неистовой, кровожадной ярости. — Все из-за тебя, мерзкая потаскуха! — дичайшая ненависть заполыхала в его перекошенных чертах с невиданной силой. — Когда ты уже сгинешь и перестанешь портить всем нам жизнь? Непрошеные, жгучие слезы обиды заклокотали у Тэхёна в груди. Распаленный жаждой мести, Нам Ухён устремился было с явным намерением пустить в ход не только слова, как Чонгук лихо преградил ему дорогу, надежно заслонив собой Тэхёна. — Пап, я бы попросил тебя, — стальной тон его походил на какой угодно, но только не на просящий. — Он все-таки носит твоего внука. А теперь идем поговорим в другом месте. Чонгук решительно шагнул к родителю, возложил его руку себе на локоть и, не обинуясь, повел его прямиком по направлению к одной из дверей в глубине холла. Пропустив вперед своего папу, альфа остановился в дверях и, обратившись к невидимому для Тэхёна собеседнику, дал непреложное распоряжение: — Джунсу, проводи гостя в большую гостевую комнату и помоги обустроиться. Исполняй все его просьбы. — Как прикажете, господин Чон, — последовал почтительный ответ. Чонгук скрылся из виду, и в холл бесшумно вошел уже знакомый Тэхёну, немногословный горничный, отлично вымуштрованный. Поклонившись омеге, Джунсу заговорил с ним в той же корректной и услужливой манере: — Следуйте за мной, пожалуйста. Гостевая комната, куда в вежливом молчании сопроводили Тэхёна, располагалась в конце коридора на втором этаже. Это была огромнейшая, элегантная спальня в дымчатых, серебристо-синих тонах. При других обстоятельствах Тэхён непременно восхитился бы утонченной красотой этой комнаты, безмятежной и величественной, но сейчас ни внушительные размеры, ни роскошное убранство не нашли в исстрадавшейся душе омеги никакого отклика. — Сейчас я принесу полотенца и все необходимое, чтобы вы могли принять ванну. Ужин через сорок минут, — и горничный, с поклоном, тихо затворив дверь, оставил Тэхёна одного в самом центре громадной комнаты. Банные принадлежности, принесенные Джунсу, сиротливо лежали на кровати без дела. Та же участь постигла и поднос с дымящейся, аппетитно пахнущей едой, оставленный на прикроватной тумбочке. Тэхён не чувствовал голода, все внутри у него упрямо отвергало мысль о любой пище, а в желудке будто лежала груда камней. Тэхён сидел на краю кровати, в страшной беспросветной потерянности ломая руки и чуть не плача, не ведая, как справиться со всем тем, во что превратилась его жизнь. Непослушные, горючие слезы туманили глаза; боль и растерянность, гнев и обида затопляли все его существо. Дурные предчувствия, одно хуже другого, сотрясали и без того измотанную душу омеги. Внезапно дверь в комнату распахнулась, заставив Тэхёна вздрогнуть от неожиданности; и в проеме появилась мощная, непоколебимая фигура Чонгука. Сердце у омеги совершило неистовый скачок, стоило ему наткнуться на взгляд альфы, цепкий, изучающий, пронизывающий. — Почему не ешь? — холодновато осведомился он. — У меня нет аппетита, — бесцветно пролопотал Тэхён, отвернувшись, чтобы второпях попытаться сморгнуть уже готовые выплеснуться наружу слезы. — Я тебя не спрашиваю, есть у тебя аппетит или нет. Просто ешь и все. — Ты собираешься еще заставлять меня есть? — чувствуя, как в нем вновь оживает раздражение, взъерошился Тэхён. — Если будет нужно, — грубовато сказал Чонгук. — Ну все, с меня довольно! — взбесившись, одним духом подхватился на ноги Тэхён, рассерженный резкой, беззастенчиво-циничной манерой поведения альфы. — Я не намерен это все терпеть! Я ухожу! — Никуда ты не уйдешь, — на его пути бесповоротно встал Чонгук, неуклонный и несокрушимый, словно горный хребет. — Ты останешься здесь, хочешь ты того или нет. — Ты меня не заставишь! — Хочешь проверить? — Ты сошел с ума! Я не хочу жить с тобой в одном доме, — набычился Тэхён. — Если ты думаешь, что я в восторге от этой идеи, то ты заблуждаешься, — каждое его слово, четко выговариваемое, ярко оттеняло разгромное, ледяное презрение. — Но так я хотя бы буду уверен, что ты не проводишь время в постели Хосока. И еще кого-нибудь. Беззащитные слезы вновь перехватили горло Тэхёна, навернулись на глаза; и омега, беспощадно уколотый в самое сердце этими небрежно брошенными оскорблениями, силясь скрыть свои настоящие чувства, изобразил на лице фальшивую, сверкающую улыбку. — Такое ощущение, что ты опять ревнуешь. Взгляд альфы, свысока обращенный на Тэхёна, посуровел. — Я тебе уже говорил, что меня волнует только мой ребенок. Но пока ты будешь жить здесь, — продолжал он жестким, властным тоном, — ты ни в чем не будешь нуждаться. А когда родишь, будешь свободен, как птица. Ребенок, разумеется, останется со мной. — Ты так уверен, что я просто так отдам его тебе? — насупившись, с угрюмым вызовом спросил Тэхён, не питая никаких надежд или иллюзий на благоприятный для себя исход. — Отдашь. У тебя нет выбора. Непререкаемый ответ Чонгука не стал для омеги сюрпризом, но ужас грядущего, вышибая дух, обрушился на него всесокрушающей, ледяной волной. — Завтра папа отвезет тебя к доктору, — говорил Чонгук с той же повелительной интонацией, начисто игнорируя неописуемое выражение страха и беспомощности, промелькнувшее на белом, как мел, лице Тэхёна. — Будешь посещать его регулярно. Я хочу быть в курсе, как протекает твоя беременность. Его приказной тон, хозяйский и холодно-наступательный, усиленно подогрел умолкнувшую было ярость у Тэхёна внутри. — А меня ты не хочешь спросить, чего я хочу? — воинственно подобрался омега. — Твое мнение меня не интересует. А теперь ешь. — Я тебе уже говорил, что не голоден. — Ты можешь думать не только о себе? — строго пристыдил его Чонгук. — Как ты собрался заботиться о ребенке, если не в состоянии даже поесть ради него? — без затруднений, вдребезги он изничтожил все протесты Тэхёна. С зубовным скрежетом подчиняясь его воле, омега нервно схватил палочки и придвинул к себе тарелку с манду. Равнодушно, механично пережевывая кусок за куском, Тэхён не ощущал ровно никакого вкуса. Прилежно поглощая пищу, казавшуюся ему самой пресной на свете, он боковым зрением наблюдал за Чонгуком, не имея сил сломить острое, судорожное напряжение, осевшее тяжелым комом в самом его нутре. Альфа возвышался рядом, как грозный надзиратель, неусыпно следя за тем, как Тэхён опустошает тарелки, и тем самым невероятно действовал омеге на нервы. — Доволен? — не удержался от язвительного замечания Тэхён, когда, почти не жуя, расправился с ужином. — Более чем, — сдержанно кинул Чонгук. — А теперь ложись спать. — Я все твои приказы обязан исполнять? — Что-то вроде того. Наградив его колким, непримиримым взглядом и безоговорочно дав понять, что разговор окончен, Чонгук повернулся к двери, собираясь уйти. Стиснув кулаки и дрожа от бешенства и бессильного отчаяния, Тэхён враждебно смотрел, как альфа уходит, высоко держа темноволосую голову, и в душе его кипела пожирающая, глухая ненависть. Всю ночь Тэхён провел в муторных, тяжких мучениях: кошмары преследовали его до самого пробуждения. Он метался по постели, ворочался, комкая во влажных ладонях одеяло, бился, будто в сводивших все тело судорогах, но не мог выкарабкаться из темной, засасывающей, точно трясина, бездны ужасных сновидений. И, когда он с трудом разлепил тяжелые, опухшие веки и увидел, что мрак ночи рассеялся с приходом ясного утра, Тэхён уже пожалел, что возвратился к реальности. Мерзостная тошнота душила его, в голове пульсировала монотонная, ноющая боль. Громоподобный хлопок, раздавшийся за спиной, ударил по ушам, и омега, невольно содрогнувшись, резким движением обернулся. Трое горничных церемонно вносили в комнату огромные пакеты под зорким надзором Нам Ухёна, величаво стоявшего у дверей. Тот выглядел так, будто его ждало важное и помпезное мероприятие: сияющие драгоценности, изысканный костюм, безукоризненная прическа, из которой не выбивался ни единый волосок. После того, как горничные аккуратно составили все пакеты у столика с зеркалом, именно туда, куда скупым царственным жестом указал Нам Ухён, они, уважительно склонив головы, удалились. — Что это? — прошептал Тэхён сиплым, прерывистым голосом, от удивления округлив глаза. — Одежда, обувь, косметика, — надменно ответил Нам Ухён и, приблизившись, добавил, источая яд: — Скажи спасибо Чонгуку. Ты все же заставил его тратиться на тебя. — Я ни о чем не просил Чонгука, — опустошенно возразил Тэхён. Нам Ухён только пренебрежительно хмыкнул, не располагая принимать на веру его слова. — Собирайся, — требовательно откомандовал он, взмахнув рукой. — У меня нет времени ждать и возиться с тобой целый день. Накинув халат, Тэхён соскочил с кровати так быстро, что перед глазами все устрашающе поплыло и он едва не потерял сознание, подкошенный могучим, тошнотворным приливом. Ноги, ставшие как ватные, подгибались. Не в состоянии перебороть накатившую слабость, омега тяжело опустился на мягкую постель и прижал руку к груди, пытаясь подавить тягостное, сосущее чувство тошноты, подступившее к горлу еще ближе. — Мне что-то плохо, — задушенно промямлил он. — Ты можешь одурачить моего сына этой истинностью, — чеканя каждое слово, произнес Нам Ухён отрывистым, звенящим от холодной ярости голосом. — Но со мной эти фокусы не пройдут. Тэхён вскинул на него измученный взгляд, негнущимися пальцами ухватившись за край кровати и пережидая приступ дурноты. — Должен признать, что я впечатлен, — с заносчивым презрением отвесил старший омега. — Твоим умом и изворотливостью. Беременность — беспроигрышный ход. Как ты это провернул? Дождался, когда у тебя наступит течка, и заявился к моему сыну во всей красе? — уничижительно искривил губы Нам Ухён. — Теперь я понимаю, почему в прошлый раз ты так рьяно отказывался от денег. Вон какой козырь припас. — Все не так, — слабым, запинающимся голосом выжал Тэхён, силясь сглотнуть удушливый ком, сдавивший горло. — Да неужели? — Нам Ухён чванливо-презрительно изогнул дугой изящно очерченную бровь. — Так или иначе, но ничего у тебя не получится. Ты просчитался. Как только ребенок появится на свет, ты вылетишь отсюда с позором, — торжествующе объявил он. Онемев, Тэхён потерянно хранил безмолвие, совсем ослабевший от титанических усилий вести борьбу со своим болезненным состоянием, которое лишь ухудшалось, обостренное взрывом глубокого страха. — Но я могу избавить тебя от всего этого, — Нам Ухён проявлял по-королевски снисходительное великодушие к побежденным. — У меня есть к тебе деловое предложение. Я даже дам тебе денег вдвое больше, чем скажешь. — Чего вы хотите? — надсадно проскрипел Тэхён, поморщившись от резко взросшего, хлесткого ощущения, будто сотней иголок заколовшего в груди. Будто бы не замечая неподдельное страдание, исказившее его черты, Нам Ухён наклонил вбок совершенно причесанную голову и продолжал упорно идти в наступление: — Как и сказал Чонгук, сейчас мы поедем на прием к врачу. Но вместо планового осмотра, — его холодное высокомерное лицо стало каменным, а в голосе прорезались твердые, жесткие, нетерпимые нотки, — ты сделаешь аборт.