Die Farbe der Hoffnung

Паскаль повернулся к зеркалу, приподняв подбородок и немного наклонив голову набок, открывая вид на идеальный арийский профиль. Вода стекала вниз по шее с чёрных волос, напоминающих отполированный до блеска, с тёмно-синим отливом агат, затекая под домашнюю футболку и прокладывая дорожку к ключице. Синеглазый зажмурился и встряхнул головой, раскидав мелкие капельки по гладкой зеркальной поверхности. А когда снова медленно открыл глаза, напоминающие своим насыщенным цветом небо, подёрнутое мрачной послегрозовой синевой, то лишь нахмурился и провёл пальцами по влажным прядям, зачёсывая их назад. — Ну, а так ты похож на итальянского мафиози. Кале дёрнулся и резко оглянулся, а появившаяся между бровями неглубокая борозда разгладилась так же быстро, как и появилась. — Мама, что ты тут делаешь? Я тебя не заметил. Связка ключей мотнулась прямо перед его носом, изображая раскачиванием трезвонивший колокол и, звякнув, вновь оказалась в руках женщины. — Ключи от нашей квартиры принесла. Мы с папой уезжаем на пару дней, — плюхаясь на кровать, добавила она. — Ты был слишком погружён в вопросы мироздания — на какую сторону зачесать волосы. — Почему не предупредила? — Ну, я ещё не дошла до того, чтобы звонить сыну и просить его об аудиенции. — А если бы я был не один? — Чтобы ты привел в святую святых кого-то чужого? — брюнетка расхохоталась, вытягивая ноги и, царапая высокими каблуками паркет, фривольно разлеглась прямо на мягких подушках. — До этого я точно не доживу. Паскаль хмыкнул, словно поддакивая остроумию циничной особы, разлёгшейся прямо в одежде на расправленной кровати. Действительно, ещё ни одна из его пассий не переступила порог скромной обители, напоминающей своим аскетизмом монастырскую келью. Встречи и мимолётные знакомства проходили в более интимных, как казалось синеглазому красавцу, местах. Снятые номера в отелях среднего класса несли за собой ауру таинства, преображая сокровенные взгляды и тонкие намеки в глубокую, разведённую в развратных фантазиях страсть. И эта чистая, хорошо разбавленная похоть ощущалась молодым человеком особенно остро именно тогда, когда дверь гостиничной комнаты со скрипом, будто подавая первый сигнал, приоткрывалась и впускала в тёмное помещение силуэт вожделенного тела, обрисованного тонким лучом света. Со временем появились и другие детали, которые отвлекали от искрящейся страстности своей убогостью и серостью, а звук открывающейся двери перестал быть чем-то большим, чем обыкновенный раздражающий скрип. — Ты надолго? — Уеду? — Пришла. — Хам! — и, бодро вскакивая с кровати, ещё довольно-таки молодая женщина проплыла к своему сыну и, коварно улыбаясь, превратила уложенную прическу в иссиня-чёрный вихрь. Вздымающийся и непокорный. — Так намного лучше! Казалось, что опаздывать на важные встречи вошло у Кале уже практически в привычку. Стоя перед зеркалом в стильной одежде, словно созданной для клубной атмосферы и напоминающей всей своей франтоватостью о прошлой яркой жизни, Паскаль так и не решился сделать ещё один шаг по направлению к выходу. Всматриваясь в чёткое отражение напольного зеркала, он несколько раз то расстёгивал, то застёгивал несколько верхних пуговиц. Закатывал рукава и заправлял рубашку в джинсы. Облегающая футболка была слишком чёрной, джинсы сидели слишком низко, а творческий беспорядок на голове слабо смахивал на эстетически-продуманное творение. Всё рисовалось слишком пошлым, легкомысленным, глупым. А когда рядом с ним на гладкой зеркальной поверхности из так некстати разбушевавшейся фантазии вырисовывался образ стройной фигуры с собранными в низкий хвост светлыми волосами, то определение «глупый» и «легкомысленный» становилось более осязаемым. В последний момент, уже выскакивая за порог собственного дома, собранный по всем канонам ночной жизни молодой человек схватил строгий рабочий пиджак и, наспех надевая его прямо в лифте, сделал в который раз достаточно нелицеприятный для себя вывод: что всё-таки он идиот. — А где вы припарковались? Паскаль, уже присаживаясь за стол, обратился скорее к Францу, чем ко всем остальным собравшимся за столь чудным творением дизайнерской мысли. Молодой человек постарался как можно дальше отсесть от Давида, подмечая краем глаза всё тот же простой льняной пиджак и скромный бежевый пояс, что красовались сегодня утром на белокуром красавце. В обстановке шика и вычурной, изрезанной изогнутыми формами декорации, обмазанной со всех сторон позолотой и серебром, в шуме модной джазовой музыки, он, светлый во всём своём облике, показался юристу истинным предметом искусства. Лёгким и утонченным. И почему-то от этого осознания ладони молодого человека увлажнились, так беспечно выдавая трепет и боязнь своего хозяина, что внушённый контроль над случайным, равнодушно скользящим взглядом может быть утерян за секунду — лишь встретившись с чайными глазами. — А мы на такси! — на реплику единственной представительницы слабого пола Паскаль нехотя повернул голову, ненароком натягивая на себя брезгливо-вежливую, больше похожую на оскал ухмылку. — Как мы потом пьяные за руль сядем? — А вы собираетесь напиваться? — Резонный вопрос, — наконец-то подал голос его рыжий товарищ, не сводя с Давида вызывающе-ехидного взгляда, — по бюджету напиться мы сможем только водой из-под крана. Да, и кстати, наш босс приказал с ценами ознакомиться. Паскалю померещилось, что ясные голубые глаза, по своему обыкновению пылающие иронией, окрасились чем-то ещё, чем-то тоскливым, горьким, а может даже и тяжелым. — Держи, Кале, — бросив через весь стол карту алкогольных напитков, выговорил Франц. Изучить цены на винно-водочные изделия, красовавшиеся на сброшюрованных листах, юристу так и не удалось. В момент, когда красная бархатная книжка оказалась у него в руках, в зал вошли предполагаемые спасители в лице шестерых, одетых как по шаблону во всё чёрное мужчин. То, что эта группа людей пришла именно по их душу, Паскаль понял сразу, лишь бросив быстрый взгляд на своих подёргивающихся коллег. Улыбка Давида сложилась в простое демонстрирование тридцати двух зубов — заурядное, ясное и понятное. Зоя выпрямила спину и сложила руки на коленях. А Франц, скалясь и всё так же развалившись в широком кресле, перевёл своё внимание с блондина на бодро вышагивающих скандинавских махди. — Что будете заказывать? Паскаль поморщился. Он никогда не понимал кричащий пафос, исходящий от работников таких заведений. Официант, молодой парень с заносчивым и высокомерным выражением лица, походил скорее на владельца клуба — холёного и знающего себе цену. И от этого Паскаль поморщился ещё больше. Он сам, как отпрыск довольно обеспеченных юристов, был награждён не только тонким умом, хорошим образованием, но и скромностью. С минимальной долей надменности. Сейчас же расфуфыренный тип обращался лишь к одному человеку, улыбаясь своей фирменной улыбкой, в надежде ослепить отбеленными до неестественного свечения зубами того, в кого впился томным взглядом, игнорируя всех остальных. Паскаль кивал невпопад на фразы своего собеседника, педантичного и до головной боли скучного мужчины в годах, выдавливая обходительную улыбку и ожидая, когда тонкокостный угорь с подносом наконец-то уберётся на свою территорию. Синие глаза сощурились и обдали всё ещё улыбающийся «персонал» уничтожающим пламенем. Если в этом законченном пижоне и было что-то от аристократа, то только благородный цвет его голубой рубашки. — Господа, что будем пить? — Давид обратился ко всем остальным, переводя искрящиеся чайные глаза на инвесторов. Мужчины из холодной Норвегии, довольно быстро оккупировав белокурую девушку и заваливая её стандартными вопросами, будто не замечая, как краснеют при каждой сказанной фразе её щеки, приняли благовременное вмешательство спиртных напитков в слишком уж явный флирт на «ура». — Я предлагаю попробовать хорошее немецкое пиво. Давид перевёл взгляд на официанта, который сейчас, по мнению Паскаля, слишком близко склонился к клиенту, воспринимая, видимо, очень уж буквально слово «услужить». Сапфировые глаза следили, как ничего не значащая, но всё равно такая красивая улыбка искривляется, а голова склоняется набок. Как «прислуга» ещё ближе наклоняется к ухмыляющемуся лицу, а губы шепчут в чужое ухо какие-то слова. И разобрать их в потоке музыки, сливающейся в шум, нет никакой возможности. Только рука ненавистного парня с исписанной цифрами салфеткой практически незаметно проскальзывает во внутренний карман светлого пиджака, всего на секунду — на слишком долгое время. — А что ещё вы могли бы посоветовать? — к счастью, из нашедшего на Паскаля забытья его вывел один из гостей, тот, что с сухим голосом и такой же манерой, под стать скрипящему альту, уже двадцать с лишним минут развлекал молодого человека рассказом о своей нелёгкой поездке в ФРГ. — Ну, вы знаете… — Здесь замечательная минеральная вода, — голос Франца прозвучал неестественно слащаво, будто истекая приторной патокой. Если бы не его типично сладко-угодливый тон, медово-ехидная улыбка и рыжие, горящие пламенем пряди волос, то, может, грянувшее предложение можно было бы воспринять на полном серьёзе. Но Паскаль увидел и даже засмотрелся на бесовское мерцание, таящееся где-то внутри этой нескладной фигуры. Если бы не невинные голубые глаза, исторгающие тошнотворно-елейный свет, затронувший на одно мгновение длинные пальцы официанта, проскользнувшие по рельефной, обтянутой рубашкой груди, то, может, пряно-любезный совет не был бы омерзительно переслащённым. Вызывающим почти что горечь. И почему-то Кале захотелось прижать угловатые плечи к груди, нежно касаясь рыжих локонов. Кале неосознанно обвёл всех собравшихся въедливым взглядом и, заметив, что необычно смятое состояние Франца в шутовской роли никто, кроме него, не приметил, сделал для себя очередной вывод: что для юриста он слишком часто мается ненужными вопросами. Особенно в последнее время. — Зоя, милая, а вы что предпочитаете? — Наверное, тоже пиво. — А закусить? — Не, я не могу. Я на диете! Говорят, что северные страны славятся красотой живущих в них мужчин. Потомки мужественных богов, словно вышедшие из скандинавской мифологии, они должны были быть, подобно Тору или Фрейю, смелыми и неустрашимыми, готовыми повергнуть в пучину повиновения одним взглядом, одним жестом, одним словом. Паскаль хмыкнул и отпил заказанное пиво. Как оказалось, сказки остаются лишь сказками, пусть даже и в самых чудных ситуациях. Тучный господин, давным-давно перешедший рубеж мужчины «в самом расцвете сил», был полной противоположностью сложившимся образам о нордической нации. Вообще-то, как и все остальные. На секунду в синих глазах вспыхнуло что-то похожее на жалость, когда его миловидная коллега, чей нервный смех начал напоминать икоту, наконец-то добралась до края дивана, двигаясь практически незаметно, миллиметровыми движениями от надоедливого поклонника. Но этот порыв, как оказалось на практике, был слишком вял, чтобы пробудить в расчётливом уме правоведа сентиментальные чувства. Паскаль лишь наблюдал. За беззастенчиво стелющимся норвежцем. За его провальным флиртом и плоскими шуточками. За кокетливо покачивающейся головой, иногда в такт музыке, что в совокупности с отсутствием волос вызвало бы лишь громкий безудержный смех. Если бы не судьба фирмы, стоящая на кону. Если бы не хорошее воспитание. Если бы не просьба того человека, что был сейчас слишком близко, на расстоянии вытянутой руки. — Зоя, дорогая, посмотрите, у них есть омары в лимонно-чесночном соусе. Какой богатый выбор! Не хотите попробовать? — Не советую, они у них отвратительные. Паскаль выплюнул с садистским удовольствием жалящие горло слова. Ему ещё захотелось добавить, что именно этот тощий неказистый официант и виноват в их мерзопакостном вкусе и, возможно, даже в том, что популяция клешненосных на земле с каждым годом молниеносно сокращается. — А что вы скажете о блинах с икрой белуги? Скандинавский повеса оказался на удивление приставучим, особенно в выборе дорогих блюд. — Лучше не надо. У них все продукты просроченные, — Зоя выговорила слова скороговоркой, будто боясь быть пойманной на лжи. Ей почему-то стало безумно стыдно перед глупо похлопывающим длинными ресницами официантом, который с каждым сказанным словом лишь переводил по-идиотски пустой взгляд с одного клиента на другого. — Лучше закажите хлеб. Он у них всегда свежий. — Здесь вообще еда отвратительная. Не советую. — Зато какая тут минеральная вода! Давид грозно посмотрел на рыжую бестию, пытаясь передать одним лишь резким взглядом своё отношение к плоским и не к месту отпущенным шуткам. Франц же продолжал язвить, пусть иногда и остроумно, вызывая тем самым у Паскаля лёгкое подёргивание уголков губ, и не скрывал своего отношения к поставленной совместной задаче. Он плевался ядом, не замечая чайных сузившихся глаз, и вёл себя как плохо воспитанный ребёнок. Кале вспомнил, глядя на фривольно развалившуюся в кресле фигуру, и своё собственное поведение. Больше десяти лет назад. В подростковом возрасте он был настоящим бунтарём, до неприличия отчаянным и дерзким, не замечая за неимением опыта ту тонкую грань, перед которой взрослый человек интуитивно остановился бы. Только огненный товарищ, отпускающий очередную наглую шутку, был давно уже не подросток. И особенно этот новый мятежный образ никак не вязался с недавним обедом на двоих в тихом ресторанчике на отшибе города, где они вдвоём, словно закадычные друзья, мирно и на полном серьёзе обсуждали дела фирмы, да и просто разговаривали. Через полчаса блюда были заказаны, благодаря Богу и Зое, по умеренным, а для этого заведения практически грошовым ценам. Пиво лилось рекой. А разговор не продвинулся ни на йоту к своей главной теме, по милости которой приходилось извиваться в угождении, словно ужам на сковороде. Давид сноровисто сводил все вопросы на вожделенный для него предмет разговора, но каждый раз терпел в лице хладнокровных норвежцев явное фиаско — они с очевидным умением обходили мотивы сей встречи. — Как я посмотрю, Германия в плане кулинарии — страна третьего мира. А из алкоголя — только пиво. Разве у вас нет эксклюзивных вин? Разговор ни о чём утомлял. Было до скрежета зубов обидно, что любые старания его шефа, мастерски состряпанные и мягко преподнесённые в ракурсе обоюдной финансовой выгоды, сметаются на корню северным снобизмом и желанием погулять за чужой счёт. Ещё более болезненным было ощущение явного провала. Последней каплей, добавленной ледяной надменностью в чашу глубокого разочарования, стали насмешки в сторону его любимой родины, терпеть которые синеглазый патриот уже не мог: — Конечно есть! Вы слышали что-нибудь о ледяном вине? Представьте себе тягучую амброзию, с неповторимым насыщенным амбре. Один глоток — и вы можете явно услышать аромат малины, ещё один — и вы уже ощущаете её на языке. Не думаю, что в серых запорошенных странах слышали о таком чуде. Не так ли, Герр Амундсен? — Неужели настолько хорошее? — У нас это вино называют «вином вдов». Замерший на лозе виноград собирается вручную в ночные часы, на крутых склонах. Очень опасная работа, но она того стоит. Сусло получается концентрированное, сладкое, неповторимое. Если будет возможность попробовать, то не упустите этот шанс. — А почему бы и нет. Закажите нам несколько бутылочек. Паскаль поперхнулся. Воздухом. Проклиная гордость за собственную этническую принадлежность, Паскаль с видимым равнодушием пролистал бархатную книженцию, цепляясь за надежду, что на такие изыски клиенты этого клуба не особо падки, а значит, в списке предлагаемых напитков этой «амброзии» не будет. Надежда растаяла вместе с тремя кругленькими цифрами, что горделиво и с усмешкой глядели прямо ему в глаза. Паскаль поперхнулся второй раз, прикинув, сколько эти жлобы смогут в себя влить. — Вы будете пробовать то, из-за чего наши отцы отдали свою жизнь? — душа адвоката взлетела вверх, в тихую радуясь предоставленной свободе. — Ради пары капель алкоголя жены потеряли своих кормильцев. Дети остались сиротами, а страна потеряла нужных, нет, возможно, даже лучших мужей. — Но… — Вы можете сделать этот выбор, только потом именно вам жить с этой непосильной ношей… Паскаль нёс полную ахинею. Четко выговаривая каждую букву, делая ударения на нужных словах и абсолютно серьёзно заглядывая в глаза каждому из скукожившихся гостей, он купался в собственном бреде. Лишь краем глаза он словил около Давида того самого официанта. Заметил, что кресло рядом с ним, где сидело огненное чудовище, пустует, а тихо сказанные слова разносятся громом даже в музыкальной атаке: — Извините, вашего друга в туалете бьют. Может, полицию вызвать?