Учитель музыки

Дэвид шёл домой. Некогда яркое в этот час солнце проливало оранжеватые лучи на улицы, предупреждая о скором закате. Наблюдавший эту картину Дэвид легко вздохнул, подумав в очередной раз о том, каким замечательным выдалось прошедшее лето. Ещё тёплый воздух, зелёная листва деревьев — всё сейчас будто дразнило, настаивало послать всё к чёрту. Господи, как же Дэвид ненавидел это чувство! Иллюзия свободы, но за ней — ничего. После первого учебного дня всегда было по-особому грустно. Даже при том, что просиженные в школе часы были исполнены всякого нового и интересного и даже, казалось, бежали от этого слишком быстро, где-то глубоко в душе засела особая печаль: он будто попадал в ловушку, и надежды на спасение уже не было — возможностью отматывать время вспять, как-никак, никто ещё не обзавёлся. Помимо шумных гигов, на которых можно было опьянеть от одного лишь запаха, исходившего от рядом стоящего, Дэвид уже грустил и обо всех тех минутах, которые он мог бы провести в своей комнате, сидя на кровати с любимой бас-гитарой в руках. Эллефсон не представлял, чтобы кто-нибудь хотя бы в теории смог понять его огромную любовь к этому инструменту, к игре на нём, к музыке в целом. Даже люди, уже сделавшие бас неотъемлемой частью своей профессиональной деятельности, казались юноше недостаточно честными, что ли... И хоть он отчасти понимал, что это — только лишь мысли самонадеянного подростка, но чёрт возьми!.. Какая-то неведомая сила заставляла Дэвида каждый раз брать инструмент, играть на нём бесчисленное количество часов, ошибаться, но продолжать от мечты, от убеждения, что он «ещё чуть-чуть постарается», оставаться спокойным и пробовать заново, пока не получится, а затем, когда всё получалось, отыгрывать снова и снова, не веря в свой успех. Что это? Не то ли самое вдохновение? Дэвид хотел бы верить, что именно оно. Погружённый в собственные мысли, он не заметил, как дошёл до дома. Только войдя внутрь, он сразу побежал к себе. Это было то самое чувство — «мне нужно играть, и начать нужно как можно скорее». Бросив рюкзак к стене, Дэвид принялся искать подходящую к настроению запись, — во множестве наименований можно было потеряться, если не знать, что искать: у Дэвида была такая коллекция, которой можно было только позавидовать, потому как в его ящичке нашлась бы кассета буквально из каждого уголка мира, и он этим в определённой степени гордился. По правде говоря, участие в почтовых обменах записями было достаточно занимательным; всё-таки ни в одном магазине нельзя найти столько музыки, столько кассет, сколько можно получить по почте. Часто можно — и даже нужно — было полностью абстрагироваться от любых предрассудков, поскольку чаще всего он сам не знал, что услышит — музыкальная индустрия в последние годы развивалась такими темпами, что новый жанр появлялся через каждые две недели. Вот, например, у Дэвида нашлось что-то с надписью «настоящий флоридский дэт-метал», а рядом было столь же говорящее название группы и, собственно, демо: «Death — Legion of Doom». Интересно, но не совсем то, чего он хотел. Он начал искать в отделе «Британия». Вот она, слегка пыльная — давно её не брали в руки. Обдув её со всех сторон, Эллефсон достал кассету и вставил её в магнитолу. Спустя несколько секунд заиграла «Wheels of Confusion». Тягучие звуки гитарного вступления раздались из динамиков. До нужной композиции оставалось примерно пять треков, так что Дэвид успел немного разогреться, настроить оборудование и насладиться фирменным звучанием Black Sabbath. Примерно через десять минут он уже был готов, так что принялся играть в такт записи. Что-то он уже знал, что-то пришлось подбирать, внимательно вслушиваясь в отдельные моменты. Он очень любил испытывать чувство какого-то музыкального единения с играющими; скорее всего, и чувство единой мысли, единой цели ему бы понравилось, будь он в группе. Ах, как он любил мечтать о своей группе... О долгих репетициях, на каждой из которых всё больше проникаешься стилем игры своих «коллег», о бесконечных попытках найти ту самую «сыгранность», найти свой звук, жанр; о первых концертах, возможно, даже уводящих в минус, но это только поначалу, правда!.. Нужно чем-то жертвовать, чтобы занять свою нишу. Возможно, на одном из таких шоу их заметил бы какой-нибудь продюсер, во что Дэвиду искренне хотелось верить. Впрочем, если бы дела обстояли не так благополучно, пробиваться пришлось бы самим... Дэвид играл «Snowblind» и не мог перестать представлять себя на сцене. Окружающий мир будто перестал для него существовать. «Интересно, есть ли у Мастейна группа?» — подумал он. Вдруг ему представилось, что группа его учителя перед концертом лишается басиста, желательно дня за два до важной даты, и тот звонит Дэвиду, нервничает, спрашивает его своим хриплым голосом, не сможет ли он помочь, говорит, что их уже бывшего басиста «сначала покинула ответственность, а затем — и совесть». От последних слов Дэвиду стало смешно. Он отложил в сторону инструмент и выключил магнитофон.

***

Всё произошло слишком быстро. Вся семья Дэвида, кроме него самого, уже спала, когда раздался стук в дверь. Он сразу же поспешил открыть её так тихо, как только мог. На пороге стоял его кореш. — Джефф, имей сове... — Через полчаса выступают Jorney. С меня — билеты, с тебя — пиво. — По рукам, — на выдохе сказал Дэвид, уже надевая свою джинсовку, украшенную тысячей нашивок. Эллефсон вышел на улицу и сразу же вздрогнул; холодные осенние ветра пришли на смену тёплым летним ещё в середине минувшего месяца. В тихом спальном районе уже светили фонари, уже было необычайно тихо, и даже вспомнилось, как летом трещали цикады, как звучала музыка из каждого угла... — А кто на разогреве? — тихо спросил Дэвид. — Вроде как Panic. Не уверен, что знаю их. — Ага, — согласился Эллефсон. Открыв дверцу автомобиля, он на секунду замер, задумавшись о том, что всего каких-то пару лет назад принял бы такой спонтанный ночной побег из дома за обычную подростковую фантазию.

***

В салоне старого Шевроле играл Тэд Наджент. Дэвид и Джефф смеялись, уже предвкушая веселье, а задорная «Snakeskin Cowboys» лишь обостряла чувства. Внезапно прямо на парковке клуба внимание Эллефсона привлёк тот самый Форд, и... Да, в нём сидел Мастейн с какой-то не то группиз, не то обычно проституткой, — по крайней мере, выглядела она подобающе. Он целовал её; Дэвид предпочёл бы этого не видеть. Даже находясь в обществе людей, чье моральные принципы были свободнее относительно многих других, он всё ещё хотел бы оставлять личную жизнь таковой для каждого. — Ты чего застыл? — усмехнулся Джефф, разворачивая машину, чтобы припарковаться. — А?.. Ничего, всё нормально, — пытаясь изобразить улыбку, ответил Эллефсон. — Что-то же увидел? — В общем, тот форд, — Дэвид указал пальцем на машину, в которой сидел Мастейн со своей пассией, — стоял сегодня у школы. Я понятия не имел, чей он. А сейчас там сидит мой новый препод и зажимает какую-то... Джефф быстро окинул взглядом машину и продолжил сосредоточенно парковаться. — А неплохо учителям сейчас, да? —Джефф рассмеялся. Дэвид усмехнулся для приличия, но от увиденной картины ему всё равно было неприятно. — Эй, ублюдок, это было моё место! — крикнул Джеффу какой-то байкер. — Да пошёл ты! Кто успел, — дерзко ответил кореш Дэвида, закрывая дверцу.

***

Голоса, шум настраиваемых инструментов и грохот аппаратуры были слышны уже метрах в десяти от клуба. Джефф показал человеку на входе два билета, и они вошли в здание. Последний пошёл занимать место у сцены, а Дэвид поспешил в бар за пивом. — Три бакса, — сказал работник. Дэвид положил купюры на стойку и забрал две открытых бутылки. Высматривая друга в толпе, он споткнулся и кого-то самую малость облил. — Так ты на меня ещё и это пойло вылил?! — послышалось уже знакомое рычание. Эллефсон поднял глаза и увидел того же мудака, что наехал на них на парковке. — Прошу прощения, — твёрдо ответил он и поскорее попытался отойти от этого двухметрового сгустка ярости. — Ну уж нет, щенок, — злобно ответил байкер, притянув Дэвида за воротник, будто тот и впрямь был щенком. — Ты хоть знаешь, кто я? — Отойди от него, — прорычал кто-то за спиной Эллефсона, обдав его перегаром. Этот голос показался ему знакомым, и он немедленно обернулся. Мистер Мастейн. Абсолютно обдолбанный. Дэвида отпустили, и он, обескураженный, сумел только чуть отойти и найти Джеффа. — Чего так долго? — Да там тот мудак, пиво... Короче, не бери в голову, — Дэвид, ещё не отошедший от только что произошедшего, хлебнул из бутылки, надеясь, что это его отвлечёт. Больше всего на таких «мероприятиях» он ненавидел подобных придурков, приходящих с одной только целью — потрепать нервы себе и другим. — Грёбанный Дэйв, настоящий Скотт, Мастейн, будь добр притащить свою задницу на сцену! — потребовал кто-то из-за кулис. — Блядь, я здесь! — послышался голос из зала. Дэвид, как и все, обернулся, чтобы найти его. «Ага, значит, Дэйв... И, значит, Panic...» — подумал он. Panic начали играть где-то спустя пять минут. Ожидания юноши оправдались: гитаристом оказался Мастейн. Его губа — очевидно, после столкновения с тем кретином — кровоточила, и он время от времени сплёвывал. Но даже при этом, даже будучи пьяным, он был невероятно хорош: его агрессивный стиль игры, звериный оскал с кровью на зубах и по-настоящему бешеный взгляд делали из него звезду уже сейчас. От Дэйва исходила совсем другая энергия, не такая, как ото всех музыкантов, чью игру Эллефсон видел в живую до этого. Он, завороженный, стоял у сцены. Его учитель был одновременно и с группой, и совсем без неё, будто в своём собственном измерении. Это и возбуждало, и вдохновляло; заставляло и ненавидеть его, и ему симпатизировать, создавало эдакий образ подонка. В один момент Мастейн посмотрел на Эллефсона, ухмыльнулся и, казалось, продолжил играть с ещё большим остервенением. Теперь, наверное, не было для Дэвида ни Эдди Ван Халена, ни Айомми — никого из гитарных богов, кроме Дэйва. Не имело значения, как играл признанный виртуоз; такого образа, в который веришь, которым наслаждаешься, не было больше ни у кого.