Нечестная игра

Своды и шпили каменных залов, Освещенных духами умерших. Кровь разбитых сердец и домов Кровавыми реками течет, расцветает в фонтанах. Пойманы за стеклянными стенами разума, Духи дрожащие спят в колыбели пепла. Но когда проснутся они? В каком темном тигле зажгутся их души? И долго ли еще под красными облаками Сторожевые огни гореть будут? Сколько жизней, полных труда и стенаний Нужно, чтоб этой могиле покой ниспослать? (Кантаты Вивека)

Стоит вернуться в город каналов и отбросов; в святой город плачущего народа; в город, чья судьба занесена над ним, словно сжатое в руке сердце - разожми кулак, и первый же удар разрушит все жалкие попытки разума навести мосты между было-не-было-незачем-быть. Всегда ли мы делаем то, что стоит делать? Всегда ли - следуем за разумом? Хорошие благовония делали когда-то невольники Дома Дагот. Частица амбры, частица красной смолы; две части ночнотенника, и ударная доза вызывающей галлюцинации пыли из глубин Горы. Стоит вернуться в Вивек, к тому, кто есть Ответ и Светоч, но некоторые вещи сохраняются лишь во мраке; воистину, свет вспыхнул в не-освещённости, не наоборот, и отсутствие порядка рождает порядок. Покинув крепость Думака Дверсимера, Атерас возвращается в Когорун, используя пропилон, что может призвать к себе, потому что знает, где тот находится. Он не тратит время на исследования своих новых способностей. Он пользуется ими, как начинают дышать дети - с большим усилием, большой страстью, большим недоумением, но совершенно спонтанно, ведь жизнь лишь побочный эффект воли. Всё это так же больно, как рождаться, не так ли, сэра? Есть что-то привлекательное в залах, что он теперь помнит, словно и не покидал их. Есть что-то упоительное в том, чтобы удерживать растроившееся сознание несмешанным, наблюдая - кто четвёртый наблюдает, в самом деле? кто констатирует факт наблюдения? - за тем, как по-разному протекают ментальные потоки, сплетаясь, но не смешиваясь. Три кинжала в груди, в горле, в животе праздника Снятия Даров Сева, и урожай хорош. Осколки Неревара Индорила из Дома Мора - словно мёртвые луны вокруг конструкций, обретающих форму: не греют, не светят, но вполне годятся, как строительный материал. Генерал Ресдайна неотвратимо мёртв. Да здравствует Наставник, который растерял любое желание руководства. Консул Шестого Дома в одном с ним кенотафе - хватит, хватит, старый друг, тише, ты уже ничего не исправишь, да и не твоя это вина - ты не искал беды. Да здравствует новый Консул, распускающий Совет - не каждому в качестве траурного марша достаётся стук Барабана Рока. Телваннийский раб, поднявшийся до господина, умер где-то под башней Рассвета. Его уже нет. Никого здесь нет, и всё же: отсутствие света лишь скрывает формы, что лишь зрячие руки могут выхватить из невидимого огня. Фигура, окутанная дымом, освещена лишь с левой стороны. Стена зала пробита уже очень давно - внутрь намело песка и дряни, но это не имеет значения. Луч закатного солнца, что проникает внутрь, отражается в дождевых лужах на камнях пола, в тусклых металлических частях доспеха Нереварина, на лезвии кинжала, которым он чертит на полу символы. Вспухли следы от когтей на лице; грязные волосы, теперь уже скорее сбившиеся в жгуты, чем заплетённые в косы, падают на царапины и разъедают их сильнее, но Ллеран слишком занят. В бороде появилась серая прядь; он обрастает, становясь похожим на отшельника или учёного, забывшего счёт дней. Благовонные палочки воткнуты в щели между камнями, в воск свечей на полу, в песок, в зазоры на стыках плит. Они отсырели и почти раскрошились за долгие века, но Ллеран зажёг их не огнём; он действует с уверенностью одержимого; его ум перестраивается, пытаясь принять знание, к которому едва ли был готов. Запах наполняет помещение, выталкивая прочь ветер с его невнятным шёпотом; Предел распадается, и потревоженные души стонут и рвутся с вопросами к источнику беспокойства. Неужели потомкам больше не нужна их служба, о которой те так униженно и горячо просили?.. Ллеран не хочет их слушать. У него нет слов для жалости; три спутника его ума смотрели бы сквозь глаза скорби, если бы не имели по ритуальной свече в глазницах. Первым он призывает того, кого знает лучше; или кого так и не смог узнать до конца. - Почему бы тебе не сказать всё, как есть? - спрашивает злато-пепельный невидимый хранитель святой земли, и голос его снова тот, что должен, звучный и богатый интонациями, в которых можно утонуть, словно в реке с холодной стремниной под тёплыми и спокойными водами. Ллеран поднимает голову, отрываясь от сложной вязи даэдрика, и смотрит на исхудавшую фигуру, восседающую на спицах воздуха. Трансформация незакончена; внешне Атерас остаётся таким же - хотя что-то и не так с его глазами. Внутреннее если и видно, то лишь тому, кто не хотел бы обладать подобной проницательностью. - Разве существование не есть дыхание под водой, которому ты не успел обучить несовершенных? - Только пауза между выдохом и прощанием. - Я не успею вернуться, так ведь, серджо? - усмехается Ллеран. - В этом есть ирония: если не увидел смерти, для тебя она всё ещё кажется лишь наступающей. - Зачем наблюдать последствия, если стал повивальной бабкой первопричине? - Кого из нас ты мог бы обвинить в этом? Дым почти осязаем. Плотный, как пелена кошмаров перед самым чёрным часом. Сладкий, как сожаление о несказанных словах. - У меня почти не осталось чувств. Я все еще хочу победить. Я хочу одолеть Дагот Ура, но ты лишил меня последнего из желаний. - Улыбка на измождённом лице рождает на щеках бога морщинки, подобные бескровным порезам. - Должен ли я ненавидеть тебя? Возможно, во мне стерлись воспоминания о людях и их страданиях. Этих чувств я не хочу. Они не нужны мне. Они больше ничего не значат для меня. Я только не хочу проигрывать. Это будет очень, очень горько. - Велоти разочаровали тебя, не так ли? Такие смертные, такие ноющие, такие алчные. Ненасытные. Ты всегда слишком много дарил себя, Вехк-и-Вехк. Раздаривал. Они привыкли раздирать тебя; кровь прекрасное удобрение для пепла, только вот плоды горьки - а когда пересыхают вены, разучившись рождать алый дождь, велоти в отчаяньи прикладываются к ним зубами. - Моим уроком было сострадание. И смирение. Учитель - пример того, что бывает, когда уроки пройдены, но не воплощены. - Не Предел выпил твои силы. Позволишь ты помочь себе, ведь было время - ноги наши ступали по одной земле? Я буду милосерднее тебя, ибо coup de grace - это также то, что ты оставил ученикам. - Помощью ли это будет? Очень, очень грустно быть смертным. Бывает и счастье, да. Но по большей части грусть. А я говорю, 'Считайте только счастливые часы'. Для смертных их слишком мало. Но для богов — для меня — чувств больше нет. Только знание. - Разве относительно чувств не бывает полного постижения? - Я так знал это; но нынче познал иначе. - Ты есть то, - Консул кланяется ему на старый манер. - Никто здесь не держит зла. Хортатор молчит. Вехк тоже. Луна-и-Луна-и-Луна на беззвёздном небе; двуцветные глаза, отражающие дрожащие огоньки. Это собрание призраков за столом переговоров; века обернулись вокруг своей оси и сделали полный поворот. - Всё-таки, я надеюсь не опоздать, - говорит не один из трёх. - Нет затычки, что не была бы поглощена, как саранчой с юга, величиной прожорливости моричи. Даже внезапный подарок Забот не сделал своего дела. - Ты говоришь свысока, словно не вкушал с ними одной пищи. - В том и есть двойственность всех честных ответов; ты предлагаешь Искушение тем, кто искушён отнюдь не в защите. Но у кого есть право принимать, а у кого отвергнуть? - Не говорите со мной загадкамии, Консул. Это уже один раз не привело к хорошему; в истории только один может позволить себе утаивать ответы на внутренней стороне век. - Тебе стоит повернуть рукоять на ещё один из оборотов. Дым разъедает всё: стены Когоруна, ум, трезвость, спокоствие. Ллеран падает в сон, зная, что не встанет прежним: не в этом месте кому-то спать, не этим воздухом дышать, не эти слова слышать. Но никто иной не должен спать, дышать и слышать, потому то у сказанного и высказанного подчас бывает лишь одна точка невозврата. Нереварин знает, что будет дальше: тьма спустится на город воды, сухость и буря - на город света, запустение - на город неостановимого заводного движения, а в конце всё утонет во вспышке нового пульса. Потому что ладонь всё-таки разожмётся - уже разжалась, роняя кинжал, и лишь мгновения отделяют момент тишины от момента оглушительного металлического звона. - Возлюбленный Отец-Мать, ты многому научил меня - царапины от когтей не-бога расходятся, когда Ллеран пытается улыбнуться, заставляя появиться хоть какие-то слёзы, пусть и алые с солью, пусть лишь сбегающие по коже. - Да здравствуешь ты снова. Не слушай их шёпота; живыми и мёртвыми они слишком привыкли к твоим словам и к тому, как ты меняешь лица, которые говорят ничего, кроме правды. - За лицами не так много масок. - А у правды не так много путей. Каждый, кто дышит ею, возлагает соцветие на алтарь заходящего солнца. - Пустота, Наставник, рождает наилучшие из очарований. Ветер врывается сквозь дыру в углу крыши. Тушит свечи, пускает рябь по зеркальной поверхности луж. Сумерки выцветают в ночь; кто бы ни подслушивал сейчас, уста сомкнуты, не о чем говорить, пока не пришёл час второй.