Благочестивый обман

Разгромленный и сраженный наповал услышанным, Чонгук чувствовал, как земля уходит из-под ног. Лишь невероятным усилием он смог удержать шаткое равновесие. Свирепая боль, крошившая его душу, росла и крепчала. Дикий вопль, рожденный ужасом и отчаянием, рвался из груди, и Чонгуку казалось, что сгоревшее в агонии сердце его превратилось в огромную, зиявшую как черная дыра, рану. Нам Ухён покрылся омертвелой бледностью и со слезами на глазах трясущимися руками обхватил себя, зябко дергая плечами. Чета Пак и Лу Хань сокрушенно склонили головы. До Кёнсу прижал к губам ладонь и, рыдая, прислонился к плечу мужа. Обняв его тверже, Ким Чонин что-то успокаивающе прошептал ему на ухо, попутно оставив на виске у омеги ласковый, невесомый поцелуй. — Я хочу увидеть своего сына, — измученно подняв голову, категоричным шепотом произнес До Кёнсу. — Завтра, — с готовностью кивая, ответил Ким Сокджин. — Вы сможете увидеть его завтра утром. — Почему нельзя сейчас? — строго осведомился Ким Чонин. — Доктор, пожалуйста… хотя бы ненадолго… — отчаянно взмолился До Кёнсу, почти не дыша от боли и волнения. Огромные глаза его ярко блестели от слез. Доктор Ким с сожалением взирал на несчастных родителей, обреченный терзаться из-за полнейшей невозможности помочь им. — Сейчас мы только готовимся переводить Тэхёна из реанимации в терапевтическое отделение. Он все еще под контролем сотрудников госпиталя. Приходите завтра, я обеспечу вам беспрепятственный проход даже в неприемные часы. Рывком скинув со своих плеч руки мужа, До Кёнсу нетвердой походкой шагнул вперед и, сверля доктора почерневшим, воспаленным взглядом, неистово выкрикнул: — Пустите меня к моему ребенку! Его супруг и Бён Бэкхён одновременно бросились к нему, протягивая руки: — Милый! — Кёнсу! — Я должен быть с моим мальчиком рядом, когда он очнется! — приходя в безумное отчаяние, нервозно настаивал папа Тэхёна, дрожа с головы до ног. Ким Чонин, действуя авторитетно, с мягким нажимом вновь развернул к себе мужа, приобнял и нежными прикосновениями стер с его восковых щек дорожки слез. — Ты же слышал, что сказал доктор, милый. Он знает свое дело. Поедем домой. Ты должен отдохнуть и выспаться. Ты же не хочешь, чтобы наш Тэхён переживал еще и из-за синяков у тебя под глазами, — с оттенком горечи, но тепло пожурил его альфа и, когда До Кёнсу, безмолвно заплакав, вцепился в его руку, повел своего супруга вниз. Следом за ними, по-прежнему храня напряженное молчание, засеменили чета Пак и Лу Хань. Через считанные мгновения в ту же сторону отправился и Юнги, уводя с собой скулящего навзрыд Чимина, которого все еще трясло в неутихающей истерике. Чонгук провожал их всех потерянным, затравленным взглядом. Коридор опустел, но ноги у альфы точно приросли к полу — он стоял без единого движения, не имея сил сойти с места. Мысли его были полны Тэхёном, и он даже не собирался стараться бороться с болью, потрясением и яростью, раздиравшими душу. Взбудораженная Истинная Связь, активно понукавшая его пойти и найти свою пару, бунтовала против его бездействия и изводила его тем самым еще больше. Чье-то ласковое касание к его руке растормошило и вырвало Чонгука из плена его терзаний. Сморгнув набежавшие на глаза слезы, альфа вскинул голову и встретился взглядом с папой, незаметно подкравшемся к нему совсем близко. Блеклое лицо альфы очерствело и стало замкнутым, а в темных глазах застыла такая мучительная непримиримая ненависть, что Нам Ухён, содрогнувшись, напуганно отдернул от сына руки и попятился назад. — Не трогай меня, — с нескрываемым отвращением глухо прорычал Чонгук. — Сын, пожалуйста… — в страдальческом раскаянии умолял Нам Ухён, роняя слезы. — Я не хотел, чтобы так вышло… Я только хотел тебя защитить… — Защитить меня, убив при этом моего ребенка? — с уничтожающим цинизмом швырнул ему Чонгук. — Да! — с жаром грохнул Нам Ухён, сверкая полубезумными глазами. — Я знаю, что поступил ужасно, но я помню, как ты страдал четыре года назад. Я просто не хотел, чтобы твой истинный, которого мы все считали предателем, снова причинил тебе боль. Если бы я только знал, что все это подстроил твой отец… — Это не оправдание. Папа Чонгука перевел на сына забитый взгляд, тяжело сглотнул и, не без видимого труда собравшись с силами и изменив тон, заговорил медленно и размеренно, будто с особым усердием отвешивая на весах каждое слово: — Я хорошо знаю, что такое испытывать боль от предательства истинного. Неужели ты думаешь, что я позволил бы тебе переживать это во второй раз? Во взгляде Чонгука на краткий миг промелькнула искра неподдельного изумления. — Твой отец заставил меня насильно выйти за него замуж, а когда появился мой истинный, мой Сонгю, — в голосе омеги затрещала горечь; горло словно перехватило тоской. Непослушные слезы вновь затуманили его глаза. — Мэнхо сделал все, чтобы избавиться от него, а мне задурить голову о его мнимом предательстве… — Твоему истинному я сочувствую, — суховато прервал его Чонгук. — Но неужели тебе это дало право так поступать с моим истинным? С моим Тэ? — Чонгук… — Только тот факт, что ты произвел меня на свет, удерживает меня вот от этого, — охваченный гневом, он приподнял руку, демонстрируя крепко сжатый кулак. — Не смей больше появляться в моем доме. Отшатнувшись, точно сын ударил его наотмашь, Нам Ухён шокированно, неверяще уставился на него. — Но… но куда же мне идти? — беззащитно забормотал он, его померкнувшее лицо выражало чудовищное горе и отчаяние. — Куда хочешь, — не смягчившись, грубо отрубил Чонгук. — Мне все равно. И, начисто игнорируя мученические всхлипывания папы, он отвернулся и широким шагом устремился к выходу. Добравшись до дома, он заперся в своем кабинете, прихватив с собой все бутылки виски, что были в баре, и строго-настрого, под угрозой немедленного увольнения приказал Джунсу никого не пускать на порог дома. Захлопнув дверь, Чонгук плеснул в бокал добрую порцию виски и залпом осушил его, чтобы заглушить боль, саданувшую в сердце, когда он мысленно вернулся ко всем событиям, повергнувшим в прах всю его жизнь. Некоторое отупение, снизошедшее на него в больнице, ушло, уступив место острой боли — невообразимая, ужасающая, беспощадная правда сваливалась на него удар за ударом, свинцовой тяжестью придавливая к земле. Все, во что он свято верил, было ложью. Все, в кого он верил, были предателями. Вся его пошатнувшаяся жизнь оказалось построенной на лжи и обмане. Отец, папа, Хосок, Чимин, Тэхён, его вынужденная ложь во спасение, прошлое, настоящее — все это сгрудилось вокруг Чонгука плотным кольцом, и гудящие мысли о них разрывали ему голову и жгли душу, словно огнем. Думать об этом было выше его сил, но и не думать он, погруженный в бездну отчаяния, не мог себя заставить. При воспоминании о родителях со дна души его вздымалась кипящая ненависть, плод горького разочарования. Утраченная иллюзия об идеальности их семьи глубоко вспорола ему сердце, разбивая его на мелкие кусочки. Осознание того, сколь сильно он почитал и любил своих родителей в то время, как они за его спиной прицельно и методично разрушали ему жизнь, вызвало у Чонгука неуправляемый приступ ужаса и отвращения. Подумать только: взирая на отца застланными слепой любовью глазами, с самого детства Чонгук старался копировать его, во всем походить на него, быть таким же бесстрашным, сильным, мужественным, как и он! А его отец, обожаемый пример для подражания, на самом деле являлся лишь распоследней тварью, сломавшей жизни всех, кто его окружал. Скривившись от тошнотворного омерзения, Чонгук опрокинул в себя очередной бокал виски и налил новый. Он ощущал, как что-то безвозвратно теряется, погибает в нем, долго и томительно, корчась в смертельных судорогах. Что ему делать? Как жить, лишившись главной опоры в жизни? А Хосок? Да, их отношения в последнее время были натянутыми и оставляли желать лучшего. Но Чонгук даже в самом страшном кошмаре не мог предположить, что кузен — он едва смог постигнуть тот немыслимый факт, что они оказались единокровными братьями — копит и носит в себе такую неистовую, ядовито-свирепую, фанатичную ненависть. И невинной жертвой этой слепящей ненависти стал его омега. Перед мысленным взором его неотступно стоял образ Тэхёна, побелевшего, недвижимого, раненого пулей Хосока. Даже мимолетная тень мысли, что он мог навсегда потерять своего истинного омегу, превращалась для Чонгука в изуверскую пытку, доводящую его до грани безумия. От страха все внутри у него немело, холодело и надрывно рвалось. Вливая в себя новую щедрую порцию алкоголя, Чонгук ожесточенно заскрипел зубами, твердо зная, что Тэхёна он не простит своему брату ни за что и никогда. Тэхён… Тэ. Его прекрасный истинный омега. Осушив первую бутылку, Чонгук взялся за вторую. Огненная жидкость обожгла весь пищевод и отвратительно шипящей змеей свернулась в желудке. Но эти противные ощущения от переизбытка алкоголя, комком подкатившие к горлу, не могли затмить собой бурю злых, нестерпимых терзаний, разрывавших тело и пытавшихся пожрать разум. Чонгук живо представил своего мальчика, пережившего варварский шантаж его отца, вынужденного бежать из родного города, оставшегося один на один со своими горестями. И эта мучительная, выразительная картинка острым мечом врезалась альфе в сердце. Разразившись несдержанным диким ревом, Чонгук мигом подхватился на ноги и, продолжая истошно рычать, одним движением смел со стола все принадлежности и дорогую технику. Пропустив мимо ушей громоподобный шум, под который все разлетелось по полу, как хрупкое стекло, и превратилось в хлам, Чонгук обессиленно упал обратно, в кресло, точно сломившийся под грузом отчаяния и тоски. Сходя с ума от болезненного буйства чувств, переворачивающих его душу, альфа сотни раз исступленно проклинал своего отца, осыпал бранью собственную глупость, слабость, малодушие, самыми последними словами ругал самого себя за то, что пришлось вынести его истинной паре. Несказанная скорбь охватила все существо Чонгука, стиснула сердце, пронзила мозг, стоило ему вновь вообразить, что эти долгие годы его Тэхён страдал и мужественно терпел нескончаемые муки. А сам альфа в это время занимался тем, что тешил свое уязвленное самолюбие, взахлеб упиваясь болью от мнимого предательства и силясь утопить свое вселенское горе на дне бокала соджу или виски. Чонгук припомнил, как после очередной разудалой вечеринки, напившись до бесчувствия, уселся за руль и, предсказуемо не справившись с управлением, впечатался в ближайший столб. Он отделался парой царапин, но папу тогда чуть удар не хватил. Родители были твердо уверены, что он пытался покончить с собой. И Чонгук, убиваясь и изнывая от разлуки с истинным, не мог отогнать неотступные мысли, что, возможно, это был бы не такой уж плохой исход. Теперь же альфа поморщился от брезгливого отвращения, в полной мере понимая, как ужасающе жалко он тогда выглядел. Его затошнило. Угнетающее сознание того, что он стал причиной страданий истинного, заставляло Чонгука сжиматься от стыда. Это он во всем виноват, это он не защитил своего истинного, не уберег и не стал поддержкой, которой становится настоящий альфа для своего омеги. Как четыре года назад, так и сейчас. Сердитая совесть, оскалив клыки, пожирала, грызла его поедом. И тут услужливая память, будто насмехаясь, подбросила ему сочные воспоминания, одно ярче другого, до того отчетливые и живые, словно их вырезали на коре мозга, как орнамент на дереве. Постоянные оскорбления и унижения. Совместно проведенная, как в дурмане, течка. Насильно поставленная метка. Их нерожденный ребенок, которого альфа собирался отобрать у Тэхёна. Перед собственной совестью Чонгук оправдывался тем, что воздавал Тэхёну по заслугам, справедливо наказывал его за свое вдребезги разбитое сердце, и даже в глубине души не мог найти мужество признать шокирующую правду: инстинктивно он хотел, искал утешения, укрепления связи со своей парой через метку и их общего ребенка. Терзания униженной души, снедаемой обидой, злобой и ревностью, требовали от него защищаться изо всех сил и мстить Тэхёну. Он долго и напряженно убеждал себя, что испытывает лишь праведное возмущение, когда ему удавалось увидеть, как Хосок настойчиво кружит и вьется вокруг его омеги. И никогда в жизни даже под страхом смерти Чонгук никому не признался бы, что на самом деле, стоило ему на один миг представить своего омегу в объятиях брата или какого-то другого альфы, он сходил с ума, терял рассудок, зверел, сгорая от жгучей ревности, ревности собственника, снова и снова истязавшей его ядовитыми уколами. И за это Чонгук еще больше ненавидел себя, ненавидел Тэхёна-предателя, растоптавшего и унизившего его, ненавидел весь мир вокруг. С замирающим сердцем перебирая в памяти все события, Чонгук разом допил виски из бокала и налил еще. Его колошматила холодная дрожь. Каждый его проступок — как хлесткий удар хлыстом по самому чувствительному месту. Намеренно растравливая себе душу, Чонгук воскресил в памяти тот момент, когда впервые увидел Тэхёна после четырех лет расставания. Чистая и светлая кожа. Темные бездонные глаза в обрамлении длинных пушистых ресниц. Идеально сложенная фигура без грамма лишнего жира. Сияющая жизнерадостная улыбка. Его фантастическая красота ослепляла. Не в силах забыться, Чонгук влил в себя еще один бокал виски и закрыл глаза, покорно возвращаясь мыслями к тому, как отчаянно он боролся и корил себя за тайную, подспудную радость, захлестнувшую его при осознании, что его истинный вернулся. С тех пор, как Тэхён вернулся в Йонджуль, Чонгук больше не мог думать ни о ком другом, кроме как о своем истинном. Чимин стремительно отошел на второй план. Добрый и нежный Чимин, с которым ему всегда было приятно и комфортно, как с младшим братом-омегой. Тихое семейное счастье, которое они могли и собирались построить вместе, перестало казаться блестящей перспективой. Но Чонгук не отступал, настырно, с бестолковым упорством продолжал всеми силами цепляться за эту хрупкую иллюзию. Иллюзию, которая выглядела счастливым спасением от настоящих чувств к истинному. Истинная Связь, рьяно изводившая его с той самой минуты, как он поставил метку Тэхёну, стала для него сущим наказанием. Жадная потребность постоянно быть рядом со своим омегой полыхала в его душе лесным пожаром. Невозможность почувствовать близкое присутствие Тэхёна с хрустом ломала его издерганные нервы без всяких усилий, сокрушала волю и выдержку, несла сокрушительную боль. А их малыш… Проклиная все на свете, альфа в бессильной ярости шарахнул кулаком по столешнице, и тут же в глазах у него зарябило от боли, словно молотом припечатавшей ладонь. Но то был всего лишь комариный укус по сравнению с обуревавшей его сердце смутой, неугомонной, тяжелой, томительной. Затеплившаяся было надежда на спасение ребенка в одно мгновение оборвалась, раскололась, как яичная скорлупа, не устояв перед вторжением суровой реальности. Их ребенка больше нет. Прислонившись головой к спинке кресла, Чонгук неутешно взвыл и зажмурил глаза, объятый трепетом, ощущая, как все внутри горит от огромного количества виски и душевной горечи, совсем не зная, как ему справиться со всеми горестями и жить дальше. Раздавшийся сбоку звук открываемой двери побудил Чонгука раздраженно взвиться с намерением немедленно отчитать Джунсу за невыполнение приказа, но все возмущенные слова застряли у него в горле, стоило ему только увидеть, кто именно появился на пороге его кабинета. Чонгук ошеломленно замер как вкопанный. — Дядя? — лицо его вытянулось от безудержного удивления. Чон Юнхо решительно крутанул колеса своей инвалидной коляски по направлению к Чонгуку. Внешне он был во многом похож на своего младшего брата, отца Чонгука — тот же высокий рост, та же величавая стать, та же аура властной силы. Но в отличие от брата, его отличали подлинное благородство, честность, добродушие, соединенные с неотразимым обаянием, — качества, которых был начисто лишен Чон Мэнхо. И Чон Юнхо неизменно оставался таким, даже будучи прикованным к инвалидному креслу. Следом за ним в кабинет вошел его супруг, Ким Джеджун. Спина его была несгибаемо прямой, а на бледном истощенном, но все еще очень красивом, лице лежал отпечаток многолетних страданий. — Здравствуй, Чонгук. Есть что праздновать? — невозмутимо осведомился Чон Юнхо, внимательно всматриваясь в налитые кровью глаза племянника и оценивая степень его опьянения. — Что вы здесь делаете? — бухнул Чонгук, со стуком поставив пустой бокал на стол. Голова его гулко затрещала. — Нам звонили из полиции. Мы приехали, чтобы забрать Хосока. И похоронить дома. При упоминании имени брата, едва не убившего его омегу, Чонгук вспыхнул и, шатаясь, поднялся на ноги. — Никто по нему плакать не будет! — Просто удивительно, — сохраняя поразительное самообладание и имея вид полноправного хозяина положения, сухо обронил Чон Юнхо. Он отнюдь не выглядел испуганным, смущенным или сбитым с толку оттого, что племянник, устрашающе возвышаясь перед ним и дыша перегаром, смотрел на него сверху вниз. — Что именно? — рассерженно пробухтел Чонгук. — Как ты похож на своего отца, — со спокойным вызовом продолжал дядя. — Что внешность, что характер. Вылитый господин Чон Мэнхо. Насупившись, Чонгук брезгливо поморщился. — Это больше не комплимент. — С каких пор? — С тех самых, когда узнал о нем всю правду! — вскипел гневом Чонгук, стискивая тяжелые кулаки. Под действием алкоголя, растекавшегося по венам, язык его не слушался и слова, исполненные горечи и обиды, слетали с губ будто сами собой. — О том, как он испортил мне и моему омеге всю жизнь! Разлучил нас на четыре года! Мы столько потеряли… — Узнаю родного брата, — не без досады заметил Чон Юнхо. — А еще о том, что у него оказывается был старший сын. Хосок. — Откуда ты знаешь? — в унисон воскликнула старшая чета Чон, и идентичное изумление яркой вспышкой озарило их лица. — От самого Хосока и знаю, — заплетающимся языком яростно ответил Чонгук. — Вот почему наш сын так рвался сюда, — посерев, ахнул в голос Ким Джеджун. В задушенном голосе его звенели горемычные слезы. — Он нас просто обманул, Юнхо. Откуда он мог узнать о том, что он — биологический сын Мэнхо? — Не знаю, Джун-и, — нежно обратился к мужу Чон Юнхо, в успокаивающем жесте сжимая его дрожащую безвольную ладонь. — Возможно, нашел мои старые бумаги. Ты же знаешь, каким наш сын бывает упрямым. — Ваш сын, между прочим, — зло вставил Чонгук, захмелевшим мутным взглядом перескакивая с одного лица на другое, — чуть не убил моего омегу. И вообще, никакой он вам не сын. — Хосок — наш сын, — непререкаемо отчеканил Чон Юнхо, словно окатывая ледяной водой. — Это мы его воспитывали, мы помогали переживать ему беды, гордились его успехами. А Мэнхо к нему никакого отношения не имел кроме того, что позволил ему появиться на свет. — Мы ведь поругались в нашу последнюю встречу с Хосоком, — тихо причитал Ким Джеджун, свободной рукой утирая набежавшие на глаза слезы. — Мы даже не помирились и не попрощались. — Джун-и, — позвал его чуть настойчивее Чон Юнхо и вновь погладил по руке, — поехали. Нам здесь делать нечего. — Это правда, что сделал с тобой отец? — запоздало опомнившись, на одном дыхании выпалил Чонгук, рассеянно уставившись на чужие немощные ноги, облаченные в серые широкие брюки. Чон Юнхо окаменел, не разжимая губ, мрачный как туча. В горящих темных глазах стояло нечто такое, от чего у Чонгука по спине побежали колкие мурашки: нечто беспросветно-бешеное, звериное, точно свинцом налитое. И этот молчаливый ответ сказал Чонгуку больше, чем самые длинные речи на свете. — Отец всем испортил жизнь, — горько усмехнулся Чонгук и придвинул к себе бокал, чтобы вновь наполнить его виски. — И папа такой же. Чуть смягчившись, Чон Юнхо покачал головой: — Ты ошибаешься, Чонгук. Твоему папе пришлось прожить с твоим отцом всю жизнь из-за тебя. — Из-за меня? — озадаченно вздернул брови Чонгук, настойчиво игнорируя бурное головокружение. — Разумеется. Если бы он каким-то чудом отпустил Ухёна, то никогда бы в жизни не дал вам увидеться. После недолгой паузы, уже находясь у порога, Чон Юнхо добавил с едва заметной улыбкой, проникнутой неисчерпаемым, глубоким сожалением и печалью: — Родители всегда пытаются защитить своих детей. По-своему. Не всегда это получается хорошо, — голос старшего альфы на мгновение захрипел и ослаб, но тут же вновь обрел крепость, и Чонгук сообразил, что думал он в этот момент о своем сыне, о Хосоке. — Но это всегда идет от сердца. Старшая чета Чон удалилась так же внезапно, без излишних церемоний, как и появилась, вновь оставляя Чонгука наедине с полнейшим разладом в его душе и жизни. После тяжелой, темной ночи, в течение которой он почти не смыкал глаз, безуспешно пробуя утопить свои чувства на дне бокала, альфа встал со свербящей головной болью, ужасно давившей на виски. Его мутило; при мысли о том, какое количество виски он сумел влить в себя, Чонгук чувствовал подплывшую к горлу мерзкую тошноту и неприятный вкус во рту. Сухие, воспаленные веки болели. Разом выпив целую кружку кофе, Чонгук в убыстренном темпе, но старательно привел себя в порядок и, облачившись в строгий костюм черного цвета — одного из любимейших цветов Тэхёна, — пустился в путь до больницы. Припарковавшись на миниатюрной стоянке Йонджульского госпиталя, Чонгук некоторое время сидел, словно пришитый, в машине, силясь усмирить тревожное сумасшедшее волнение, которое с каждой минутой все сильнее овладевало им. Ладони его взмокли, по коже помчался холодный озноб, затрудненное дыхание, несмотря на все усилия, никак не становилось ровнее. Наконец собравшись с духом, Чонгук решительно выбрался из машины и направился ко входу в госпиталь. Дежурный медбрат, молоденький симпатичный омега, приветливо, не без изрядной доли кокетства, заулыбался ему и охотно ответил на все вопросы альфы. — Да, Ким Тэхёну гораздо лучше, — с готовностью закивал омега, сверившись с бумагами. — И его перевели в терапевтическое отделение. Палата номер двадцать пять. Точившее альфу, беспредельное беспокойство немного улеглось, успокоенное хорошими новостями. И все же, преодолевая холл, поднимаясь по лестнице, заворачивая в терапевтическое отделение, Чонгук шел с тяжелым сердцем. Но заветная мечта скорее увидеть Тэхёна будто поддерживала в нем способность идти и передвигать ноги. Истинная Связь, чуявшая магнетическую близость его омеги, придавала ему сил. Дверь нужной палаты оказалась приоткрытой, но, приблизившись, Чонгук замер на месте, остановленный доносящимся изнутри, сдавленным плачущим голосом Тэхёна. — А… Чонгук уже знает… обо всем? — заикаясь, опечаленно спросил Тэхён. — Да, — тут же ответил ему облеченный в камень голос Ким Чонина. — Да, знает. — О Боже! — еще горше зарыдал Тэхён. — Это я виноват… я не уберег ребенка… Я — плохой папа… И потом еще… — Милый, ну что ты такое говоришь? — кинулся нежно утешать сына его папа, До Кёнсу. У Чонгука, отзываясь на каждую слезинку Тэхёна, ноюще хныкало сердце. В нем моментально всколыхнулись все живучие, пламенные чувства альфы, в защите которого нуждается истинный омега. Чонгук уже смело взялся на дверную ручку, как чей-то слабый, робкий голосок окликнул его из-за спины по имени. Быстро оглянувшись, альфа, к вящему своему удивлению, столкнулся лицом к лицу с Чимином. Тот стоял, чуть покачиваясь и неловко переминаясь с ноги на ногу, словно надел жутко неудобную обувь. Весь его вид говорил о бессонной, полной слез и страданий, ночи: зареванное лицо, волосы всклокочены, губы растрескались, нос раздулся, глаза покраснели и опухли. — Чонгук, — с надрывом прошелестел Чимин, замученно взирая на альфу. — Как ты, Чонгук? — Бывало и лучше, — признался Чонгук, неспособный выдавить из себя даже подобие приветственной улыбки. — А ты? — Тоже, — односложно откликнулся Чимин, а после, поколебавшись и искусав губы, заговорил вновь, трясущимися белыми пальцами нервно сминая край своей и без того мятой футболки: — Послушай, Чонгук, я должен тебе сказать то, что знал всегда. Но я был слишком глуп и обижен на Тэтэ… В общем, у Тэтэ все эти четыре года никого не было в Пусане… — севшим голосом промямлил Чимин. Скорбное отчаяние, перемешанное с раскаянием, было написано у него на лице. Чонгук обомлел. Щемящее чувство вины затопило все его существо, как прорвавшая плотину вода. Но вместе с тем на сердце у него невыразимо потеплело от осознания, что его прекрасный омега по-прежнему всецело и исключительно принадлежит только ему. — Вижу, тут уже очередь, — бесцеремонно прервал его мысли низкий, искрящийся сочной насмешкой, голос Юнги. Материализовавшись будто из воздуха, альфа спокойной, царственной походкой подступил к омеге и, по-хозяйски уложив руку ему на плечи, прижал к себе. — Что ты здесь делаешь, детка? Тебе не следовало приходить сюда. — Юнги, — доверчиво прильнул к нему Чимин, вскидывая на альфу большие, наполненные мольбой, глаза. — Я должен поговорить с Тэтэ, объясниться. — Мы с тобой это уже обсуждали, любовь моя, — наотрез, но с мягкой теплотой в голосе отмел все его возражения Юнги. — Ты сможешь поговорить с Тэхёном. Но только, если он сам этого захочет. Нижняя губа у Чимина пульсирующе задрожала, он неистово замотал головой, словно пытаясь отрицать то, что твердил ему альфа, но потом, не стерпев, вне себя от горя, закатился беспомощными слезами: — О Боже, я ужасный друг! «А я — ужасный альфа», — мысленно вторил ему Чонгук, коря себя и утопая в новом всплеске безнадежного уныния. — Хорошо, что ты это понимаешь, — сурово, без тени одобрения заметил Ким Чонин, выходя из палаты. Колючий упрек, вне всякого сомнения, предназначался Чимину, но Чонгук никак не мог избавиться от стойкого ощущения, что отец Тэхёна прочитал его мысли, как открытую книгу. Молодые люди молча поклонились старшему альфе. Чимин склонил голову как можно ниже, пряча свое красное от стыда и слез лицо. — Здравствуй, Юнги, — радушно поприветствовал его Ким Чонин, потом, переменившись в лице, смерил уничтожающим, неприязненным взглядом Чонгука и Чимина. — С вами здороваться желания не имею. Что вы здесь забыли? — Мы пришли узнать, как Тэтэ, отец Чонин, — отважившись поднять голову, стыдливо пискнул Чимин. Неверный голос его дребезжал, словно вот-вот мог сорваться на визг. — Мы волнуемся за него. Холодное лицо Ким Чонина стало каменным. — Что-то раньше вы за него не волновались, — с неумолимой жесткостью изрек он, угрюмо сузив глаза. — Особенно когда вдвоем собирались отобрать у него ребенка. — Чонин, — пронзительным шепотом прикрикнул на него До Кёнсу, бесшумно выскользнув в коридор. Плотно прикрыв за собой дверь, он мимоходом лаконичным кивком ответил на приветственные, подобающие случаю, поклоны молодых альф и Чимина, и затем вернулся к нахлобучкам и критике своего мужа: — Чонин, я тебя прошу, разговаривай, пожалуйста, тише. Тэхён может тебя услышать. — Прости, милый, — выдохнул Ким Чонин, и вспышка виноватого смущения чуть смягчила его суровое лицо. — Папа Кёнсу, пожалуйста, пусти меня к Тэтэ, — встрял в разговор Чимин, горестно заламывая брови. — Ему ведь лучше. — Не будь эгоистом хотя бы сейчас, Чимин, — строго осадил его До Кёнсу. — Не думаю, что в ближайшее время Тэхён захочет тебя слушать. Судорожно всхлипнув, Чимин порывистыми движениями высвободился из объятий своего альфы и, прижав руку ко рту, бегом устремился прочь по коридору. Юнги не заставил себя ждать и немедленно поспешил за ним. — Скажите, Тэхёну правда лучше? — не выдержав, Чонгук нетерпеливо задал вопрос, давно мучивший его. — Теперь он пытается разыгрывать из себя заботливого альфу, — язвительно усмехнувшись, фыркнул Ким Чонин. — Чонин! — одернул мужа До Кёнсу, и, переведя взгляд на Чонгука, старший омега принялся изучать его пристальным, задумчивым взглядом, словно прикидывал, достоин ли он этой информации. — Да, Тэхёну намного лучше. И он хочет тебя видеть. Едва осмеливаясь верить собственным ушам, Чонгук остолбенел, задыхаясь от буйной радости, зажегшейся в его душе согревающим ласковым огнем. — Что?! — взвихрившись, зычно рявкнул Ким Чонин. Лицо его вздулось от страшной ярости. — Я против! — Чонин, это желание нашего сына, — рассудительно произнес До Кёнсу. — Давай уважать его. — Милый, этот недоальфа уже достаточно измучил Тэхёна. Нет! Я его не пущу к сыну! И даже не уговаривай! — остервенело воспротивился Ким Чонин, лопаясь от злости. Ноздри его угрожающе вздымались, как капюшон у кобры. — Ким! — недовольно воскликнул До Кёнсу, начиная раздражаться и терять терпение. — Ты вообще слышал, что я только что сказал? Это желание Тэхёна! — Зачем ему это надо? — Может затем, что им нужно во всем разобраться? Что ты, как маленький? — Ну хорошо, — бешено клацнув зубами, нехотя уступил Ким Чонин, но в следующее мгновение вновь рванулся в бой. — Но только в моем присутствии! — Ким! — распалился старший омега, буравя мужа насупленным, пылающим взглядом. — Тебя там не будет! Дети должны поговорить с глазу на глаз! Без тебя! — Я не оставлю сына одного с этим недоальфой! Мало ли что… — Я никогда ничего не сделаю Тэ! — опомнившись, с горячностью заспорил Чонгук. — Неужели? — отец Тэхёна воинственно напустился на него с удвоенной силой. — А до этого ты мало разве ему сделал? Сукин сын! Издевался над Тэхёном как мог… — Чонин, — неуклонно заговорил До Кёнсу, обрывая неистощимый поток красноречия. — Оставь свои обвинения на время. Тэхён ждет. — Я буду здесь, за дверью. И если ты только что-то сделаешь моему сыну, я сразу же войду и переломаю тебе хребет, — пригрозил Ким Чонин, шумно пыхтя от гнева. Свирепый, гибельно агрессивный тон его голоса не оставлял никаких сомнений, что свою угрозу он выполнит без зазрения совести. — Не посмотрю на то, какую фамилию ты носишь. До Кёнсу снова взялся что-то укоризненно высказывать своему супругу, но Чонгук уже не прислушивался, решительно двинувшись к дверям палаты. Но не успел он сделать и пары шагов, как его нагнал негромкий, трескуче-сухой голос Ким Чонина, окрашенный в ядовитые тона ненависти: — Как только Тэхён пришел в себя, его первый вопрос был о тебе, в порядке ли ты. Ты не достоин даже ноги его целовать, Чон. Помни об этом. — Вы правы, — печально улыбнулся Чонгук и вновь шагнул к порогу. Не помня себя от мощного, тревожного волнения, альфа, почти не дыша, на подгибающихся ногах ворвался в палату. Тэхён полусидел-полулежал на высокой больничной кровати. Цвет его лица, изможденного и усталого, почти сливался с белизной подушки. Не стремясь преодолеть смертельную тоску, сдавившую сердце, Чонгук жадно рассматривал его, вбирая каждую черточку и мучительно нуждаясь в его вечном присутствии в своей жизни. Бурлящее, неуемное желание скорее обнять его, многократно усиленное Истинной Связью, сжигало его изнутри. — Как ты, Тэ? — прочистив горло, выпалил Чонгук и затаил дыхание, стараясь скрыть как нервничает. Взмахнув длинными ресницами, Тэхён обратил на него свой безжизненный, тускло-равнодушный взгляд. — Нормально, — этот бесцветный голос, в котором не было ни одной живой нотки, посеял в душе Чонгука беспокойную, пугающую смуту. — И не называй меня так. — Почему? — с трудом проглотив ком в горле, пробормотал Чонгук, мечась ошалелым взглядом по его заострившимся чертам и пытаясь унять ледяную дрожь внутри. — Я больше не твой Тэ, — опустил ресницы, Тэхён уставился на свои руки, чинно сложенные на одеяле. — Перестал им быть еще четыре года назад. Гнев и отчаяние вытеснили тоску, и Чонгук, мигом заведясь с пол-оборота, перешел от слабых лепетаний к неукротимому наступлению: — Это же из-за моего отца? Почему ты мне ничего не рассказал тогда? Почему не сказал, какую он, черт возьми, мерзость творил? — Чтобы я ни сказал, — по-прежнему не отрывая взгляда от своих белоснежных пальцев, апатично сказал омега, — ты бы никогда мне не поверил. Ты же так обожал своего отца. — Если бы я только все знал… — пылко начал Чонгук, сорвавшись с места и подлетая к истинному. — И что? — суховато перебил его Тэхён, взглянув в его сторону. В бездонных глазах, устремленных на него, на миг засветились яркие, выразительные искорки, сделавшие его похожим на прежнего задорного Тэхёна, но тут же погасли. Чонгук с такой силой стиснул зубы, что на щеке дернулся мускул. — Как это что? — взвинчиваясь еще больше, прошипел альфа. — Тэ, мы бы вместе нашли выход. Я бы никогда не отпустил тебя. Мы же истинные, мы любим… Сверкнув глазами, Тэхён осатанело замотал головой, словно старался изо всех сил отмахнуться от слов истинного альфы. Руки его сжались в кулаки. — Это все давно в прошлом, — его чугунно-глухой голос замер. — Ни черта это не в прошлом! — доведенный до исступления, продолжал рвать и метать Чонгук. — Мы должны с тобой серьезно обо всем поговорить, когда ты полностью оправишься, — он схватил напряженные руки истинного и, объятый блаженным трепетом, нежно стиснул их, думая о том, что это счастье — прикоснуться к нему. — А потом… я больше не отпущу тебя, Тэ. Не потеряю тебя во второй раз. Дернувшись, Тэхён суетливо вынул свои ладони из рук Чонгука и, отодвинувшись, поторопился вновь зажмурить веки, тем самым утаив обреченный, вымученный взгляд. Несмотря на эффектную маску безразличия и самообладания, Чонгук нутром чувствовал, что истинный, очевидно, был на грани истерики. Но когда омега открыл рот и вновь заговорил, голос его приобрел ледяные, жестковатые нотки, прежде незнакомые Чонгуку. — Неужели после всего, что произошло, после того, что ты сделал, — Тэхён безжалостно поставил веское, колкое ударение, — ты считаешь, что мы можем быть вместе? Не в силах перевести дух, Чонгук оцепенел, скрипя зубами от нестерпимой душевной боли, не имея сил ни говорить, ни дышать свободно. Горло Чонгука спазматически сжалось, сердце вздрогнуло и, окоченев, упало в темную морозную пустоту. И следующие холодные слова Тэхёна длинным острым кинжалом вонзились в грудь альфы, опрокинув все его чаяния в самые глубины ада. — Теперь я хорошо понимаю, что твой отец был прав. Мы действительно никогда не могли и не сможем быть парой.