Нечестная игра

      1.       Башня господина А. всегда вызывает у Ллерана смешанные чувства.       Восхищение - технологией. Отвращение - противоестественным соитием стилей.       Застарелый страх... оказаться сделавшим что-то не то; страх этот порождает отвращение к тому факту, что ещё существует.       Ллеран идёт по знакомым, слишком знакомым местам, ощущая, как ненависть, подёрнутая некоторым злорадством, медленно расцветает в его душе. Ненависть, память… что-то ещё. Смутное, неосязаемо-приятное, словно слишком острое лезвие, прикосновение которого сперва не причиняет боли. Если бросить чёрную краску в прозрачную ёмкость с водой, какое-то время можно наблюдать причудливые узоры, похожие на дымные. Потом вся вода станет чёрной.       Главное, не лить туда нефть.              Вот стройка. Ещё не закончена до сих пор.       Вот бараки - теперь в них живут вольные рабочие, и вокруг даже появились зелень и некоторое благоустройство - скамейка-другая, выдолбленные прямо в буйных грибных отростках, завивающихся тут и там.       Вот место, где стояли клетки и находилась площадка для наказаний. Теперь здесь просто лежат материалы.       Тель Вос, каким Ллеран знал его, изменился всего-то за несколько лет.       Тем более презрительную улыбку он вызывает: нет, господин А. Выйдет обмануть кого угодно, только не того, кто знает здесь каждый камень, пропитанный кровью, потом и лицемерием.       Лицемерие - мера каждого мера; водное лицо всей нации, более правдивое, чем ничего не выражающая маска Хортатора, из-за которой смотрят глаза пресвятой стражи.       Здесь, впрочем, стражи нет. Не считать же ею людей.       И это хорошо.              2.       У себя в приёмной господин Арион, небольшого роста, молодой и прогрессивно мыслящий, разглядывает серджо Ллерана Атераса, словно видит впервые, хотя, разумеется, он не мог забыть своего коллекционера и бывшую собственность.       Конечно, ему доложили, что прибыл Наставник дома Хлаалу и высокая шишка в доме Редоран, и конечно же, ни скампа он не поверит, что Атерас - Нереварин, но что-то сложновато стало шутить, глядя на него.       Не пьяного, не смотрящего угрюмо, ибо молчание нарушать не велено, не спутанного невидимыми чарами. Перед Господином Арионом мер, которого стоит бояться - уверенный, хорошо одетый, внешне спокойный - и его нельзя больше дёрнуть за поводок.       Арион сам учил его, как держать лицо, но не думал, что тот настолько способен.       - Не желаете ли пройти в кабинет? - спрашивает господин А., и понимает, что уже сразу сделал что-то не так.       Кабинет - последнее место, которое стоит сейчас вспоминать.              Ллеран закрывает глаза.       Вспоминает корень, оплетавший хозяйский стол в кабинете.       Долбанный корень всегда обдирал ему живот или впивался в косточку таза. Господин редко удостаивал своего «дремору» чем-то большим, кроме «вставай и наклоняйся». Ллеран умел отключаться – делать, что просили, крутя в голове только что прочитанный параграф в книге или новое заклинание, что угодно, что не вызывало эмоций вообще. Господин иногда даже не был против. Иногда - был. А пребывая в дурном настроении, уж точно не желал развлекаться «один» и начинал вытряхивать «дремору» из полуотсутствующего состояния первыми методами, что приходили в голову. Электрическим разрядом, ошейником из удушающих чар, самыми обычными ударами… Какая разница, если ты чужая игрушка? «Забыл, что такое плеть, раб?»              Кабинет - да, конечно же, Атерас никогда не был против туда пройти.              С обретением формальной свободы стало не лучше.       Господин А. хотя бы перестал измываться над его телом напрямую. Но дал понять, что выставит на все четыре стороны не только с жуткой рекомендацией, но и с парой весьма экзотических травм, если почует, что тот нашёл, с кем проводить время - и кому рассказывать, уж на что пошло, кое-какие мелочи, что могли бы выдать неаккуратные дела самого господина А.       Кому ты пожалуешься, что тебе, свободному меру, нельзя в общем-то ничего, кроме как продолжать вкалывать, как рабу.       Ты можешь уйти. Наверное, можешь. Куда?.. Тебя выкопают из-под земли, а потом в неё же и закопают.              Ллеран открывает глаза и улыбается.       - Конечно же, господин Арион. Я вижу, ваша Башня почти готова. Буду рад обсудить с вами наши дела, как подобает.       По спине у Ариона пробегает неприятный холодок. Словно… да нет же.       Он понятия не имеет, как именно Атерас так высоко забрался, да ещё и так быстро. Он едва узнает своего хмурого и закрытого, но такого удобного раньше слугу.       Ллеран устраивается в гостевом кресле.       Ему кажется, что вся комната - из одних игл, и нужно быть очень, очень осторожным и аккуратным, чтобы ни одна не впилась в кожу, ведь стоит оцарапаться - и сорвёшься. Впустишь в себя яд - или начнёшь заливать им всё, словно молодой никс-вол, плюющийся кипящей отравой.       Здесь ничего не изменилось.       Только вот стол теперь в имперском стиле. Корня нет.       Воистину, если мерять господина А. той самой мерой, выйдет прямо-таки эталон совершенства.       - Чем я могу помочь Наставнику домов Редоран и Хлаалу? - интересуется Арион, складывая пальцы рук в домик и улыбаясь.       Ллеран долго думал о том, как придёт сюда. Как обратится к нему. Что скажет. Как... И как именно изменится лицо… Его лицо.       Его.       Вместо всех заготовленных фраз он просто смотрит господину А. в глаза, не видя себя со стороны - застывающего, как змея перед броском, и такого же отрешённо-холодного.       - Позволь мне предложить тебе два варианта, сэра Арион. В одном имперское управление - все его отделения по всему Вварденфеллу, одновременно - получают копии отчёта, описывающего доход со всех твоих вольных шахт, только с настоящими цифрами и с накладными о покупке провианта для рабов, что там трудятся. Здесь же в твоей Башне волшебным образом, Телванни ты или нет, обнаруживается ещё три подпольных яруса с вещами, пленниками и приспособлениями столь любопытными, что даже Воину-Поэту станет стыдно, а описи появляются в Министерстве, три копии, и ещё одна - у Арихиканоника лично.       Арион видит, как шевелятся вывернутые двемерские губы, которые он когда-то разбил в кровь, забыв снять перстень - да, на них остались тонкие, едва заметные шрамы. Не заставь он после удара своего раба делать… разное, может, срослись бы лучше.       Арион ждёт от него ярости. Жаждет. Ярости, злости, атаки, но не этого спокойного перечисления собственных грехов.       Как он смеет быть таким…       Предусмотрительным.       - Во втором варианте я получаю твою безоговорочную поддержку, а ещё информацию о всех членах совета Дома Телванни. Кого чем умаслить, кому где подстелить. Я многое и сам знаю, да не всё.       - Должен стать Наставником и здесь, верно?       - Именно так.       Вместо ответа Арион берёт бумагу и чернила.       Пишет - мелко, убористо.       Один лист. Второй. Третий.       - Отнесёшь мои… рекомендации… мутсере Фиру, - прикусывает кончик пера. - А вот это и это… думаю, сам разберешься. Хотя нет, нужно… кое-что добавить.       Именно в этот момент Ллеран едва удерживается, чтобы не бросить заклинание паралича, не схватить его за волосы и не начать бить головой об стол, так, чтобы хрустнул нос, вылетели зубы, слезла со скул кожа и вся чванливая, тонкогубая морда перестала быть так пресыщенно-узнаваема.       Вспышка ярости проходит полностью внутри - у Атераса только веки чуть дёргаются, да приходится положить ногу на ногу.       Смотрит, как Арион дописывает свои инструкции, он совершенно бесстрастно.       Берёт бумаги из его рук, делая вид, что не заметил, какие чары на них наложены.       Кланяется - как кланялся всегда, выходя из этого кабинета.       Поворачивается, чтобы уйти.       - Ллеран, - произносит Арион.       Хочет сказать “мне жаль”, но это глупо, фальшиво, оба не поверят… и потому не стоит настолько себя обесценивать. Вовсе ему не жаль. Он бы даже повторил ещё пару раз, теперь - с куда большим воодушевлением и фантазией.       Он живёт так, как живёт, и попался сейчас в ловушку.       Это нормально. Иногда - ты. Иногда - тебя. Не всё может быть спрятано, как шахты с его отпущенными по документам рабами, как коллекции в казематах под башней, как улыбка на дне улыбки, когда он пожимает розовые людские ладони, так не привыкшие к тонким волоскам ядовитого кактуса, не ощутимым, пока не поздно.       Судьба.       Конечно, лучше бы это была простая и быстрая расплата - болью и порчей имущества, чем бесконечным и непредсказуемым долгом. Или Атерас всё-таки пропил мозги и не удержится на вершине - это скорее всего, и тогда нужно просто поддаться и поиграть немного по его правилам, выжидая - или он и правда страшен. Не стал… был, всегда.       Но конкретный тактический вывод не меняется.       - Ллеран, хочешь знать, кем они были? - Арион чуть не ударяет себя по губам, но…       Это последнее, что ещё может заставить Нереварина задержаться хоть на секунду.       На звук своего имени - а его ли это имя, если вспомнить все обстоятельства, - Ллеран же даже не оборачивается - уходит, заставив дверь за своей спиной - и только её - обуглиться, даже не начав толком гореть, и наполовину осесть прахом.       Арион медленно подходит и трогает почерневшее, осыпающееся под пальцами дерево, пытаясь осознать скачок маны, что нужен был для заклинания такой точности и силы, и обхватывает себя руками за плечи.       Какой ещё Нереварин, ну… Ему ли не знать!       Ладно. Пусть Атерасу сейчас удобнее НЕ знать, кем именно были его отец с матерью, когда-нибудь правда выплывет. Но… даже так…       Бред, чистой воды бред, хотя и ясно, кто может за этим стоять. О, Арион наведёт справки. Так грубо играть с сокровеннейшими велотийскими легендами могут немногие - а самое прискорбное в том, что партия имеет шанс стать выигрышной.       Кто ещё сделал ставку на эту фигуру?       Сколько раз можно ошибаться, выпустив из рук одного-единственного ублюдка с порченой генетикой?              3.       Очутившись за воротами Тель Воса, Ллеран мешкает, но направляется не в Вос - а на побережье, в сторону лагеря Ахеммуза.       Смеркается, да и устал он неимоверно, словно кирпичи таскал.       Он думает о кирпичах, которые когда-то и правда таскал, и его разбирает такой смех, что приходится остановиться, слезть с гуара, сесть на камень и вдоволь нахохотаться.       Смех вызывает всё - и дома из кирпичей, и рожа Ариона, и идиотский совершенно гриб-переросток, нахлобученный на имперскую башню, словно пытается её трахнуть, и он сам, надо же, Нереварин, значит, Пресвятой Неревар Возрождённый, возившийся с глиной вот здесь и вот здесь, и даже там - где, кажется, воняет никс-навозом. В его судьбе всё воняет, даже бывший господин теперь воняет страхом, строчит записку Фиру, которому плевать…       Имперцы не могли найти кандидата лучше!       О, да Истинный Неревар просто не согласился бы им помогать, будучи полностью осознанным в новом теле и воплощении. Может быть, воспользовался бы помощью, а потом - потом, скорее всего, нашёл бы способ вырвать их жало из подбрюшья Морровинда, не посмотрев на все личные… облагодетельствования.       А что делает он, Атерас?       Он всегда совершает самый лёгкий выбор для лице-мера, мера-с-чужой-личиной, мера-чье-лицо-было-содрано-с-черепа. Выбор, которому его научила жизнь, достойный почитателя Мефалы и Боэты: учитывать, следить, наблюдать, делать удар тогда, когда не ждут. Или не делать вовсе, просто подводить события к закономерному итогу.       Воистину, он многому научился за не-прожитое время.              Кровь, что течёт в его венах, трижды проклята - вот что он знает на самом деле.       Один раз - Азурой, как и у всех велоти.       Второй раз - святотатством Кагренака, как и у всех потомков двемери.       Третий - верностью-предательством дома Дагот, подарившим ему божественную болезнь, и сны, и сомнения, и возможность идти вперёд, почти не думая.              Когда придет его время, выбирать снова будет почти нечего: что есть Хортатор? Что есть Шармат? Между ними, на самом деле, нет разницы, но поймёт это лишь тот, кто поглотит обоих и сумеет растворить в тишине.       Уходя дальше по побережью, Ллеран иногда всё ещё хихикает и фыркает невпопад, пугая гуара и тут же гладя, чтобы успокоить. Ему впервые за всё это долгое, ужасно долгое время кажется, что он и правда освободился - начинает замечать солёный ветер на лице, и солнце, припекающее последними лучами, и запах йода и водорослей.       Начинает замечать жизнь вокруг, потому что почти принял свою - не ту, которую пытаются втиснуть в него, но ту, в которой полно кукловодов. Что ж.       Всё это и правда, даже слишком легко.              

Я одену лицо своё маской самого себя, И пройду по лезвию рассвета и заката: Вот, оно рассекает старые обиды, Удаляет лишнее, раскрывает сердце: Вернись ко мне, мой возлюбленный лорд, Ибо лишь твоя и моя сила подходит для дел, Что меняют очертания мира.