Die Farbe der Hoffnung

Длинные тёмные ресницы дрогнули, когда лучик проснувшегося солнца бесцеремонно спрыгнул с подоконника на лицо ещё спящего парня. Поведение прыткого яркого зайчика в столь ранний час было расценено как крайне наглое, можно сказать даже — хамское, так как заведённый на семь тридцать будильник должен был огласить спальню своим омерзительным попискиванием не раньше чем через час. Молодой человек прищурился, лениво поглядывая на медленное колыхание полупрозрачных занавесок, которые словно танцевали под музыку ветра, плавно играя надувшейся тканью — ритмично, как будто в такт невидимым звукам, — и натянул одеяло до ушей. Утренние лучи отражались на окнах и карнизах, скользили по гладкой поверхности платяного шкафа и напоминали трусливо спрятавшемуся под одеялом мужчине о предстоящем дне, вчерашней нервозности, возникшей, когда он проверял свою почту, и радости, когда он наконец-то открыл электронное письмо, возвещающее о долгожданном приглашении на собеседование. Откинув одеяло в сторону, молодой человек тряхнул чёрными как смоль волосами, отбрасывая последние остатки сна, чтобы приветливо улыбнуться светящемуся диску, жадно ласкающему обнажённое тело, и встретить новый день, обещающий большие перемены. Улицы уже тонули в свете и избавлялись от картинно-акварельной размытости, утрачивая при этом свой меланхолический настрой и редкий для мегаполиса покой — наполняя тротуары людьми, а город звуками. Брюнет в строгом чёрном костюме, идеально подчёркивающем его фигуру, но без должного к нему галстука, мчался по ещё пустому шоссе, периодически надавливая на газ и удерживая руль лишь левой рукой. Чтобы в правой зажать мобильный телефон, из которого лился приятный женский голос. — Нет, мама, я не позавтракал. Я не успевал. — Чёрная Ауди, резко подрезавшая его машину, вынырнула будто из ниоткуда, создавая на дороге практически аварийную ситуацию. Для его десятилетнего Опеля. Мобильный телефон чуть не оказался лежащим на соседнем сидении, а спокойная размеренная речь чуть не превратилась в лексикон из подворотни. Вернее она преобразилась в одно-единственное слово, ясно характеризующее поведение не совсем адекватного водителя в тёмном, вылизанном до блеска танке. — Нет, мама, это я не тебе. Да, не позавтракал, потому что опять проспал. Да ничего я не забыл! И галстук тоже, — и уже возвращаясь к реальности, он интуитивно коснулся твёрдого воротничка рубашки. — Чёрт! Чернявая красавица, наделённая не только аристократичной красотой, но и, казалось бы, душой, летела быстрее ветра, разрешая ему же оглаживать свои глянцевые бока и совершенную линию крыши. Молодой человек, сердито сжимающий кожаный руль своей машины уже двумя руками и всё равно едва поспевающий за венцом немецкого автопрома, может быть, и оценил бы всю эстетику ультрасовременной техники, если бы сощуренные, пылающие синим огнём глаза не говорили бы о совсем другом желании. Догнать, обогнать и подрезать это переливающееся на осеннем солнце животное, точно так же, как это было проделано и с ним. И, может быть, желание оказаться первым, которое ещё в студенческие времена давало возможность выдвигаться в список лучших студентов юрфака, и вера в собственные силы помогли бы достигнуть поставленной цели, но только вот словно из ниоткуда возникшая полицейская машина с предупреждающе мигающей на заднем стекле надписью: «Пожалуйста, остановитесь» взяла на себя, к величайшему удовольствию синеглазого красавца, роль безжалостной Немезиды. Обгоняя отъехавшую в сторону приунывшую железяку, брюнет, улыбнувшись сам себе, в который раз удостоверился, что именно сегодня день обещает быть поистине чудесным. Старый город с резными деревянными пилонами, искусно дополняющими инкрустацию потемневших от времени и немецкой дождливой погоды строений, остался далеко позади, открывая вид на новый современный пейзаж. Формы средневековых домов перетекали в стремящиеся ввысь конструкции, а брусчатка в гладкий светло-серый бетон. Синий Опель, образцово гармонирующий с цветом глаз своего хозяина, остановился на предназначенном ему месте — огромной парковке перед высотным застеклённым зданием, где кроме офисов мог бы спокойно располагаться и дом терпимости — слишком уж вычурной и крикливой казалась его архитектура, где чёрные стёкла на месте оконных рам были оттенены золотыми завитушками, и к главному входу вела белая мраморная лестница. — Здравствуйте, где мне найти «МедТехКом»? — беспокойство молодого человека, деловито задавшего охраннику вопрос, выдавали лишь его несдержанные движения — он ежесекундно то расстёгивал, то снова застёгивал облегающий стройное тело пиджак. — Пятый этаж, прямо, потом налево по коридору и первый поворот направо, — даже не взглянув на вошедшего, пробубнил пожилой мужчина, вальяжно расположившийся за столом, усердно делая вид, что его должность не ограничивается только лишь протиранием штанов и охраной висящих позади него ключей. Уже в лифте молодой человек понял, как сильно он нервничает. Причём с каждым пройденным этажом страх становился всё более липким и стекал мелкими каплями с белой шеи под воротник. Вследствие чего он, уже с перекинутым через плечо пиджаком, несколько раз проехал нужный ему этаж, запутался в коридорах, два раза попал в один и тот же офис, по случаю судьбы оказавшийся психотерапевтическим центром, и в конечном итоге опоздал на двадцать с лишним минут. Влетев наконец-то в нужное помещение, он довольно-таки твёрдым шагом, хоть и со взмокшими волосами и пиджаком наперевес, направился в сторону стола, стоящего посередине приёмной и выделяющегося не только своим центральным расположением, но и сидящей за ним белокурой девушкой-секретаршей. — Доброе утро! Простите, я попал в пробку и, — осторожно начал брюнет, — не смог приехать к назначенному часу. Моя фамилия, — молодой человек невольно запнулся, когда его взгляд соскользнул к руке секретарши, поглаживающей наполненную буро-коричневой жидкостью и обтянутую вместо крышки марлей трёхлитровую банку, стоящую так опрометчиво на краю стола, — Паскаль Шэфер. — Шэфер? — Будто бы не замечая своего посетителя, девушка развязала марлю и, привстав, понюхала плавающую на поверхности отвратительного вида слизь. — Вы опоздали. — Да, я знаю, — отвести глаза от невольно притягивающего на себя внимание стекла было крайне трудно, но, собрав последние, уже, видимо, разлагающиеся останки воли — хотя кислый запах мог исходить и от скользкой массы, покачивающейся на тёмной воде — Паскаль промолвил: — понимаете, я попал в пробку, видимо, произошедшую из-за аварии. Вы же знаете, какое в это время движение, ну войдите в моё положение. — Так из-за чего вы опоздали? — сильный акцент неприятно резал слух и сдержанная мимика брюнета начала приобретать новые яркие краски. — Вы издеваетесь? — уточнил посетитель, сурово насупившись и облокачиваясь руками на стол. К сожалению, держать суровое выражение лица в присутствии покачивающейся ароматной субстанции было крайне сложно, так что, тяжело вздохнув, Паскаль собрался повторить уже порядком поднадоевшую выдуманную историю ещё раз. — Понимаете, по дороге в город я попал в пробку… — Да какая разница, шефа всё равно ещё нет. Вы присядьте, — услужливо предложила белокурая красавица, натягивая белую марлю на горлышко посудины, явно игнорируя скрежет зубов и опасно сощуренные глаза молодого человека. Паскаль Шэфер сидел в светлой приёмной уже около двадцати минут и рассматривал офис, в котором ему, может быть, то ли на счастье, то ли на беду, повезёт работать. Внешний блеск и пышущее богатство здания заканчивалось именно на этом этаже и, видимо, в этой конторе. Синий ковролин хорошо сочетался с деревянными столами и кожаными креслами, но выдавал скромность и латентное желание сэкономить. Снопы солнечного света пробивались через огромные окна, но терялись в заваленных бумагой столах. А работающая на полную мощность батарея отвлекала не только от любования интерьером, но и от читающей женский роман в красочной обложке секретарши, и от похрапывающего, сидящего рядом парня. Паскаль всё чаще ловил себя на всё более назойливой и неприятной мысли, что оголённая шея или обтянутый торс симпатичного молодого человека заставляют слюну выделяться чаще, обильнее и в самое неподходяще для него время. Сравнение с собакой Павлова было бы очень точным, если бы мужские обнаженные части тела кроме слюноотделения не затрагивали бы быстро подпрыгивающую до запредельной нормы температуру и зуд в паху. Который уже навряд ли можно было бы списать на что-то ещё, как не на полугодовое воздержание от секса. Ещё шесть месяцев назад активные горизонтальные упражнения входили чуть ли не в каждодневную программу по снятию стресса, а упругая попа и сильные мужские объятия в обязательное к ней дополнение. Только вот отношения, строившиеся изначально только на активном времяпрепровождении, почему-то сексом не обходились. К ним прилагались после нескольких месяцев, причём практически с каждым партнёром, ревность и крики со стороны обладателей этих самых сильных рук, и равнодушие и усталость с принимающей стороны, то есть Паскаля. И если бы синеглазого брюнета спросили, каким должен быть его возлюбленный, то прежде чем посмеяться над этим эфемерным определением, он бы выдал сразу три критерия — немым, глухим и слепым. Звук приближающихся шагов вернул Паскаля в реальность, отвлекая его от мрачных размышлений о личной жизни, её непредсказуемости и возможной, если эту мысль себе долго и настойчиво внушать, ненужности. Дверь отворилась, впуская стройного молодого человека в солнечных очках и с газетой в руках в нагретую работающей на полную мощность батареей контору. Синеглазый брюнет поднял глаза, и на один момент ему показалось, что воздух вокруг него стал слишком горячим, практически обжигающим лёгкие — колючим и разъедающим. Расчётливый юрист, просчитывающий все свои шаги, знающий их направление и главное значение, прагматичный до корней волос, заменяющий время от времени понятие «счастье» на «удовольствие», «удовольствие» на «секс», а «секс» на «потребность организма» внезапно ощутил, как приземлённо-практичный отсчёт секунд замедляет свой ход, с трудом перебирая проходящие кадры, как при замедленной съёмке, и… останавливается. Колдовская атмосфера, в которой светлые пряди блондина образуют волшебное облако золотистой пыли, сливаясь с золотом кожи и привораживая стремящиеся ворваться в каменный плен лучи света. Буквально мгновение — и отсчитанные секунды разбиваются о бархатистость низкого голоса, возвращаясь в своё нормальное временное русло. — Доброе утро! — вежливо поздоровался Давид, входя в помещение собственного офиса и направляясь к Зоиному столу. — Есть для меня какие-то сообщения? — и, не дожидаясь ответа, продолжил, снимая за дужку «авиаторы»: — Представляешь, меня сейчас полиция остановила из-за какого-то дауна. Штраф будет весёлый, чёрт. Этот дебил ехал на своей двадцатилетней колымаге, ну, максимум шестьдесят. А когда я его обогнал, стражи порядка меня и выцепили. Потом… — взгляд блондина скользнул по яркой обложке любовного романа, лежащего прямо перед его носом, медленно перемещаясь на стеклянную банку. — Солнышко моё, что это? — обманчиво вежливо мурлыкнул Давид, кивая на новый атрибут их интерьера. — Где? — Тут, — в тон Зое пояснил молодой человек, любовно поглаживая гладкое стекло. — А, это. А я уж подумала, что ты про роман. Я его ещё дома читать начала… — Зоя, — голос начальника становился всё более тихим и низким, отчего сидящий за соседним столом молодой человек вмиг проснулся и с неистовой активностью занялся просмотром лежащих на столе бумаг. — А-а-а, ты про это. — Давид попытался прощупать в голосе блондинки хоть каплю смущения. Ну, на крайний случай, песчинку стыда или зевающую, ещё не проснувшуюся, но уже не храпящую совесть. К сожалению, напрасно. — Это — чайный гриб! — Зачем нам чайный гриб? — Давид потёр виски, блаженно прикрывая глаза. — Он излечивает! От всего! И от головной боли! — приторные нотки только усилили мигрень блондина, и, резко распахнув глаза, он выразительно приподнял правую бровь, ожидая следующий дифирамб, пропетый в честь всезаживляющей слизи. — Давид, тебе налить? Давид считал себя крайне спокойным и выдержанным человеком. Сегодня, после разговора с полицией, выписанного немалого штрафа и въедливо-кислого запаха, распространившегося уже по всему этажу, он наконец-то понял азы физики, безрезультатно вбиваемые ему в течение всего школьного времени — всё относительно! И относительно действиям конкретного человека, сидящего прямо перед ним и мило похлопывающего длинными ресницами. — Теперь, дорогая моя, послушай. Через час, когда я пройду ещё раз мимо твоего стола, я не увижу ни этой отвратительной… — тут Давид запнулся, пытаясь охарактеризовать то, что плавало сейчас на поверхности тёмной жижи, — гадости, не почувствую никакого запаха и, главное, не задам сам себе вопрос, почему мои люди в рабочее, заметь, оплачиваемое время читают этот бред, — ткнув пальцем в книгу, и, уже кивая на чайный гриб, подытожил рычащий мужчина, — и ты позаботишься о нём! Ясно?! — Что он сказал? — шёпотом поинтересовался главный бухгалтер, глядя вслед удаляющейся стройной фигуре. — Да ничего! Сказал, чтобы я о тебе позаботилась, — ответил тёплый мягкий голос, обращаясь уже к герою сегодняшнего дня, мирно качающемуся на водной чайной глади. Давид уединился в своём кабинете, Зоя с лёгкой горечью рассматривала панацею от всех болезней, будто прощаясь с ней, а Паскаль ждал, когда его вызовут в кабинет, где только что исчез тот, чей образ до сих пор маячил перед глазами, ослепляя золотом своей ауры и оглушая бархатом певучего голоса — с лёгким незабываемым акцентом.