Die Farbe der Hoffnung

Ветер бил в лицо и словно озорной ребёнок играл с чёрными прямыми прядями, запутывая и шаловливо переплетая их в невиданный узор. А Паскаль злился. Злился на непослушный вихрь тяжёлых волос, раскиданных необузданным ветром, приглаживать которые было бы лишь потерей времени. Злился на выстроившиеся в ряд невысокие дома, спрятавшиеся за аккуратно подстриженными деревьями и уснувшие, казалось бы, навсегда. В спальном, укрытом от нескончаемо бурлящей жизни городского центра районе, где день перетекал совсем вяло в ночь, ничего не меняя в застывшем ландшафте, лишь приглушая солнечный свет и сменяя его искусственным. Паскаль оглянулся и, чтобы хоть немного согреться, застегнул тонкий облегающий пиджак на все пуговицы. Здесь, среди одинаковых одноцветно-серых, однородно-чистых улиц тишина была стойким нерушимым состоянием, и сидеть в машине с работающим мотором казалось подобно смерти. По крайней мере, для того, кто разрушил бы оглушающее затишье его рёвом. По крайней мере, именно так воспринимал Кале эту действительность, съёжившись от холода и неотрывно наблюдая за массивной железной дверью одного из подъездов, прислонившись к холодному металлу своего автомобиля. А ещё молодой человек злился на самого себя. И по странному стечению обстоятельств его собственную — озябшую и притихшую — природу отражал именно этот осенний ветер, как никогда точно описывающий его настроение, навеянное ему самому непонятно какими ветрами. Непостоянный, сильный и бьющийся в яростных порывах, внезапно переходящих в лёгкое дуновение, проигранное тихой симфонией — шелестом опадающей листвы. Кале показалось, что он именно сейчас в силах прочувствовать метания ветреной стихии, со всеми её взлётами и падениями, легкомысленно танцующей с сорванными и кружившимися листьями. Резко оседавшими на влажную землю и взлетающими ввысь по мановению волшебной палочки — одному желанию воздушного потока. Синеглазый мужчина со всей силы пнул ни в чём не повинный камень, оставляя светлую царапину на дорогой дизайнерской обуви. Сколько парней, мужчин, мальчиков побывало за непродолжительную жизнь молодого человека в его тёплой постели? Сколько стонов, восторженных глаз и пылких признаний ему довелось услышать? Наверное, столько же раз, сколько он и сам влюблялся. Пусть и на мгновение, но в потрясающее и на тот момент новое бурлящее чувство он окунался с головой. Пусть и на долю секунды, но разгоревшийся огонь казался более сильным и ярким, живым и страстным, чем все блёклые, испытанные до этого эмоции. Посчитать было трудно, да и неподобающее это дело — копаться пусть и в собственном, но грязном белье. Потом же, спустя довольно-таки короткое время, чувства гасли, и пылающий азарт превращался в пепел. Опять такой же блёклый, как и в прошлый, и в позапрошлый раз… Подброшенный камушек отскочил от бордюра и покатился вниз по дороге. Паскаль проследил за ним глазами и задумался. Может, и на этот раз всё именно так? Недосягаемость рождает борьбу, она же в свою очередь рождает инстинкты, похоть, страсть… Вечный и уже поднадоевший круг. И, может, нет в чайных глазах ничего притягательного. Просто красивый. Просто желанный. Просто. В течение всей ночи, прохладной и влажной, Кале много раз садился в остывшую машину, замерзший и опустошенный, включал зажигание и прислушивался к равномерному дыханию железной подруги. Он кусал губы и хмурился, поднимая глаза к спящим окнам. Он попытался разобрать на кусочки все дни, проведённые на новой работе, но явного облегчения эта миссия не принесла. Был спокойный взгляд карих глаз, и бегающий — светло-голубых. Была странная молчаливость, иногда совсем не к месту, жизнерадостного рыжего друга, напоминающая отголоском то ли тоску, то ли отчаяние. Но была и строгая, немого равнодушная мимика Давида. Невинные жесты Франца, случайные и ровно до этого момента ничего не значащие, всплывали на границе подсознания, но вместе с ними, как явный антипод, мелькало и отстранённое, слегка напряжённое внимание шефа к своему лучшему другу. Он вспоминал, и с каждым брошенным Францем словом, вспыхивающим в голове ярким светом, недостающие фрагменты дополняли сложившуюся картину, делая её более красочной и понятной. Между теми двумя, что скрылись за толстыми стенами кирпичного дома, была больше чем дружба. Но меньше чем любовь. Паскаль тихо рассмеялся и бессильно опустил голову на руль, впитывая тепло нагревающейся механической души и позволяя тёплому воздуху пробраться до посиневшей от холода кожи. Всё стало на свои места. Зоя перестала быть той немыслимой преградой, перед которой опускались руки, будучи вечным напоминанием того, что иллюзии иногда должны оставаться только иллюзиями. И мужчина, живущий с красивой женщиной, так и останется для гея лишь мечтой — красивой, далёкой, а значит, и не совсем реальной. Паскаль прождал всю ночь. И много раз он спрашивал себя, почему он всё ещё здесь, зачем неотрывно следит за подъездом, освещённым лишь тусклым уличным фонарём. А потом мимолётом он ловил в зеркале свой собственный пустой и расстроенный взгляд, казавшийся при мягком свете салона чужим и безжизненным, и в синий притихший океан вливалась неослабленная гордость бушующих волн, разглаживающая тонкую морщинку между бровей. Никогда и никого Паскаль в своей жизни не ждал. Приходили к нему. Уходил он сам. Рёв автомобиля, заглушающий еле слышный внутренний голос, становился всё более внушительным, и руки включали первую скорость. Ровно до того момента, как лунный свет падал на тонкую тропинку, ведущую к заветным дверям, словно издеваясь над слепящей горделивой синевой и окрашивая сапфировый омут новыми цветами — нежностью и отчаянием. Ключ в замке зажигания проворачивался, и рычание мотора затихало, сливаясь с безмолвием местности и многословием гуляющего ветра. Паскаль почувствовал, что проведённые часы на улице, под накрапывающим дождём и пронизывающим ветром, стоили этих двух минут, в течение которых он неотрывно следил за статной фигурой, показавшейся на узкой тропинке. Уже с полминуты, а может, и целую вечность, он стоял напряжённый, с прямой спиной и вытянувшись по стойке смирно, словно стойкий оловянный солдатик, отслеживая замороженным взглядом тёмное очертание, показавшееся из-за мрачных крон деревьев. Мятая рубашка, превратившаяся чудесным образом из стильно-деловой в каждодневно-обычную, призывно обтягивала стройную фигуру с красивым изгибом плеч, оголяя при этом шею и сбиваясь где-то на талии. Лёгкая летящая походка только добавляла легкомыслия в странный образ, представший перед синими глазами — было в нём что-то по-юношески беззаботное, когда ветер удерживал длинные светлые пряди на своих воздушных волнах, открывая безупречные скулы и подчеркивая прямой пронзительный взгляд. Будучи парализован увиденным, Паскаль продолжал всё так же стоять около своей машины, чувствуя спиной холодящий, но не отрезвляющий металл. Кале уже влюблялся. Влюблялся в красивые изгибы и аристократические лица. В доминантных, со стальным стержнем, и в окутывающе-нежных, по-милому слабых. В стильных, умных и богатых. В берущих и знающих себе цену. Но так же и в дарующих. Но никогда он не влюблялся в ветер… — Паскаль, что ты тут делаешь? Почему ты не поехал домой? Хотелось сказать простое «жду», хотелось добавить: «из-за тебя», а вылетело обыкновенное: — Как Франц? Всё было сделано и сказано не так, и почему-то даже построенные и про себя проговариваемые фразы срывались с губ уже совсем другими. Может, виной тому был холод, заморозивший горло и мешающий сделать глубокий вдох. А может, и улыбка, от которой тяжело было отвести взгляд — невесомая, нереальная — уловить которую было так же тяжело, как и хлестающий по лицу ветер, и поймав — разгадывать, что же скрывается за подрагивающими уголками губ. — С ним всё хорошо. Приходит в себя. Как обычно. Как по волшебству в руке Давида материализовалась тонкая резинка для волос, и на время, пока он собирал разметавшиеся волосы в тугой хвост, он замолчал. Кале не перебивал. Но в глубине души он был благодарен за короткую повисшую паузу, которая помогла бы ему собраться не только мыслями, но и духом. Он обдумывал, как наконец-то одним махом выдать весь эмоциональный кавардак, заваливший его холодный разум. Высказать предложения, типа: «Давай встречаться» или «Ты мне нравишься» в это прекрасное, скульптурно вылепленное лицо, тронутое лёгким золотым загаром, было бы просто смешно. И стыдно. А ещё глупо и по-детски. Почему-то в трещащей голове крутились только односложные фразы, не очень приметные и банальные. И синеглазому молодому человеку, вдруг, как никогда захотелось произвести на свою головную боль незабываемое впечатление, разбить все шаблоны, заставив своего шефа раскрыть от восторга рот. Паскаль уже представлял, как он томно проговаривает, при этом немного склонив голову и прожигая собеседника взглядом, что-то типа: «Не хочешь позавтракать? Я могу подать тебе его прямо в постель». Или же: «Мне надо позвонить на небеса и проинформировать бога, что у него пропал один златовласый ангел». Молодой человек ещё раз прокрутил эту речь у себя в голове, прикинул, нужно ли в довершение облизать себе при этом губы, и практически физически ощутил, как резким движением кулак Давида врезается в его глаз. Стылый голос моментально вывел синеглазого из мира фантазии и бреда: — Паскаль. — И снова пауза, которая теперь уже разбивает собранные в ряд мысли, обращая их в хаос. — Я не знаю, что между вами происходит, да и не моё это дело. Вмешиваться я не собираюсь. Да и так понятно, что никто бы не стал ждать около шести часов на улице, чтобы потом просто поинтересоваться здоровьем друга. Хоть Паскалю и не понравилось, как прозвучало из этих уст слово «друг», но он никак этого не показал. — Просто ты должен понимать, на что идешь. Франц сейчас не в лучшем состоянии, и любые отношения, особенно с коллегой, не пойдут ему на пользу. Ты видел, что сегодня произошло в клубе. И это повторяется уже в течение полугода. Мне не нужны разборки на работе. Я надеюсь, ты меня понимаешь, что я думаю про возможную «дружбу» между сотрудниками, особенно сейчас, не в лучшие времена. — Давид, ты не так меня понял… — Я думаю, что всё-таки так. Ты ведь гей? — голос звучал отстранено, будто озвучивая заметку из газеты, сухо и четко. Паскаль нахмурился. Это было сильнее, чем недавний нафантазированный удар в лицо. Это было реально. — Гей. Паскаль посмотрел с нескрываемым вызовом на Давида. В синих глазах сейчас не было ни капли недавнего смущения и растерянности. В них плескалось безразличие и немое приглашение, отправляющее своего собеседника если не на прямую стычку, то, по крайней мере, далеко и надолго. Давид столкнулся с гордым взглядом и улыбнулся. — Не дуйся. Я просто считаю, что сейчас не время, чтобы вы начали встречаться. — Из-за душевного состояния Франца? — не скрывая издёвки, спросил Кале. — Из-за многого, — неопределённо ответил Давид. Он усмехнулся себе под нос и, подставив открытое лицо навстречу ветру, закрыл глаза. Через секунду Паскаль услышал уже следующий вопрос: — Он тебе нравится? — Да, очень, — ложь легко слетела с его губ. А вызов в синих глазах не пропал, а только разгорался с каждым новым вдохом. — Может даже ты влюблен? — Скорее всего. — И ты хочешь быть рядом с ним. — Хочу! Паскаль уже не мог сдерживать злость, пропитавшую его за сегодняшний вечер. Она была горькая на вкус, как и каждое слово, сорвавшееся с этих красивых губ. Она отливала тёмно-коричневым, скорбным цветом в миндалевидных блестящих глазах. И было ясно, что Давид просто ревнует. Сильно. Скрытно. К Францу. — А что он? — Он не хочет. — Ты спрашивал? Или пытался? — И то, и другое. — Ты сможешь сделать его счастливым? Ты сможешь полюбить его по-настоящему? — Я уже люблю. Очень! — Молодой человек не врал. И от понимания, что произнесённые слова — чистая правда, рот наполнился вязкой слюной, а в глазах защипало. Он не думал, что именно так сбудется его мечта — сказать эти простые три слова в лицо тому, кому они предназначались. А ещё не думал, что они такие горькие. На вкус. Договорить Кале не смог. Слишком близкий цитрусовый аромат кружил голову, а горячее дыхание опалило заледеневшее ухо, проговаривая мелодично, под стать игре несмолкаемого ветра, отрывисто и певуче: — Ты замерз. Поехали ко мне. Тебя надо отогреть. — И, внезапно отстранившись и горестно оскалившись, Давид добавил: — И обсудить, как ты сможешь завоевать это горемычное создание.