Нечестная игра

      Тихий перестук музыки ветра.       Протяжные звуки, что издают гуары снаружи, укладываясь спать.       Хлопанье плохо натянутой ткани под порывами сквозняка.       Всё это немного отвлекает от записей, что нужно сделать и перечитать, но Ллеран старается сосредоточиться. Если он не будет вести подробный дневник, то что-нибудь спутает, а это недопустимо.       Ему выделили целый шатёр. Неслыханная роскошь.       Но учитывая, какой мерой теперь измеряют каждый его шаг…       В шатре, впрочем, довольно пусто. Не самая чистая постель из шкур, подвесная полка с мелочами, его снаряжение, сваленное аккуратной кучей — легкие доспехи, посох, сумка, зачарованные сапоги, маска от ветра и пыли…       Пара циновок. Костёр.       Сам он остался одет лишь в бельё и накидку из тонкой шерсти. Не та вещь, которую будешь таскать по грязи, но на привалах самое то, чтобы согреться. Ллеран читает, переплетая длинные волосы в косу; заучивает наизусть пророчества, выписанные из книг — цепкая память хорошо ему служит, ещё ни разу не подвела. Спектакль удаётся отлично — но у него опытные режиссёры, и не такой уж дрянной актёр.       Всё больше идиотов верят: Неревар возродился. Ллеран убедителен. Конечно, невозможно сомневаться, что всё это лишь политика, но в выборе между целостью шеи и всем этим фарсом… фарс хотя бы даёт иллюзию выбора.       И это само по себе забавно. Смотреть, как все они ахают, проверяют его, как ведутся на ходы, что он выучил, ещё будучи посредником и торговцем, как немного харизмы там и немного удачи здесь творят чудеса даже с проницательными людьми. Уверенность — вот ключ. Даже если появится сам господин А. и заявит, что это его бывший раб — а он не появится — большинство уже просто не поверят.       Они все не знают, кто Ллеран такой на самом деле. Не знают, что каждую проклятую ночь он слышит Голос, который зовёт его. Зовёт вернуться в несуществующее и не существовашее «где-то». Сводит с ума. Голос так убедителен, глубок и вкрадчив, так знаком — о, это голос Шармата, и Ллеран понимает, что рано или поздно придёт на этот Зов. Но вовсе не потому, что Нереварин. Имперцы просто выбрали того, кому было нечего терять, и заключили контракт. Судьба не бывает так прямолинейна и абсурдна, заговор есть заговор.       А Красная Гора — гробница отвратительных тайн вокруг сердца мертвого бога. И ему просто хочется довести игру до конца, а потом сделать свой ход. Тот, который вряд ли ждут. Имперцы считают Шармата сказкой, экзотической легендой; данмеры боятся созданного пропагандой образа, в которой Трибунал вложил свои неудачи. Никто из них не слышит Голоса.       Все они, даже Голос, лгут — каждый по-своему, и каждый по-своему обращается к правде.       Ллеран Атерас пока что молчит; слова — пыль, а время дел ещё не пришло.              Прикрывающая вход драпировка отходит в сторону, слышно вежливое покашливание.       Ллеран отрывается от бумаг. Какая-то девица принесла еды, судя по запаху из котелка, что у неё в руках, и чая.       Ллеран не голоден, но травяной отвар — весьма кстати.       Девушка стелет циновку, расставляет на ней посуду по обычаю. Атерас какое-то время наблюдает за ней, потом снова погружается в чтение.       Так проходит несколько минут; когда он снова поднимает голову, то оказывается, что эшлендерка всё ещё здесь.       — Спасибо, — терпеливо сообщает ей Ллеран. — Благодарю тебя.       — Сэра… все говорят, вы Нереварин. Моё племя…       Она запинается, теребит завязку на одной из длинных кос. Потом зажмуривается.       — Моё племя благодарит вас за всё, что вы сделали и то, что ещё сделаете, Неревар Возрождённый. Ашхан ещё раз уверяет вас в свой ло…яльности. А я с радостью сделаю эту ночь теплее для вас, сэра…       Она слышит, как сидящий напротив неё мер с шипением выдыхает сквозь зубы, и испуганно поднимает веки, таращится на него. Он недоволен?       — Сколько тебе лет? — интересуется Ллеран, закрывая книгу. По его слишком тёмным глазам невозможно ничего понять.       — Восемнадцать, — заикается девушка. Может быть, врёт. — Я… Видящая — моя бабка, сэра. Она говорила, что…       — Я благодарен твоему племени за кров, пищу и заботу. Я уважаю ваши обычаи, но пожалуй, откажусь от такой щедрости.       Девушка меняется в лице и обнимает себя за плечи, боязливо оглядываясь на вход в шатёр.       — Прошу вас, не прогоняйте меня, сэра. Я вам не нравлюсь?       Голос у неё дрожит на этом вопросе, и наверное, это именно то, что и задевает в душе не ту струну. Нет, совсем не ту, что надо бы.       Ллеран знает — обычаи суровы. Но жить в племени, всё же, не то, что находиться в рабстве. Ты можешь уйти, можешь спорить, можешь… много что можешь.       Скорее всего, если он сейчас скажет ей уйти, ничего особенного не случится. Или наоборот. Испортить кому-то жизнь так просто, когда обладаешь властью.       О которой не просил и которая, в общем-то, такая же ложь, как и всё вокруг.       — Иди сюда.       Девушка торопливо поднимается, подходит на пару шагов, опускается рядом с ним на колени.       Сама она худенькая, но ладная; узкое лицо с большими глазами, изящные кисти рук. Всё остальное скрывает довольно бесформенная одежда — тряпки, которые эшлендеры выдают за произведение портняжного искусства, у Ллерана всегда вызывали недоумение. Он протягивает руку, приподнимает её лицо за подбородок, вынуждая посмотреть на себя.       — Как тебя зовут?       — Равия-Ансу, сэра.       — Равия, ты не обязана подчиняться ничьим приказам, если не хочешь. Ни своей бабки, ни ашхана, ни Видящей, ни кого угодно на свете.       В больших глазах стоят слёзы.       Ллерану от этого тошно, как давно не было.       — Я не… — девчонка опускает голову, и его пальцы скользят ей по щеке. — Вы не подумайте, я не против. Ашхан меня выбрал. Это почёт, быть с вами. Бабка говорила, я… буду первый раз с кем-то… великим воином… она Видит.       Шмыгает носом и пялится в потолок, только бы не пустить слезу по щеке.       Наверное, такие молодые, как она, для племени — сокровище. Дети для данмеров — редкое событие. Особенно здесь, в пустоши, сейчас, когда свирепствуют красные бури, а природа сошла с ума. Девице и правда не больше двадцати лет. Ребёнок почти. Ашхан прямо от сердца оторвал. И что вот с ней делать?..       — «Первый раз»?       -…нужно быть с тем, кто сильнее всех. Тогда дети будут… сильные…       Заладила — «сильные, сильный». Головы отрывать Атерас, конечно, горазд, а вот толку?       Смотреть на неё нет сил. Выставить — тоже. Ллеран тянет девушку сесть рядом, обнимает за плечи; та всхлипывает и обвивает руками его шею.       Атерасу так хочется гаркнуть — «дура!», но он не может. Всё это кто-то вбил ей в голову, и теперь девчонка боится не пойми чего — то ли его, то ли гнева бабки — конечно, довольно тяжёлой женщины, но признавшей двемерского ублюдка на седьмой воде Нереварином, что уже доказывает, что Видящая она так себе.       Равия пытается его поцеловать, неловко тыкается губами куда-то в челюсть. Дрожит от волнения.       — Нет, нет. Так не пойдёт. Если это и правда так необходимо, то успокойся сперва. Перестань. Я не дремора и не съем тебя.       Не лучшее утешение.       Он поднимается, отходит к огню. Разводит его жарче — не так-то здесь и тепло, если задуматься. Снимает накидку. В душе как-то звеняще пусто; хочется то ли закричать, то ли выйти наружу и пойти подпалить старой нетчихе Видящей, что получится.       Нашли развлечение. Знали бы они, какой он «Нереварин» на самом деле, так первые погнались бы за ним с копьями. Но нет, надо играть эту роль, даже перед собой. Играть так хорошо, как будет нужно, чтобы попасть…       — Сэра?.. — Равия, немного пришедшая в себя и утёршая слёзы, смотрит на него с затаённым трепетом. Как детёныш гуара, который видит хищника и не знает — то ли его сейчас сожрут, то ли помилуют. Тьфу…       — Я сейчас.       Ллеран выходит. Умывает лицо в панцире краба, полном воды, который стоит рядом со входом. Смотрит на луны — Лорхан мёртв, да здравствует Лорхан, чтоб там наверху все провалились вместе с этим миром. Пытается привести себя в порядок, насколько это возможно. Конечно, день назад на его пути встречалась река, но для привыкшего к обилию воды и гигиенических принадлежностей Телванни пустоши были не самым приятным местом.       Как можно мыться песком и пеплом — вообще загадка.       Добившись хоть какого-то результата, он возвращается в шатёр. Равия успела раздеться до пояса и сидит, снова теребя косу. Безотказность и покорность злят, злят до белых кругов перед глазами.       Ритуальное шрамирование на плечах и спине. Небольшие аккуратные груди, над правой — родимое пятнышко. Характерные маленькие рытвины на коже по левой стороне тела — такие бывают от каменной оспы. Для дочери народа, что живёт в Эшленде — изъяны минимальны.       Чёрные косы — словно даэдрические змеи, извивающиеся по плечам, с вплетёнными в них бусинами, лентами. Её лицо не простовато — нет, просто девица ещё не знает себя. Силы, слабости. Её ещё почти нет. Но косы и правда хороши — настоящее украшение.       Атерас садится рядом с ней, ловит потянувшуюся к себе руку.       — Моё имя Ллеран. Забудь про Нереварина. Ясно?       — Ясно, сэра.       Он хочет сказать — «то, что ты просишь, я сделаю, но обещай никогда не подчиняться слепо, никому…». Но всё это глупо. Она родилась в племени и будет следовать его путями. Так же как он сам — родился по ошибке и теперь умножает все ошибки и проблемы, которые находит.       Ллеран тянется поцеловать её, привлекает к себе. От Равии пахнет пеплом, какими-то травами, может, они у эшлендеров даже считаются за притирания; её собственным запахом, приятным, чистым. Ллерану кажется неправильным даже трогать её. Но жизнь есть жизнь. Эшленд, скорее всего, сделает её жёстче довольно скоро, потому только идиот будет волноваться о том, насколько у него запятнаны руки.       Но сам Атерас не хочет наносить первого удара в этой кузнице. По крайней мере, намеренно. Поцелуй выходит неожиданно сладким. Равия робеет, но не так, чтобы совсем теряться: начинает отвечать, как только соображает, что делать.       Ллеран не спешит, ласково водит ладонями по её коже. Оспины почти не чувствуются, но ему нравится, что они есть, что эта девушка не делает из себя экспоната для выставки. Может, ещё будет, если попадёт в другие условия. Но сейчас она — та, кто есть. Не больше, не меньше. Немного честности, какой уж есть.       Когда девушка набирается смелости распустить ему волосы, Ллеран тихонько выдыхает, замирает на несколько мгновений, просто потираясь щекой о её руку. Понимает, что и правда хочет её теперь. Бестолково, наверное, думать, что бардак в душе от этого хоть как-то станет стройнее. Но если…       А, в Обливион.       Кажется, реакция Равии понравилась. Она наконец вспоминает, что руками можно пользоваться, дотрагивается до него тоже, осторожно и пугливо, но продолжает.       Касания лёгкие, но так лучше, гораздо лучше. Ллеран, продолжая делать, что делал, укладывает её на служащие постелью подушки и шкуры, ловит губами сосок.       Не такой уж он искусный любовник, но хочется сделать всё… правильно, что ли. Хоть что-то сделать правильно, где от него это зависит.       Особенно там, где ему повезло куда меньше. Пока он занимается эшлендеркой, память услужливо подсовывает старое. Равнодушных рабов в бараке, якобы погружённых в свои дела. Надсмотрщика — огромного детину-норда, в провонявшей прокисшим элем одежде, с бородой и усами такими белыми, словно он был альбиносом, и второго, данмера, бритого наголо, с крупными кольцами в ушах и с настолько скучающей рожей, словно он пришёл на рынок купить овощи.       Себя самого — тощего, злого, как никс-гончая, ещё не усвоившего, что драться на эмоциях означает проиграть. Такого слабого. И, конечно же — унижение. От того, что он не мог сопротивляться и от того, что они даже не потрудились отволочь его куда-нибудь в угол, подальше с чужих глаз. От того, что держал его именно данмер — блокируя то единственное, жалкое ещё тогда магическое сопротивление, что он мог оказать, иначе что-нибудь бы уже вспыхнуло. От банальной физической боли. От того, как это было долго.       Унижение на следующий день, когда он набросился на норда с ножом и успел выколоть глаз, но потом получил плетей — и новую порцию всё того же…       …стон девушки приводит Ллерана в чувство. Поганые мысли не мешали ему быть ласковым, напротив, придавали всему какой-то горьковатой, отчаянной нежности. Равия никто ему и никогда не будет кем-то. Но жизнь не всегда должна быть такой никс-сукой.       Девушка наконец расслабляется, ловит волну. Улыбается, закрывает глаза — выгибается под его поцелуями, откровенно ахает, когда те переходят на живот.       Нужно и самому раздеться, наверное.       Равия сперва томно потягивается, потом открывает глаза, рассматривает его — теперь без страха, просто с любопытством. Конечно, таращится на член. Член как член, бывают хуже и лучше. Она наверняка видела достаточно голых мужчин, но, вероятно, не в подобных обстоятельствах. Тронуть она сперва не решается — но стоит «Нереварину» снова оказаться поближе, хотя бы первая тянется поцеловать его и даже куснуть за угол челюсти.       Так странно наблюдать, как она осваивается. Данмерки обычно весьма… хорошо знают, что по чём. Чего хотят. И куда тебе идти, если ваши желания расходятся. Ллерану казалось, это понимание у них в крови, но нет — вот он, момент «зарождения». Он шепчет какие-то отвлекающие глупости, одновременно направляя себя, куда нужно, потом входит довольно резко — девушка вскрикивает и прикусывает себе губу, но только цепляется ему за плечи.       Дальше — проще. Может быть.       Дальше Ллеран понимает, что сам тот ещё дурак.       Девушка, может, и неопытна, но что-то в ней есть. Огонёк, что постепенно загорается в глазах — когда вместо дискомфорта и боли расцветает нечто иное. Вряд ли с первого раза ей что-то будет понятно. Но вот лицо самого «Нереварина» она запомнит навсегда — и без того необычное, сейчас оно пугает даже не чертами, а открытостью.       Которая скоро исчезнет.       Которой, может быть, и не было, но Ллерана какое-то время попросту ведёт — осыпает поцелуями её шею, геометрический узор шрамов на плечах, лицо, ключицы, не переставая аккуратно, но всё более «по-настоящему» трахать. Член сперва ощущается как какой-то жуткий штырь, входящий во внутренности, но все эти покусывания, поглаживания, потискивания — это работает, расслабляет… и даже хочется, чтобы всё продлилось.       О, Равия хотела бы сказать про себя другое слово, но ей нравилось и «это». Конечно, было страшно. Но «Неревар» оказался… Бабка и правда — Видит.       Девушка постанывает всё жарче, влажная, как нужно, наконец особенно выразительно стонет, сжимаясь, приникая ближе. Всё или нет? Кто её разберёт. Ллеран спешно прерывается, выходит, додрачивает, кончая на шкуру и тяжело опираясь на руку. Равия смотрит на него во все глаза — видимо, ждала другого.       Может, за этим и посылали.       Только не хочет он проклинать никого новой жизнью. Спихивает подальше замаранную тряпку, ложится, приобнимая эшлендерку за талию, утыкается лицом в чёрные косы.       Как было тошно, так и осталось. Но чуть меньше. Девушка — теперь женщина, да? — задумчиво гладит его по руке и плечу, изуродованному шрамом от яда.       — Ты думаешь, что говоришь неправду. Но правда, что ты принесёшь, станет разрушительнее любого обмана, — произносит Равия, но Ллеран уже дремлет.       Она сама не знает, о чём эти слова.       Бабка говорила — иногда так бывает. Просто говоришь что-то. Иногда, спустя годы, даже понимаешь, о чём.              Когда Атерас просыпается, шатёр пуст.       Костёр прогорел, воздух выстужен, но кто-то принёс ему тёплую накидку.       Что ж.       Записи, аккуратно сложенные у сумки, ждут. «Нереварину» пора на сцену — и на сей раз без импровизаций.       Только к полудню, уже отъехав от стойбища на некоторое расстояние, Ллеран понимает, что впервые за долгое время спал без сновидений.