Апрель, 1923

Раны оказались неопасными. Одна пуля прошла навылет, вторая застряла в плече, но ее вытащили за пятнадцать минут под местной анестезией. Бледный Марко широко и старательно улыбался докторам и медсестрам, уговаривая отпустить его домой. К счастью, врач ночной смены, усталый пожилой мужчина с пожелтевшими от никотина зубами, не собирался потакать этой ерунде. — Исключено, — отрезал он. — Вы потеряли много крови, молодой человек, и вы остаетесь здесь. Возможно, завтра утром вам удастся убедить главврача в том, что вы здоровы как бык, но со мной этот номер не пройдет. Он удалился, сквозь зубы ругая современную молодежь, которая так и лезет под пули. Марко проводил его печальным взглядом. — Жан, тогда ты иди домой. Чего тебе тут торчать? Хоть выспишься нормально… — Нет уж, — буркнул Жан, подтаскивая жесткий больничный стул поближе к кровати. — Мне и тут хорошо. Он не собирался оставлять Марко одного. Не то чтобы Жан боялся, что раненный Браун доберется до его друга, или не доверял врачам — просто ему самому так было спокойнее. После перестрелки у Кэрри он не готов был вот так просто взять и выпустить Марко из виду. — Тебе же неудобно. — Это мне-то неудобно?! — возмутился Жан. — Да мне так удобно в жизни не было! Когда я был маленьким, всегда мечтал спать на стуле, а мама запрещала. — Да, твоя мама всегда была строгой, — усмехнулся Марко. Он заворочался, пытаясь устроиться поудобнее, и Жан сорвался с места — помочь. Поправить подушку или укрыть получше: эти чертовы казенные одеяла совсем не грели. — Все хорошо, — успокоил его Марко. — Уже совсем не болит. Жан скользнул взглядом по повязке, пропитавшейся сукровицей, и вернулся на свой стул. Тот скрипел и шатался, на продавленное сиденье невозможно было нормально сесть, но Жан не собирался жаловаться. Ни к чему было тревожить Марко. Дежурная медсестра совершала ночной обход, гасила свет и желала пациентам доброй ночи. Пахло карболкой, от голода сводило желудок: Жан вдруг вспомнил, что в последний раз ел днем. Это были те самые булочки, которые Марко принес из кондитерской на углу. Подумать только. Всего лишь несколько часов тому назад его Марко был здоров, ходил за сдобой и варил кофе. Жан напряг зрение, вглядываясь в знакомый профиль, а к сердцу подбирался запоздалый страх. Что, если бы у Анни Леонхарт не дрогнула рука нынче вечером? Тогда его Марко уже не было бы в живых. Жан закрыл лицо руками, стиснул зубы. Прав был Ривай Аккерман: надо было стрелять сразу, стрелять на поражение — тогда она не успела бы даже повернуться, не то что начать палить. Жан вспомнил ее руки, уверенно сжимавшие приклад, и содрогнулся. Марко спасла случайность: держи Леонхарт пулемет чуть левее — первые пули полетели бы не в плечо, а в грудь. В сердце. Нет уж. Хватит. — Хватит, — одними губами прошептал Жан. Черт с ним, с расследованием. Он выполнит приказ Доука: не полезет больше не в свое дело. Нет такого преступника, чья поимка стоила бы жизни его Марко. Эти мысли не давали Жану покоя всю ночь. Он задремал лишь под утро, кое-как скрючившись на неудобном стуле. Разбудила его медсестра, совершавшая утренний обход. Жан поднялся, потер шею; отметил, что Марко выглядит уже куда лучше вчерашнего. Медсестра говорила что-то о времени, когда нужно менять повязку, и Жан встряхнул смятый плащ. — Ладно, я пойду. Наверняка Доук захочет получить отчет о вчерашнем как можно скорее. Вместе с медиками в квартиру Кэрри накануне вечером приехала и полиция. Среди судмедэкспертов была Ханджи, и в ее глазах, всегда безмятежных за стеклами очков, теперь читалось раскаяние: она единственная догадывалась о том, что привело двух молодых детективов не в то место не в то время. Жан показал жетон, кратко объяснил, что они с детективом Боттом столкнулись с гангстерами, которые хотели нелегально купить оружие, а потом открыли стрельбу, и уехал с Марко. Объяснения, решил он, подождут до утра. Интересно, Доуку уже сообщили и происшествии? И если да, то как именно? Позвонили домой, выдернули из-за семейного стола? Жан поправил шляпу и постарался выкинуть из головы мысли о том, что ждет его на службе. — Жан, — позвал Марко, и он обернулся. — Пожалуйста, Жан, не надо… Не вини себя. То, что случилось… Это просто стечение обстоятельств. Ты не виноват. Жан отвел взгляд, уставился на заляпанные грязью и кровью мыски ботинок. Сосчитал до десяти, потом десять раз мысленно сказал себе: «Ты дурак, Кирштайн, ты чертов дурак» — надо же было как-то успокоиться. Потом ответил: — А я и не виню. — И быстро вышел в коридор. Возможно, стоило завернуть домой: побриться, сменить рубашку — но Жан не хотел ехать туда один. Без Марко меблированные комнаты превращались просто в грязный дешевый угол, где можно заночевать, если другого места не нашлось. Он потер подбородок, ощупывая пробившуюся щетину, поймал свое отражение в витрине бакалейной лавки — осунувшееся, блекло-серое, с мешками под глазами — и решил, что достаточно хорош для полицейского управления Нью-Йорка. В участок он приехал одним из первых, и все же Найл Доук — вот ведь ранняя пташка! — уже ждал у его стола. — Подробный отчет будет готов через час, — сказал Жан, не утруждая себя словами приветствия. Доук кивнул. Лицо его приняло какое-то странное выражение; он сделал шаг назад и остановился, как будто хотел что-то сказать. На секунду Жан испугался, что это будут слова сочувствия, но, к счастью, Доук промолчал. Он развернулся и направился к себе в кабинет, а Жан уронил голову на скрещенные руки. Подите к черту с вашей поганой жалостью, подумал он. Подите к черту и оставьте меня в покое. Наверное, он просидел бы так весь час, который сам себе отвел на отчет, но тут на краю стола зазвонил телефон. Жан подскочил как ужаленный, схватил трубку. На секунду его охватил иррациональный страх: это звонят из больницы, Марко стало хуже, — но голос в трубке не походил на голоса уже знакомых Жану врачей. — Детектив Кирштайн? — Говорил мужчина. Он запинался и нервничал, а может, это была просто иллюзия, созданная треском помех. — Да, это я. Слушаю, — ответил Жан. — Это Бертольд Гувер. Я хочу с вами встретиться. Чтобы сдержаться, Жану потребовалась вся его воля. Он стиснул трубку в руке, до боли закусил губу. Хотелось заорать на этого ублюдка, из-за дружков которого Марко вчера чуть не погиб, но вместо этого Жан произнес: — Я продиктую адрес участка. Приезжайте в любое время до шести вечера. О формальностях не беспокойтесь, камеру я подготовлю заранее. Гувер чуть слышно вздохнул. — Сегодня, в девять вечера. Я буду ждать вас в доках рядом с Тридцать девятой улицей, напротив Бруклинской верфи. Я расскажу вам, что было в «Марии», а вы, — его голос дрогнул, — оставите нас в покое. Жан задумался, как лучше поступить: крикнуть «Отправляйся к чертям, больной урод!» или просто бросить трубку, — но Бертольд Гувер отключился первым. Жан посидел еще немного, слушая короткие гудки, и наконец приступил к отчету. Идти на пристань к девяти вечера Жан не собирался. День шел своим чередом. Доук принял отчет холодно, но и выговора делать не стал; ближе к обеду заскочила Ханджи — спросить, как там Марко. Сам Марко позвонил в пять часов вечера. — Все отлично, — уверял он, и Жан представлял себе, как Марко в застиранной больничной пижаме стоит в холле у телефона-автомата и улыбается. — Не поверишь, заживает, как на собаке! Еще пара дней, и меня отсюда выпустят. — Здорово. — Как там у тебя? Что Доук? Какие новости? — Новостей никаких, — соврал Жан. А может, и не соврал. Ведь если он не пойдет на встречу с Гувером, то звонок можно выкинуть из головы. — Ханджи приходила, передавала тебе привет. Мог ли Гувер в самом деле знать что-то важное? — Спасибо. — Марко помолчал. — Значит, справок о Брауне и Гувере ты больше не наводил, — полуутвердительно произнес он. Это был последний шанс признаться. И Жан его упустил. — Нет. Не наводил. Ничего о них не знаю и знать не хочу. Леонхарт погибла, Браун тяжело ранен, может, тоже уже помер, а в одиночку Гувер только и может, что трястись под кустом. Пес с ними, Марко. Дело закрыто. — Как скажешь, — протянул Марко и стал прощаться. Жан слушал его голос и думал о гостинице «Мария». О кровавой резне, до которой ему теперь не было никакого дела. Но все-таки — чем хотел поделиться Бертольд Гувер? «Я расскажу о том, что было в “Марии”», — звучал его голос у Жана в голове. Дурацкое предложение. Разве весь город не знает, что произошло в гостинице «Мария» девятнадцатого апреля тысяча девятьсот двадцать третьего года? В начале восьмого коллеги начали расходиться по домам. Жан сложил бумаги и письменные принадлежности, оделся. К этому времени сомнения превратились в решимость. На пороге участка его остановил Найл Доук. — Послушай, Кирштайн, — сказал он, — ты ведь не собираешься больше делать глупостей? — Ни в коем случае, капитан, — заверил его Жан. Он говорил правду. Больше — никаких глупостей. Жан собирался на встречу с Бертольдом Гувером один. Нечего было тянуть Марко за собой в это болото. Жан вышел на улицу. Газовые фонари освещали проспект, отражаясь в окнах домов; небо вместо темно-синего казалось фиолетовым из-за низко нависших туч. К девяти часам наверняка должен был начаться дождь. Жан спустился по ступеням и направился вдоль трамвайной линии, размышляя, успеет он перекусить или лучше сразу ехать в Бруклин. — Далеко собрался? — раздался за его спиной голос Марко. — Твоя остановка в другой стороне. Жан обернулся: Марко облокотился о фонарный столб в паре футов от выхода из участка. Его правая рука лежала в треугольном платке, обвязанном вокруг шеи, плащ был небрежно наброшен на плечи. — Я… — растерялся Жан. — Я… А ты? Ты здесь как? Ты же говорил… — Говорил, — печально согласился Марко. — А потом понял, что не стоит тебя тут оставлять без присмотра одного. Пришлось уговорить врачей выпустить меня под мою личную ответственность. — Он подошел ближе. — Так что давай, выкладывай. Только на этот раз все начистоту. Врать по телефону — это было одно. С таким Жан мог справиться. Но лгать, глядя Марко в глаза? Немыслимо. — Сегодня утром мне звонил Бертольд Гувер. Марко внимательно выслушал пересказ разговора. — Значит, в девять напротив Бруклинской верфи? — повторил он. — А сейчас только четверть восьмого. Успеем поужинать. — Нет, — покачал головой Жан. — Я еду один. Я не собираюсь больше тобой рисковать. — А я не собираюсь рисковать тобой. Так что или мы идем на эту встречу вместе — или не идем вообще. Выбирай. Самым разумным сейчас было бы завалиться к Барри, съесть хороший стейк, а потом подняться на второй этаж и выпить по паре пива. Отправиться домой, сменить Марко повязку и лечь спать. Поступить так, как советовал Найл Доук: не делать глупостей. Но что, если глупостью на самом деле было нежелание выслушать Бертольда Гувера? — Не бойся, Жан, — тихо произнес Марко, как всегда безошибочно угадав его сомнения. — На этот раз я буду осторожен. Если хочешь, я даже буду держаться позади. — Давай поедим, — откликнулся Жан. — У нас не так много времени. Он хотел, он действительно хотел не ворошить больше это осиное гнездо — но не мог остановиться. В итоге они опоздали: из-за какой-то поломки трамвай застрял на мосту и простоял там почти двадцать пять минут. Когда они добрались до Бруклинской верфи, была уже половина десятого. Даже если Гувер и ждал их в назначенном месте, то наверняка уже ушел, и эта мысль неожиданно принесла Жану облегчение. Возможно, судьба распорядилась так, чтобы все ниточки, которые вели к произошедшему в гостинице «Мария», теперь оборвались. Они свернули с Тридцать девятой улицы в проход между портовыми складами и через пару минут вышли на маленький пятачок между строениями. Начинался дождь; на сливном стоке одного из складов болтался подвесной фонарь, с грехом пополам освещавший кусок площадки. Жан огляделся. К его немалому разочарованию, Гувер все-таки был там. Его длинная темная фигура отделилась от стены, и он остановился на границе света и тьмы: должно быть, считал, что так у него будет больше шансов спастись, если кто-то из полицейских вздумает в него стрелять. — Я рад, что вам лучше, детектив Ботт, — сказал он. — Видите: я не держу на вас зла. — Еще бы ты держал, ублюдок, — с отвращением бросил Жан. — Это же ты преступник, а не мы! Фонарь качнулся, на мгновение осветив грустное вытянутое лицо Бертольда. Печальные, словно у побитой собаки, глаза сверкнули в полутьме. — Вы застрелили Анни, — сказал он. — И чуть не убили Райнера. Может быть, убили. Я не знаю. Мне не говорят, выкарабкается он или нет. Я молюсь, чтобы он поправился. Жан стиснул зубы. Да, он застрелил Анни Леонхарт — и жалел только о том, что поздно нажал на спусковой крючок. — Да, мы преступники, — продолжал Бертольд, — и убийцы. Но они — моя семья, у меня никого не было, кроме них, а теперь и их нет. Анни нет… И я… Я… — Хватит, — мягко остановил его Марко. — Не будем об этом больше. Гувер, что ты хотел нам рассказать? Бертольд вскинулся. — Сначала обещайте, что оставите нас в покое! — Чтобы вы и дальше убивали ни в чем не повинных людей? — спросил Жан. — Нет, нет! Я… Мы больше не возьмем в руки оружие, нет. Если… Когда. Когда Райнеру станет лучше, мы уедем. Я увезу его. Мы поедем на Западное побережье, к Тихому океану, там… Там красиво, я видел на картинках. Все эти пальмы, и пляжи, и кинозвезды. Вы никогда больше о нас не услышите. Только обещайте. Жан покосился на Марко, тот чуть заметно кивнул. — Хорошо. Обещаем. Теперь выкладываем, что такое ты знаешь о бойне в «Марии», чего не знаем мы. Бертольд сделал глубокий вдох. — Я знаю, кто ее заказал. — Твои боссы? — фыркнул Жан. — Нет, не они. — Теперь фонарь качнулся в другую сторону, и Бертольд превратился в размытое черное пятно. — Это был ваш человек. Полицейский. Он и раньше иногда передавал нам задания. В этот раз пришел вечером восемнадцатого, мы как раз слушали матч. Бейб Рут выбил хоумран, а тут он ввалился — и вырубил приемник! — Из темноты послышался горький смешок. — Сказал, что у нас срочное дело. Что пора припугнуть Рейсов и для этого нужно пошуметь немного в «Марии». Оставил нам коробку патронов и ушел. Продолжать? — Валяй, — сказал Жан. — Мы приехали в «Марию» к одиннадцати. Вошли. На входе Анни застрелила ту девчонку, и тут же поднялся крик. Люди бросились кто куда. Большую часть мы перебили в лобби, потом Райнер и Анни пошли в коридор, а я подошел к лестнице. Перестрелял тех, кто успел убежать на второй этаж. Хорошо, что там резные перила: всех видно, даже тех, кто ползет. А дальше мы ушли. Поехали на Мэдисон-авеню, выпили там по чашке кофе. Прогулялись и вернулись посмотреть, как дела у полиции. Встретили там вас. Жан прикрыл глаза и потер переносицу. Перед внутренним взором как наяву встал холл гостиницы «Мария». — Как зовут этого полицейского, который отдал вам приказ? Даже в темноте было видно, как Бертольд испуганно сжался. — Я не могу сказать. Простите. Он узнает. Он все всегда знает, не понимаю как. Если я скажу его имя, он найдет нас даже в Калифорнии и убьет. Он — страшный человек. Жан поморщился. Что за бульварные клише? Сначала Доук, теперь Гувер. — Если бы не он, — произнес Бертольд, — ничего этого бы не было. Мы не пошли бы вчера к Кэрри, не напоролись бы на вас. Простите, я рассказал все, что мог. Теперь дайте мне уйти. Пожалуйста. Вы обещали. — Катись к черту, — пожелал ему Жан, и Бертольд скользнул назад, сливаясь с тенями. — Прощайте, — послышался его удаляющийся голос. — И лучше бы вам тоже уехать. Этот город — он не для честных людей.