Благочестивый обман

— Тэ… — раздался над его ухом низкий голос Чонгука, исполненный вины и теплой нежности. Легшая на его обнаженное плечо сильная рука альфы ощущалась словно ожог. Тэхён вздрогнул, задыхаясь, зажмурился, стиснул зубы до боли суставах, понимая всю тщетность своих попыток притворяться спящим. — Убери руку, Чонгук, — зашипел Тэхён, сжимаясь от стыда и страха. Ласковое прикосновение альфы грозило превратить затихшие было тлеющие в глубине его тела искорки течки в полыхающий лесной пожар. Он не мог этого допустить! Только не снова! — Убери руки от меня, Чон! — истерично повысив голос, воскликнул Тэхён, ощущая, как ладонь альфы без всякого грубого нажима держит его словно в силках, пленяя волю. — Тэ, зачем ты… — Чонгук послушался, но отодвигаться от своего омеги не спешил. Простыня не служила достаточной преградой, и Тэхёну показалось что от силы и жара, что источало мощное тело Чонгука, его собственная кожа, покрытая испариной, начинала плавиться. Нужно было немедленно остановить это безумие! Сдернув простыню, Тэхён одним броском вскочил на ноги, обмотал ее вокруг себя, словно кокон и, отшатнувшись, повернулся лицом к Чонгуку. И тут же с горечью осознал, какую ошибку он по глупости совершил. Чонгук непринужденно лежал на постели без единого клочка ткани на обнаженном теле. Тэхён замер, разглядывая его во все глаза, сердце его пустилось вскачь, разгоняя по венам вскипевшую от страсти кровь. В затуманенной голове всплыли воспоминания о проведенной вместе ночи. Темные волосы альфы были красиво взъерошены — и Тэхён вспомнил, как запускал в его шевелюру руки, как трепал их, как оттягивал влажные пряди, пока изгибался и кричал от наслаждения в его объятиях. В приглушенном свете глаза альфы казались бездонными черными омутами — и Тэхёна бросило в жар при воспоминании, как эти глаза пожирали, ласкали, сводили его с ума. Тэхён воззрился на литые мускулы его груди и мощные, в меру накаченные бицепсы, и рот у омеги наполнился слюной, стоило лишь представить, как всего час назад это безупречное тело, горячее и жаждущее, безостановочно пробуждало в нем желание и удовлетворяло его. Тэхён отчетливо помнил, как в полночь охваченный течной страстью, подорвался с кровати в своей комнате и, точно хищник, учуявший запах свежей крови, целенаправленно устремился, не видя никаких препятствий, на поиски истинного альфы. Мокрый жар, опоясавший нижнюю часть спины, сжег дотла стыд и все здравые мысли. Чувствуя усилившийся запах альфы, приятной тяжестью оседающий на языке, Тэхён добрался до его спальни и, скаля зубы в безумной усмешке, набросился на него. Преодолев хилое сопротивление Чонгука, омега, одержимый течкой, без лишних прелюдий избавился от нижнего белья и оседлал его. С жадностью вбирая в себя его возбужденную плоть, Тэхён трясся в сумасшедшей скачке, ненасытно стремясь взять от Чонгука все и даже больше. Влажное тягучее скольжение внутри его тела приводило его в неописуемый восторг, заставляя окончательно покоряться животным инстинктам. Блестящая от пота кожа пылала. Захлебываясь счастливыми слезами, Тэхён исступленно трогал, гладил, ощупывал его мощные, взбугрившиеся от напряжения мышцы. Внушительные руки Чонгука с вздутыми венами крепко придерживали его за бедра, направляя и подталкивая к краю самого ослепительного удовольствия… Собственный стон, очень громкий и утробный, раздавшийся в мыслях, оглушил Тэхёна и заставил очнуться. Ослабевшие его пальцы едва не разжались и не выпустили простыню, прикрывавшую его. Каждый нерв его вновь загорелся огнем, и Тэхёну стало невыносимо стыдно за свои развратные мечты, захватывавшие его всякий раз в присутствии альфы. — Уйди, Чонгук, — просипел Тэхён. Он постарался отгородиться от альфы, шагнув дальше и закрыв глаза. Смятение в его душе росло. — Оставь меня наконец. — Тэ, послушай, я понимаю… — мягко начал Чонгук, вставая с кровати. — Понимаешь? — у Тэхёна вырвался отрывистый смешок, но какой-то слишком нервный. — Не подходи ко мне! — когда Чонгук сделал шаг к нему, Тэхён, путаясь в простыне и выставив вперед руку, шарахнулся к окну, словно ошпаренный. — Что ты можешь понимать, Чонгук? Понимаешь, каково это — снова ублажать, — Тэхён раздраженно махнул рукой в сторону всклокоченной постели, на которой они еще совсем недавно самозабвенно предавались страсти, — тебя и твое эго после… всего что произошло? — Понимаю, что мало приятного, — с самым серьезным видом кивнул Чонгук. Сколь бы ни старался, Тэхён не смог распознать ни в его тоне, ни в чертах его бледного лица и тени насмешки или презрения. — Тогда оставь меня в покое хотя бы сейчас! — теряя терпение, вскричал Тэхён. Гибкая атлетичная фигура Чонгука во всей своей неотразимой наготе приковывала к себе взгляд. Щеки омеги покраснели, по всему его телу пробежала сильная сладкая волна. Глубоко вздохнув, Тэхён постарался откреститься от своих желаний, панически боясь не совладать с самим собой и вновь накинуться на Чонгука. — Тэ, тебе не нужно стыдиться, — не изменяя тона, веско говорил альфа, смотря истинному прямо в глаза. — Мы сделали это только для того… — Я знаю! — с каждым словом Тэхён распалялся все сильнее, на глаза его навернулись злые слезы. — Знаю! Потому что так сказал доктор! Но ты-то получил, что хотел! Как всегда остался в выигрыше! — Тэ… — Уйди! Уйди! Уйди! — взбешенный его непобедимым упрямством и собственным маячившим на горизонте безволием, как заведенный, твердил Тэхён. За долю секунды Чонгук оказался рядом, притиснулся вплотную и, обеспокоенно заглядывая в лицо омеге, успокаивающе обхватил его щеки своими крепкими руками. Нежное прикосновение подействовало на Тэхёна как многовольтный разряд тока. Сердце его пропустило один удар. Разразившись звериным криком, омега вскинул свободную руку и, стремясь предотвратить неминуемое, со всего размаху ударил Чонгука по лицу. Ногти вспороли кожу на щеке альфы до крови. В ушах его стоял пронзительный гул, и Тэхён уже не мог слышать ни единого слова Чонгука. Палящая болезненная вспышка, кольнувшая в глубине его тела, стремительно разбухла, как грозовая туча, поглотила его, унесла в немую темноту с собой его сознание… Приходил в себя Тэхён долго и трудно, как после тяжелого муторного сна. Первое, что он почувствовал еще не открыв глаза и не вынырнув толком из небытия, было манящее присутствие Чонгука. — Чонгук… — не отдавая себе отчета, жалобно позвал Тэхён, шаря по потолку рассеянным затуманенным взглядом. Голова раскалывалась, будто в нее вонзился боевой топор, наливалась чугунной тяжестью, и Тэхён не смог найти в себе сил оторвать ее от подушки. Но тут перед ним возникло чье-то обеспокоенное лицо. Моргнув несколько раз, Тэхён невольно поморщился, как от боли, от столь незначительных усилий, и наконец узнал доктора Ким Сокджина. Скосив глаза, омега обнаружил, что его рука опутана трубкой капельницы. Блеск элегантного обручального кольца, словно подсвеченного изнутри, ослеплял. Чувствуя подступающий к горлу кислый комок, Тэхён изо всех сил зажмурился. — Господин Чон только что ушел, — тихо возвестил доктор Ким. — Встретить ваших родителей. — Зачем они…? — прошептал он слабым, прерывистым голосом, но не успел договорить, как дверь распахнулась, пропуская чету Ким, идущих единым шагом с быстротою молнии. Одинаковая тень беспокойной заботы и страха омрачала их лица, но суженные глаза и плотно сжатая челюсть Ким Чонина откровенно демонстрировала всему миру еще и его праведный гнев, пышущий колючим жаром. Чонгук, храня молчание, шел позади. — …вся твоя семейка, Чон, — свирепо бросил через плечо Ким Чонин, но повернувшись и увидев устремленный на него удивленный взгляд сына, торопливо осекся, опасливо поглядев на своего супруга. Однако, До Кёнсу не удостоил его и толики внимания и без колебаний поспешно бросился к сыну. Тэхён обмяк, и щеки его порозовели, когда он услышал голос папы. — Тэхён, милый, — ласково обратился к нему папа, нежной рукой погладив его по щеке и убрав со лба повлажневшие от пота пряди. В больших глазах его стояли слезы. — Что случилось, детка? — Чон случился, — буркнул себе под нос Ким Чонин, подходя ближе и вставая за спиной мужа. Тэхён молчал, все еще ощущая головокружение. Неповоротливый, будто распухший язык не повиновался ему. Он, чуть прикрыв ресницы, против воли нашел взглядом Чонгука и, увидев на его бледной щеке кривую царапину с запекшейся кровью, весь съежился от накатившего стыда, слитого в единую бурю с виной. — Доктор Ким, что с моим сыном? — заметив его напряжение, До Кёнсу все корпусом развернулся к Сокджину. — Все указывает на то, что течка закончилась раньше времени, — развел руками врач, выглядя при этом до странности растерянно и беспомощно, как ребенок, отставший от родителей. — Это невозможно… — пробормотал папа Тэхёна. Лицо его побелело, словно кто-то присыпал его мукой. — Только если… — он оборвал себя на полуслове, переведя на сына блестящий от слез взгляд, в котором плескались ужас, боль и сочувствие. Взгляд, от которого Тэхёну самому сделалось почти физически больно и захотелось разрыдаться навзрыд. — Я беременный? — размеренно произнес Тэхён и пришел в изумление, услышав, насколько прохладно и спокойно звучит его голос, не выдавая даже тень того ужасающего взрыва, который грозил вот-вот грянуть в его надломленной душе. — Вы сказали, что это исключено в его состоянии, — завелся Ким Чонин, агрессивно взирая на доктора. — Я сказал, что риск забеременеть минимален, — пролепетал Ким Сокджин, начисто потерявший самообладание впервые за все то время, что Тэхён знал его. — Но вы его не исключали? И ничего не сделали при этом? — нацелил на доктора свою необузданную ярость Ким Чонин. — Вы же знали, в каком мой сын состоянии и ни черта не сделали, чтобы это предотвратить… — Ну послушайте, еще ничего толком не ясно. Необходимо провести исследование… — попытался защитить себя Ким Сокджин. — А то и так не понятно? Течка не кончается сама собой просто так! Вы просто добавили моему сыну очередную проблему! — свирепствовал Ким Чонин. — Я все же склоняюсь к мысли, что это не беременность… — Вы уже не в первый раз ошибаетесь, — угрожающе рубанул рукой воздух отец Тэхёна. — Может, нам стоит всерьез сомневаться в вашей компетенции? — Ким! — осуждающим вскриком попытался приструнить мужа До Кёнсу, меча глазами пламя. — Что, Кёнсу? — пуще прежнего развоевался тот. — Я опять что-то не то говорю? — Кому сейчас помогут твои обвинения? Нужно думать, что сейчас делать! — Я сделаю аборт, — раздался холодный голос Тэхёна, звучащий механически, на одной ноте. Пока этот разговор на повышенных тонах приобретал все более крутые повороты, Тэхён без движения лежал на постели и блуждал по потолку бесцельным, затуманенным взглядом, с замиранием сердца ожидая, когда внутри него закружится вихрь опустошающей боли. Но она не пришла, вместо этого его душа, дрогнув, оледенела, словно занесенная снегом, и злобная фурия, поднявшая голову, методично заговорила, диктуя ему страшные слова… В комнате повисла напряженная мертвая тишина, что была оглушительнее звона бьющегося стекла. — Тэхён… — упавшим голосом произнес До Кёнсу, и этот тихий шепот, полный неизлечимой боли, заставил ледяной слой на его душе треснуть. Его отец и доктор Ким, ошеломленные, замерли, как вкопанные. Чонгук побледнел, желваки, словно нарыв, вспучились под землистого цвета кожей. Его полночно-черные глаза двумя лезвиями впивались в него, и Тэхён, не понимая их странного выражения, чувствовал, как захолонуло сердце в приступе нестерпимой, тянущей тревоги. Но страшнее всего оказалось встретиться взглядом с папой. Тот стоял, согнувшись, будто неожиданно тяжело бремя, рухнувшее на его плечи, наседало и гнуло его к земле. Его бескровное лицо стало пепельно-серым, сетка морщин прорезала лоб, сделав его похожим на измятую рисовую бумагу. Блестящие слезы и панический, священный ужас, с которыми на него взирал папа, обрушили на Тэхёна ушат ледяной воды. «Никто меня не поймет», — вспыхнуло в его мозгу это знание, пугающе ясное и четкое. Сердце его сжималось в тугой, тяжело пульсирующий комок и падало в черную, бездонную пропасть, пока эта чудовищная правда завладевала всем его существом, оборачивалась вокруг тесными, душащими лентами, придавливала будто бы гранитной плитой. Никто его не поймет, никто, даже его добрый, всепрощающий и понимающий папа. Ему теперь нужно полностью скрывать свои истинные чувства. Ото всех. Он должен притворяться, что не болен и не заражен. Он вновь должен лгать. Тэхён почти приготовился к раздирающим грудь рыданиям, что должно было разбудить это холодное рассудочное осознание, но глаза его остались сухими. Слез не было, словно он уже давно выплакал их все до последней капли. Ему никогда не замолить грех и не загладить вину перед нерожденным, драгоценным первенцем. Второй ребенок никогда не сможет заполнить зияющую темную пустоту, что продырявила его душу после выкидыша. Почему, почему его первенец оказался не достоин жизни? Его чувства, запрятанные в самые глухие тайники, отравляли его, разъедали, словно кислота. Да, он пытался похоронить свои чувства глубоко-глубоко, но они не могли исчезнуть просто так и периодически прорывались наружу, точно гной из нарыва. Две недели спустя, сдав все положенные анализы, которые должны были либо подтвердить, либо опровергнуть беременность, Тэхён, не трудясь скрывать свое раздражение, в категоричной форме высказал свои претензии доктору Киму: — Если я окажусь беременным, то вы мне наврали. Может, стоит донести до вашего руководства, что вы не соответствуете занимаемой должности? Красивое лицо Ким Сокджина вытянулось и заострилось от изумления, но прежде чем он успел ответить, Тэхён гордо повел плечиком и, задрав голову, с независимым видом покинул его кабинет. Когда папа вновь постарался вывести сына на откровенный диалог, Тэхён, не в силах сдержать глухую досаду, без всякой жалости отмел все его попытки: — Пап, ну сколько можно? Достаточно того, что вы меня спихнули замуж за Чона! Еще и детей ему рожать! Если все подтвердится, я пойду и сделаю аборт! — Я тебя не узнаю, Тэхён, — грустно покачал головой До Кёнсу, ужаленный в самое сердце пренебрежением сына. Болезненная печаль папы, без грамма злости или упреков, словно бы ошпарила его душем из кипятка. Тэхён, раскрасневшись, отвернулся, одолеваемый хлесткими муками совести, но собрав всю волю в кулак, силился отречься от всех этих чувств, убеждая себя, что для того чтобы защитить себя, ему нужно было крепко держаться за свою обиду. Больше у него ничего нет. Тэхён и сам себя не узнавал. Злобная фурия, пробудившаяся ото сна, бодрая и деятельная, как никогда, выпустила длинные, острые шипы и усиленно норовила побольнее уколоть всех, кто встречался ему на пути. С Чонгуком омега придерживался единственно верной, как он сам считал, тактики. Альфа не сдавался и не раз предпринимал попытки начать разговор, достучаться до истинного, но Тэхён только яростно отмахивался всеми силами, игнорировал, пропускал мимо ушей. Омега намеренно свел их встречи до минимума: утром, когда Чонгук собирался на работу, Тэхён делал вид, что еще не проснулся, а вечером, когда альфа возвращался, его омега просто демонстративно громко запирал дверь в свою спальню. За все время они едва ли перебросились двумя десятками фраз. Тэхён ни о чем альфу не спрашивал, никак к нему не обращался, больше отмалчивался, а если и отвечал, то лишь затем, чтобы язвительно огрызнуться и издевательски ткнуть его носом в их общее неприглядное прошлое. Злобная фурия, нашептывая ему гадости, веселилась и бесновалась от души. — Позавтракаем, Тэ? — мягко предложил Чонгук, с утра колдуя над пибимпабом, любимым блюдом своего омеги. — Я уже по горло сыт тобой, Чон, — фыркнув, ехидно пропел Тэхён, показательно не притронувшись к еде. — Может съездим на Чеджу? — не отступался Чонгук. — Или куда ты хочешь? Я все оплачу! — Не нужно. Не хочу ничего купленного на деньги твоего разлюбезного отца, — капризно сморщил нос Тэхён, сделав едкое ударение на последнем слове. — Скажи мне, что тебя порадует? — с пылом и согревающей нежностью спросил альфа, и на лице его расцвела теплая, сияющая, кружившая омеге голову улыбка, неизменно вызывавшая волну восторженного обожания. Когда-то вызывала, нахмуренно поправился Тэхён и натужным усилием подавил в себе судорожный всхлип. Кое-как справившись с этим невозможным, вопиющим наваждением, омега начал произносить одно слово за другим, жестокие и беспощадные, и каждое это слово было точно тяжелый камень, брошенный в лицо Чонгуку: — Твое вечное отсутствие в моей жизни. И твоего ребенка. Метка альфы, как растравленная и долго открытая рана, ныла и протестовала против каждой нападки, истязая Тэхёна и посылая противный озноб раскаленными токами по всему телу. Терпеть это было невмоготу, и оттого Тэхён все глубже погружался в пучину своей слепой, дикой злобы и пуще прежнего ненавидел все вокруг. С тупым упорством и скрупулезностью Тэхён, ставший колючим, как ёж, выстраивал вокруг себя толстые неприступные стены, отгораживался от Чонгука всеми способами. Непреодолимая пропасть между ними стремительно ширилась и росла. В день, когда Тэхёну предстояло узнать результаты анализов, он встал пораньше, чтобы незаметно выскользнуть из дома и избежать встречи с Чонгуком. Но альфа спутал ему все планы, выйдя из своего кабинета как раз в тот момент, когда Тэхён уже закончил краситься. С надутой миной, омега, не подумав поздороваться, опустил подкрашенные ресницы, убрал пудру в сумочку и двинулся было к двери, но Чонгук решительно преградил ему дорогу. Мимолетное движение воздуха донесло до его ноздрей будоражащий сочный запах мужского парфюма, исходящий от альфы. Чувствуя, как разогревается кровь в жилах, Тэхён против воли вскинул на мужа глаза. При взгляде на могучие, налитые истинной мужской силой, плечи, туго обтянутые черной футболкой, омега не смог сдержать возбуждения, нахлынувшего на него приливной, сносящей все подчистую, волной. В горле Тэхёна мгновенно пересохло, его опалило жаром, приятно ноющая сладость скопилась внизу живота. Между ними так давно ничего не было… Отведя взгляд в сторону, Тэхён, стараясь подавить пламя палящего вожделения, едва не испепелившее его, судорожно цеплялся за остатки присутствия духа, словно за барьер, которым хотел отделиться от своего альфы, к животной притягательности которого все никак, к вящей своей досаде, не мог выработать иммунитет. — Тэхён, — собственное имя неприятно резануло ему слух. Опешив, омега не мог припомнить, чтобы в последнее время Чонгук называл его иначе, как Тэ. — Я тебя прошу, не делай аборт! Все будет, как ты захочешь. Только не убивай этого ребенка, — лицо его было напряжено и горело самой непререкаемой решимостью. Несмотря на смысл слов, низкий голос его приобрел подчиняющий тон, авторитетный, не терпящий возражений, тот самый, которым альфа без устали угнетал его с высоты своего величия, едва Тэхён вернулся в город. Именно эти властные, повелительные нотки стали искоркой, бурно раззадоривавшей тлевший было в нем огонь праведного гнева. — Дай пройти, — презрительно бросил Тэхён, нарочно не придавая значения его словам. — Я отвезу тебя. — Обойдусь, — спесиво вздернув подбородок, Тэхён обулся и чеканной походкой перешагнул порог их дома. Всем своим нутром он остро чувствовал огненный, разящий взгляд альфы, ввинчивающийся ему между лопаток. Чонгук всю дорогу старался выглядеть совершенно спокойным и непринужденным, словно был окружен аурой кипучей непробиваемой силы. Эта сила искрила, наэлектризованная и рушащаяся, еще сдержанная, но готовая в любую минуту обрушиться на омегу. Утомленным сердцем Тэхён чуял, что поистине безграничное терпение альфы истончилось и было на исходе. Аборт вобьет последний гвоздь в гроб, где погребены их отношения. Назад дороги не будет. — Боюсь, что вам придется подождать, — с вежливой прохладцей оповестил его медбрат за стойкой. — Заместитель Ким сейчас очень занят. Ожидайте, пожалуйста, — легким взмахом указал на стулья, стоящие ровным рядом вдоль стены. Спесиво фыркнув, Тэхён устроился на ближайшем стуле и, разблокировав телефон, едва успел открыть Naver, как услышал слева знакомый голос. — Сейчас мы сделаем все процедуры и потом поедем домой, милый. Вздрогнув от неожиданности, Тэхён обернулся. По больничному коридору шел Нам Ухён. Его внешний вид поразил Тэхёна. Папа Чонгука был одет очень просто, с повязанным на голове платком, лицо его не хранило никакого следа косметики. И все же он казался куда краше, нежели во всех своих драгоценностях, солидных костюмах и при полном макияже. Его белоснежное лицо, обрамленное несколькими непослушными прядками, выбившимися из-под платка, освещалось невероятным, почти волшебным светом, когда он обращался к человеку на инвалидной коляске, которую толкал перед собой. Несмотря на очевидные попытки придать ему хоть сколь либо нормальный вид, человек выглядел настолько ужасно, что замерший Тэхён даже не сразу смог определить пол. Глубокие морщины прошивали его лицо вдоль и поперек, кожа свисала с щек смятой желтой бумагой, рот сморщился и будто бы провалился. Редкие волосы его постарались причесать, но они были до того выбелены, что смотрелись бесформенной полупрозрачной массой. Глубоко посаженные глаза, слезящиеся и словно бы вдавленные в череп, не таили в себе ни проблеска осознанности. Перед кабинетом их встречал врач. Нам Ухён, кивнув в знак приветствия, присел перед человеком на коляске и, трепетно заглядывая в глаза, с особой, почти болезненной нежностью коснулся его безвольной руки, больше похожей на высохшую птичью лапку. Глаза старика на один миг озарились неимоверно яркой вспышкой, превращая его в сильного импозантного альфу, но секунда молниеносно растаяла, и он вновь стал лишь блеклым, страшным подобием человека. Когда врач вкатил альфу на коляске в свой кабинет, Нам Ухён некоторое время неподвижно стоял, точно согбенный тяжелой болезнью, а потом, почувствовав на себе чужой взгляд, оглянулся. — Здравствуй, Тэхён, — приблизившись, мягко поздоровался папа Чонгука. Тэхён не нашел в себе сил даже кивнуть, ощущая, как ужасное нервное напряжение свинцовым комком оседает в желудке. — Мы можем поговорить? — По-моему, нам не о чем разговаривать, — отбрил Тэхён, не считая нужным скрывать свою неприязнь. — К тому же, я жду приема у доктора, — высокомерно задрал подбородок он. — Это касается твоего мужа, — ответил Нам Ухён, никак не отреагировав на выпад омеги. — Моего…? — ошарашенно ахнул Тэхён. Удивление его было столько велико, что вмиг подчистую смыло собой глухое раздражение. — Вы знаете, что мы с Чонгуком…? — Конечно, — кивнул Нам Ухён, тепло улыбаясь. — Чонгук — мой единственный сын и, разумеется, я знаю о нем все. Все еще не отпускающее изумление и один звук имени его альфы приглушили волю Тэхёна, и он позволил старшему омеге увлечь его в небольшой кафетерий на первом этаже. — Выпьем кофе? — Вы же знаете, что я не люблю кофе, — из духа противоречия окрысился Тэхён, начиная жалеть, что поддался на уговоры. Злобная фурия, недовольно ворочаясь, готовилась к новой схватке. — Говорите, пожалуйста, что хотели. И побыстрее. Нам Ухён вдумчиво огладил ободок бумажного стаканчика, сделал глубокий вдох и, будто бы собрав в себе последние крупицы мужества, заговорил: — Это мой истинный. На коляске. Точно громом пораженный, Тэхён вытаращил на него круглые от удивления глаза — это было совсем не то, что он ожидал услышать. — Мэнхо упек его в психиатрическую клинику, чтобы я остался с ним, а не сбежал с истинным, — тихо продолжал Нам Ухён, и взгляд его затуманила тоска, до того отчаянная, черная и всеобъемлющая, что смогла проникнуть в душу Тэхёна и тягучей, саднящей мутью сотрясти ее. — Сонгю провел там больше двадцати лет. И от его личности почти ничего не осталось. Это моя красота его сгубила. — Вы пытаетесь его лечить? — против воли вырвалось у Тэхёна. — Это бесполезно. Просто поддерживающая терапия. Сонгю иногда, кажется, узнает меня, но ничего не говорит. Подумать только, я больше никогда не услышу его голос! Никогда! Тэхён огорошенно молчал, сбитый с толку и оглушенный чужой болью, убийственной мукой, смертельной агонией, исцеления от которых не существовало. — Это я во всем виноват, — продолжал горевать Нам Ухён. Беспросветная скорбь некрасивыми складками залегла по обеим сторонам рта, прибавляя ему добрый десяток лет. — Теперь я понимаю, что моя тактика с Мэнхо была изначально неправильная. Мне не нужно было сопротивляться, нужно было сделать вид, что я в него влюблен, что я подчиняюсь. И он, получив свое, тут же отстал бы от меня. И ничего бы этого не было… Я был для него всего лишь недосягаемым красивым трофеем. — Я точно такой же трофей для вашего сына, — деланно равнодушно пожал плечами Тэхён, чуя, как злобная фурия, набрав силу, вытесняет собой все иные чувства. — Что, разве не так? — холодно улыбнулся он в ответ на недоуменный взгляд Нам Ухёна. — Разве Чонгук считался с моим мнением, когда затащил меня в постель в течку, потом хотел отобрать у меня ребенка, когда насильно поставил мне метку или когда вынудил меня стать его мужем? Правильно. Он всегда делал только то, что сам считал нужным. Ваш сын точно такой же, как и ваш муж! — Ты ошибаешься, Тэхён, — огорченно покачал головой Нам Ухён. — Да, некоторые поступки Чонгука непростительны, но неужели ты и впрямь думаешь, что он такое же чудовище, как Мэнхо? Что он способен просто из-за своей алчности отказаться от родного сына, покалечить брата и насиловать собственного мужа? Чонгук не такой! — Он же выгнал вас из дома, — жестко напомнил Тэхён, стремясь унять дрожь, разливающуюся по его телу от последних откровений. — Я его предал, — откровенно признал свою вину папа Чонгука без обиняков и показного раскаяния. — Но несмотря на это, сын меня всем обеспечивает. Не знаю, простит ли он меня когда-нибудь. Я же никогда не прощу Мэнхо. Ему повезло, что он уже умер. Я бы его собственными руками задушил, — ненавидяще процедил Нам Ухён, сжав в кулаках стаканчик с такой яростной силой, что бумага, треснув, превратилась в ошметки. Смятение охватило Тэхёна холодными тисками. — За все, что он сделал со всеми нами. — К чему вы ведете, господин Нам? — цокнул языком Тэхён, нарочито делая вид, что его донельзя утомил этот разговор. Он внутренне призвал на помощь злобную фурию, чтобы разом отмахнуться от своих истинных чувств и выстоять в очередном сражении. — Я хочу, чтобы ты понял, что вы с Чонгуком оба жертвы чудовищного замысла Мэнхо. — Послушайте, господин Нам. Ваш муж, — Тэхён сделал едкое ударение, прекрасно видя, что подобное упоминание для Нам Ухёна точно топтание на больной мозоли, — что, заставлял Чонгука издеваться надо мной? Ставить мне метку? Похищать и запирать в своем доме? Это все делал Чонгук. По своей воле и своему желанию. Вы будете и это отрицать? — Не буду. Но у Чонгука были причины так поступать. Чонгук делал это, потому что считал тебя предателем. И потому что не смог, как бы ни пытался, избавиться от своих чувств к тебе. — Я не верю, что у него ко мне есть чувства. Ну может, кроме желания уложить меня на лопатки, — язвительно заметил Тэхён. Злобная фурия, входя в раж, подначивала его активнее источать яд. — Ты сам в это не веришь, — терпеливо возразил Нам Ухён. От его зоркого, проницательного взгляда Тэхён стушевался, будто папа Чонгука мог взаправду заглянуть ему в душу и прочитать самые сокровенные мысли. — Вы любите друг друга. — И что, это его должно оправдать? — набычился Тэхён. — Нет, не должно. Но вы должны оба признать свою вину, поговорить и простить друг друга. — Вину? — издевательски повторил Тэхён, его фурия оскалила клыки. — И в чем же, по-вашему, моя вина? Прищуренный взгляд Нам Ухёна сделался острым, как бритва, а сдержанный голос наполнился непреодолимой, твердой мощью, которую ничем не сокрушить. — В том, что ты не доверился Чонгуку. Четыре года назад. Эти бескомпромиссные, непоколебимые слова в один миг расколотили в труху все его защитные барьеры, оплеухами пали на него, ядовитыми стрелами вонзились в самое его нутро. Тэхёну на голову будто вылили целый ушат ледяной воды. Он ошеломлено молчал, словно пришибленный, не в силах издать ни звука. Горькие слезы защипали глаза. — Никто не спорит, что Мэнхо очень умело надавил на тебя и почти не оставил тебе выбора. И все же, Тэхён, ты мог вместо оскорблений рассказать все Чонгуку. Все, как есть. И попросить помощи у своего альфы. — Помощи? — не вытерпев, взвизгнул Тэхён дрожащим от слез голосом. — Да мой альфа никогда бы мне не поверил! Никогда! — Почему ты так думаешь? — по-отечески заботливо спросил Нам Ухён. — Да потому что между своим святым отцом и мной он бы никогда не выбрал меня! Отец для него всегда был на первом месте! И мне бы… — запнулся Тэхён, горло перехватило, будто кнутом. Невыносимая боль, к которой примешивались отчаяние, злоба и горечь, заклокотала внутри бешеным взрывом, выжигая его душу каленым железом. — Чонгук никогда не стеснялся выражать свои чувства к тебе перед отцом, — проникновенно говорил Нам Ухён, и каждое его слово — чистая правда! — впивалось в израненное сердце Тэхёна острыми иглами. — В отличие от тебя. Ты боялся своего отца. И поэтому вы с Чонгуком прятались по всем углам. Страшная мука сомкнула губы Тэхёну и, казалось, обездвижила все его тело. Все, что он мог — это сидеть в каменном оцепенении, не шелохнувшись, хранить беспомощное молчание и взирать на Нам Ухёна затравленным взглядом. Он даже не чувствовал, как крупные слезы потоками струились по его бледным щекам. — Ты не можешь не признавать, что Чонгук имел право на обиду. Ты изначально не верил ему, не верил, что он захочет и сможет тебя защитить. Приняв условия Мэнхо, ты решил все за себя и своего альфу. За вас обоих. «Что ты можешь решить, папенькин сыночек? Неужели ты думал, что можешь быть мне по-настоящему интересен? Ты ни на что не способен, отсиживаешься за спиной отца! Мне нужен настоящий альфа, слышишь ты? Хотя откуда ты можешь иметь представление об этом, ничтожество!» — жестокие слова, что он тогда едкой желчью усиленно изрыгал из себя, оглушительным злым громом загрохотали у него в голове и посыпались мучительными ударами плетью на его кровоточащие, незаживающие раны. Плача, Тэхён сложился почти вдвое, обхватив себя руками, пытаясь защититься, не в силах вынести эту адскую пытку. — Хватит! — выкрикнул Тэхён, захлебываясь в слезах, истошно заклиная умолкнуть и папу Чонгука, и собственный глумливый голос в голове. — Что вы еще можете сказать? Это же ваш сын. Вы всегда его будете оправдывать. — Мой альфа скоро умрет, Тэхён, — срывающимся голосом прошептал Нам Ухён, в глазах его дрожали неподдельные слезы. — И я следом за ним. И на этом все, ты понимаешь? Ни жив ни мертв от ужаса и потрясения, Тэхён, бледный как мел, впал в ступор, не зная, что предпринять. Все слова застряли у него горле, язык будто присох к гортани. — Я никого не оправдываю, Тэхён, — продолжал Нам Ухён, голос его обрел прежнюю силу. — Но мы все виноваты. Все, слышишь? Разница только в том, что в моем случае уже ничего не исправишь. А вы… вы еще можете попытаться стать счастливыми. Неужели ты хочешь прожить всю жизнь, ненавидя и купаясь в обиде? Помоги Чонгуку, Тэхён. Никто не говорит, что это будет легко. Но у вас хотя бы есть шанс. Не обрекай его и себя на страдания всю жизнь. Вот что я тебе пытаюсь донести, — грустно заключил Нам Ухён, поднимаясь со своего места. — Надеюсь, что ты меня поймешь. Оглушенный, Тэхён некоторое время бестолково таращился вслед папе Чонгука, не в состоянии взять себя в руки, а после, насилу встав на ноги, механически пошел обратно. Доктор Ким, будучи по обыкновению в матово-белом халате, встретил его вежливой, но отстраненной улыбкой. — Вы не беременны, — невозмутимо огласил вердикт Ким Сокджин, выложив перед Тэхёном листки с результатами анализов. — Как не беременный? — остолбенел Тэхён, не веря ушам своим. — После всего пережитого ваш организм не готов к новой беременности. Все, как я и объяснял вам ранее. — Но почему тогда течка закончилась раньше? — непонимающе нахмурился Тэхён. — По той же причине, — дежурно откликнулся доктор Ким. — Организм только-только восстанавливается, но если вас что-то беспокоит, можно провести дополнительное обследование. Но думаю, что для этого вы найдете более компетентного специалиста, — в его прохладно-деликатном тоне прорезалась тонкая, колкая насмешка. Ударенный под дых который раз за день, Тэхён озадаченно побрел к выходу из кабинета. В коридоре он едва дополз до стульев и упал без сил, доведенный до крайности и выжатый, как лимон. Странные, противоречивые эмоции боролись в его душе, сея полнейший сумбур в его и без того рассеянных мыслях. Он задумчиво накрыл трясущейся рукой живот, где, как он уже был уверен, зародилась новая жизнь. Жизнь, которую он не хотел и которой так отчаянно противился. И вот, когда выяснилось, что ребенка не было и не будет, он почувствовал удушающий оттенок разочарования. Судьба благосклонно избавила его от уз, которые лишали покоя и приводили его в ужас. Все сложилось в полном соответствии с его желаниями, но в сердце Тэхёна не было ничего от облегчения и радости… Внезапно неспокойные мысли его, будто приманенные, перескочили на Чонгука, он вспомнил, как безраздельно влюблены и счастливы они были четыре года назад. Так долго Тэхён запрещал себе даже отдаленно думать о том блаженном, золотом времени, и теперь волнующие воспоминания хлынули к нему бурлящим потоком, словно полноводная река сквозь прорванную плотину. Эти воспоминания, запрятанные в самый дальний и темный уголок памяти, но отнюдь не покинувшие его, закружились буйным хороводом, живые, ясные, ничем не помутненные, такие, словно все это случилось лишь вчера… …Полутемный непритязательный бар. И очередная провалившаяся попытка Тэхёна устроиться на работу. После оглушительного увольнения отца в семье стало ощутимо туго с финансами, и Тэхён всеми силами стремился помочь родителям. Но до совершеннолетия оставался еще месяц, и все, как один, отказывали омеге в приеме на работу. Подавленный, Тэхён сидел на высоком табурете у барной стойки, бездумно крутя в руках салфетку и смотря в никуда. Погруженный в себя, омега не услышал за спиной уверенные шаги по скрипучему дощатому полу и вздрогнул от неожиданности, когда над ухом раздался хрипловатый, пониженный до чувственного шепота, голос: — Скучаешь, медвежонок? Составить тебе компанию? Сраженный наповал больше от недоумения, чем от иных чувств, Тэхён вскинул взгляд на альфу, вальяжно облокотившегося на барную стойку. С виду это был типичный богатенький плейбой, смазливый и явно не обделенный омежьим вниманием. И он выбрал Тэхёна в качестве своей новой жертвы. Омега, иронично улыбнувшись, уже предвкушал, как даст ему от ворот поворот, как вдруг их взгляды встретились. В тот же миг весь мир, утратив краски и звуки, замер. Вспышка яркого, раскаленного добела, неизведанного доселе чувства ослепила, оглушила и едва не повалила Тэхёна с ног. Кровь заполыхала в жилах, через все тело будто пустили сумасшедший разряд электрического тока, обезумевшее сердце мгновенно отозвалось участившимся стуком и каким-то сладким трепетаньем, готовое выпрыгнуть из груди прямиком в руки этому незнакомому альфе… «Истинный», — с головы до ног его прошибла дрожь ошеломляющего, пьянящего осознания. Оробев, Тэхён попытался отвести взгляд, но альфа решительно сжал пальцами округлый подбородок омеги, разворачивая румяное личико к себе. Тэхён, слабо забарахтавшись, тут же обмяк, не в силах вздохнуть и чуя, как его все его вялое естество тянется и покорно подчиняется этому альфе. — Ты — мой… — лихорадочно выдохнул тот. Его черные глаза, пылающие восторгом и обожанием, жадно поглощали омегу всего целиком, стремясь заглянуть в самые тайные уголки души, прочно удерживая и навсегда укрепляя запечатление… Тэхён мягко улыбнулся, вспоминая, как старался всеми способами избегать Чонгука, узнав, чей он сын, а альфа, не сдаваясь, упорно добивался его. Как они, очарованные любовью, гуляли до рассвета. Как, хихикая и дурачась, объедались бинсу в кафе на окраине. Как неумело, но завороженно вальсировали под аккомпанемент уличного музыканта в Чхунчхоне. Каким сладким, пылким и щемящим был их первый поцелуй. Как и первая близость… Ему казалось, что встречаясь с Чонгуком, он все больше запутывается в его магических сетях, которым он, пусть и неосознанно, но околдовал его. Эта хитроумная метафоричная мысль почему-то ему очень нравилось. Ведь сети, свитые изо льна и света, касались его нежно и трепетно, и море магии убаюкивало на своих неслышно плещущихся волнах. Вместе с Чонгуком они плыли по этому морю в маленькой лодке, и водная гладь почти расступалась перед ними, радушно приглашая следовать дальше, дальше и дальше. Вместе они, смеясь, собирали звезды на небе и затем, беззаботно носясь, как малые дети, рассыпали их снова в причудливых сочетаниях, составляли из них фигурки-созвездия, зажигали новым необыкновенным сиянием. Вместе они кружились с осенним листопадом, в круговороте броских листьев, танцуя в одном ритме с ветром. Вместе… Эти сладостные воспоминания, одно ярче другого, обрушились на него огромной волной цунами, разрывая самые тонкие, самые чувствительные струнки его души. Глаза его вновь наполнились слезами, светлыми и одновременно горькими. Почему, ну почему все так вышло? Почему их счастью не суждено было сбыться? Выплыть из тягучего омута своих печальных размышлений он смог только, когда его громко позвали по имени. — Тэ, — прозвучал над ухом голос Чонгука. Тэхён, обомлев, вскинул на него все еще влажные от слез глаза. Альфа был в той же черной футболке и простых джинсах, его волосы растрепались, как после долгого бега. Тэхён нервно смял свои непослушные пальцы, мысленно ругая себя за острое, почти непреодолимое желание вытянуть руку и пригладить небрежно взлохмаченные пряди. Застывшее на его лице бесстрастное и непроницаемое выражение вступало в противоречие с глазами, очень яркими и очень усталыми. — Тэ, мы плохо расстались сегодня утром. Мне следовало сразу извиниться. Я не должен был, не имел права диктовать тебе свои условия, — он выразительным жестом протянул к Тэхёну сильные руки. — Чонгук… — еле выдавил из себя Тэхён. Чонгук был так серьезен и так искренне признавал свою вину, что Тэхён в тяжелых угрызениях совести не смог сохранять дистанцию и, всем своим существом стремясь к нему, протянул руку в ответ. Чонгук с той же серьезностью взял его ладонь в свою, легонько сжав. Тепло его кожи, прогоняя подступивший было холод, взбудоражило Тэхёна и заставило его колени ослабеть. — Прости меня, Тэ. Для меня нет ничего важнее твоего здоровья, как физического, так и душевного. Поэтому если ты хочешь сделать аборт, значит, так тому и быть, — слова, хоть и произнесенные твердым решительным тоном, давались альфе с видимым трудом, словно были комком рыбьих костей, забивших горло. Будто пыльным мешком огретый, раскрыв рот, Тэхён поднял на него удивленный взгляд, тревожно, с обострившимся волнением догадываясь, чего стоило такому человеку, как он, гордому, непреклонному и самонадеянному, триумфатору, не ведающему промахов, неизменному хозяину положения, в очередной раз признавать ошибки и приструнивать свое непомерное эго. — Так… ты согласен? — с запинкой неверяще спросил Тэхён, глубоко вздохнув и силясь угомонить свое глупое сердце, возбужденно трепыхающееся в груди. Кивнув, Чонгук присел рядом, не нарушая благопристойного расстояния, хотя их ладони все еще оставались сомкнуты. Чонгук склонился над его руками, приподнял одну из них и поцеловал, потом взял другую, перевернул ладонью вверх и вновь поцеловал. Эти осторожные, невесомые поцелуи обжигали, как раскаленные искры от пламени. От столь нежного, любящего жеста в груди у Тэхёна заныло, защемило так надрывно и сладко, а дыхание перехватило так сильно, что ему стало физически больно. Тэхёна разрывало от нестерпимого порыва взглянуть альфе в лицо, но голова у того была опущена, и все, что он мог видеть — лишь чужой черный затылок. Темные густые волосы, отливающие антрацитовым блеском, разметались в стороны. — Я пришел для того, чтобы поддержать тебя, Тэ, — вкрадчиво произнес Чонгук, все еще не поднимая головы. Тихое дыхание ласково щекотало кожу раскрытых ладоней Тэхёна. — Все будет, как ты захочешь, любимый.