Нам бы крылья...

Иногда опускаются руки. Вам это знакомо? Давящее чувство безысходности, вперемешку с ложными надеждами, которые дает само себе сердце и подкрепляется волей души достигнуть желаемого. Но мозг, отрезвляя, просит остановиться и перестать мечтать. Перестать бежать, наконец, бросить все попытки и опуститься на землю, просто остановиться и вздохнуть, наконец, полной грудью. Тогда, мы чувствуем себя солдатами, которые устали бороться. Чувствуем, что у нас ничего не осталось, а потому, просим тех, кто пытается достучаться до наших мыслей, оставить нас в покое. Алиса объездила почти все объекты с замороженным строительством, не смотря на то, что даже приблизительно не была готова к столкновению с опасностью в виде вооруженного похитителя. Она не задумывалась о том, что каким бы то ни было образом, будет выторговывать собственную жизнь в обмен на жизнь ребенка и при всей выгоде похитителей, убьют все равно их обоих. И вот, последний известный девушке объект, она расплачивается за такси последними деньгами, понимая, что на обратную дорогу у нее уже не осталось и осторожно ступая, проходит ближе к заброшенной стройке. Неподалеку возвышаются башенные краны, а несущие стены разделяют помещения, как крестообразные арки. Алиса кутается в пальто, зябнет и тихой, кошачьей поступью пробирается сквозь собственные страхи к входу в подвал. Замирает, слыша лишь завывающий ветер и собаку охранника где-то рядом с вагончиком. Ничто не намекает на присутствие на объекте посторонних, и ко всему прочему, чтобы попасть сюда, девушке пришлось лезть через забор: как ни крути, а ребенка весьма затруднительно через забор переправить верхом. Так что не достигнув ожидаемого результата, девушка опускается на бетонный выступ, приспособленный под подоконник и опускает голову. Жизнь кажется Алисе неимоверно тяжелой, от нее девушка устала. Непроглядная тьма сгущается вокруг нее и даже страшно подумать, чем же закончится эта гонка за призрачной дичью. Где-то под ребрами нестерпимо болит мысль о родителях и о том, что жизнь никогда не бывает простой, но только, когда родители рядом, ты чувствуешь себя под защитой. И плевать, сколько тебе лет. Это была судьба: остаться сиротами, остаться ни с чем и ни с кем, перебираясь в Москву на птичьих правах в тесную однушку на окраине. Молиться каждый день, просить о помощи и о том, чтобы в будущем все несбыточные надежды осуществились хотя бы частично. Частично… Частично быть со Стасом? Частично касаться его? Частично думать о нем? Частично…любить его? Собственные мысли противоречат желаниям, разум пытается достучаться, внося хотя бы какую-то конкретику, но у него не получается, просто потому, что это то, что сейчас у нее есть. То, что только и осталось, то, за что стоит сражаться. — Устала? — Знакомый до боли голос матери, оказывается так близко, будто ее можно потрогать. Девушка поднимает голову и видит перед собой женщину, давшую ей жизнь. Она улыбается спокойной улыбкой, как всегда улыбалась, глядя на своих детей. Она в этой улыбке хранила все свои теплые чувства, так как была сдержанной личностью и мало показывала свои эмоции. Их видело всего пару человек, конечно же, папа и Алиса. Сафонова тоже улыбается, не в силах сдержать слезы и даже не вытирает их, концентрируясь на видении, слишком близком, чтобы отказаться от него. Тянет руку, надеясь схватиться за руку мамы, и дрожащие пальцы проходят насквозь, разрывая самообладание в клочья. Алиса опускает голову, прижимает грудь к коленям, складываясь пополам, и обнимает свои ноги, в попытке свернуться в клубочек и избавиться от этой боли. От боли утраты, которую, как оказалось, невозможно пережить. — Уходи… — Шепчет рыжеволосая оперативница, задыхаясь от удушающего чувства тоски. — Мне так больно видеть тебя, что я не могу больше. Ты пришла, чтобы сказать, как ты скучаешь? Знаешь, как скучаю я? Я помню, как папа говорил «не жалей мертвых, жалей живых» и я теперь понимаю, почему. Это так невероятно больно, что я не могу даже разогнуться. А ты специально улыбаешься, чтобы показать мне то, что я любила в тебе больше всего? Напрасно, я ведь ничего не могу, даже мысли свои сформулировать в осознанную речь, вот и несу какой-то бред вперемешку с собственным недовольством. Почему не пришел отец? Я потеряла Алису, прости меня… Никудышная из меня дочь, никудышный опекун, все никудышное… — Успокойся, — произносит смиренно мама, опускаясь рядом с Алисой на бетонный выступ. — Мы все это время наблюдали за тобой, так что, я все знаю. Воцаряется тишина, нарушаемая лишь громкими всхлипами рыжей девушки. Ей не верится в происходящее, не верится настолько, что хочется кричать, драться с матерью и обнимать ее, целуя лицо, умоляя остаться. Умоляя задержаться. Каждая секунда на вес золота, просто невероятна, неповторима, поэтому Алиса заставляет себя разогнуться и взглянуть на мать хотя бы мимолетом. Смотрит и уже не может отвести глаз. Потому что она такая настоящая, такая реальная, почти не прозрачная, как настоящий, живой человек, без раны, которая вырвала мамину жизнь. Слезы застывают в глазах, мешая четко видеть ее лицо, но Сафонова больше не плачет, а лишь с изумлением понимает, что сходит с ума: — Я сошла с ума, да? — Нет, конечно, — смеется мама, после чего улыбается шире, чем обычно: — Этот мужчина, Стас Карпов, ты с ним в безопасности, но почему ты не хочешь быть рядом с ним? Если бы ты только знала, чем он пожертвовал, чтобы освободить тебя… Девушка опускает голову, чувствуя себя виноватой перед Стасом, после чего мгновенно чувствует злость на него и обиду, ведь он лгал и скрывал, что маленькая Юля исчезла. Совсем одна, в мире, где все ей чужие, наверное, где-то далеко, ждет пока за ней придет сестра, а он ничего не сказал. Ни слова. — Он скрывал, чтобы защитить тебя… — От чего защитить?! — Не выдержав, выпаливает Алиса, поднимаясь на ноги и активно жестикулируя: — Защитить от опасности? Так вот она я, незащищенная, хотя он мог меня догнать! Защитить от чего? Объясни! Мама девушки медленно поднимается на ноги, встает напротив нее и касается прозрачными пальцами щеки девушки. По телу Сафоновой пробегает волна, переворачивающая все с ног на голову, разрушая только успевший воцариться порядок. Эмоции словно натянутая крепко и туго струна, словно жизнь, непрожитая и уже заканчивающаяся. Мама дарит это тепло, то, что она всегда дарила, дарит даже сейчас. Глаза Алисы снова наполняются слезами, соленые и большие капельки катятся по щекам, капают на воротник плаща и впитываются в материал: — Он хотел защитить тебя от боли, Алиса… — Произносит полушепотом мать, прижимая вторую ладонь к лицу девушки: — Мне пора, Алиса… И Сафонова не выдерживает, всхлипывая и заливаясь слезами, ведь именно эту фразу было так страшно услышать. Страшно и больно, что хочется выть и раздирать себе грудную клетку, чтобы вырвать сердце, облитое раскаленным дегтем. Но ладони пытаются поймать мамины руки, сжимая между пальцами ее светлый, ускользающий, словно дымка, образ. — Нет, нет, нет, нет! Пожалуйста, мама, не уходи! — Кричит Алиса, шагая навстречу матери. Но это уже не остановить, фигура растворяется в воздухе, опаляя замерзшие щеки девушки искрами надежды и желания не расставаться с матерью. У них не было особенно близких отношений, но мама Алисы всегда любила своего первенца, как саму себя. Она не любила мужа так, как свою старшую дочь. А сейчас, оставив ее наедине с собственной болью вернулась туда, где и была все это время. Им запрещено встречаться с живыми людьми, даже если очень этого хочется, но какой родитель сможет устоять и не прийти, если его ребенок, любимое чадо сходит с ума от одиночества и боли? Какой родитель сможет устоять, если видит, что его дитя плачет? Какой родитель сможет бросить своего ребенка, даже если сам он, всего лишь душа? Но ведь только тело смертно, а душа, она всегда. Она вечна, хоть и не ощутима руками. Ее можно увидеть, если этого очень захотеть, увидеть во сне или силуэт в зеркале, если долго смотреть.

***

А Московские улицы по-прежнему встречали своих жителей холодом и запахом выхлопов автомобилей. Мелкие, колючие снежинки кружились в воздухе, в неповторимом танце зимы, опускались на землю, запорашивая свежие следы девушки на грязной мостовой. Она шла вперед, обгоняемая машинами, изредка сигналившими ей. При одном взгляде на Алису создавался образ едва ли не уничтоженной жизненными обстоятельствами девушки, которой некуда было идти. Последнее было, к сожалению, правдой. Месить под ногами слякоть и грязь было непривлекательным занятием, а после долгой ходьбы с окраины Москвы, болели мышцы ног. Оставалось только надеяться на чудо, хотя Сафонова считала себя слишком гордой, чтобы сесть к кому-то в машину, кто пожалел бы ее. «— Звук печальный… Сыграй это только для меня…» — Подумала девушка, останавливаясь посреди улицы и всматриваясь в лица прохожих. Они не понимали, что подвигло рыжеволосую девушку ни с того ни с сего остановиться, улыбаясь непонятно чему, что находилось в толпе, чего не видел никто, кроме нее. Теплая ладонь, подарившая, внезапно, уверенность в себе, показалась совсем легкой, едва ощутимой. Алиса улыбалась, не поворачиваясь, потому что в глубине души всегда знала, что он придет. Именно он и никто другой придет за ней, даже, если закончится мир, остановится планета, и никто больше не будет крутиться. Он придет, даже если закончится жизнь, даже если сам он и все другие, будут мертвы. Потому что у него свои правила, свои законы и свои приоритеты, даже сама жизнь не смеет путать ему карты. Московские улицы были великолепно украшены к Новому году и Рождеству, каждая витрина поблескивала разноцветными лампочками и мишурой, в каждом кафе, в каждом магазине стояла ёлочка, красиво наряженная к грядущим праздникам. Это так поднимало настроение, что волей неволей, забегавшийся Москвич останавливал взгляд на лампочках, наблюдал за движением снежинок в отражении начищенного стекла и улыбался. Возможно, по ту сторону, этому Москвичу улыбался кто-то еще: так находились люди. — Я знала. — Спокойно произносит Алиса тихо, но так, чтобы Стас точно смог ее услышать и понять. Она не поворачивается, потому что видит в толпе маму, сквозь нее проходят люди, не замечая ее улыбки, но образ настолько ярко озаряет тропу, по которой Алисе дальше идти, что игнорировать появление матери невозможно. Она и не пытается. — Я, похоже, повредилась рассудком. — Вдруг смеясь, сообщает девушка и смахивает катящиеся по щекам слезы. — Тебе нужно отдохнуть. — Слышит Алиса голос позади себя. Спокойный, ровный, твердый и не терпящий возражений и пререканий. Мама кивает, растворяясь в морозном воздухе опустившегося на город похолодания. Сафонова разворачивается и, ухватившись за край пальто Стаса, шагает за ним, не поднимая головы. Инфинити, как обычно, припаркована недалеко: аккуратно приткнулась в карман между Вольво и Ниссаном. Стас виртуозно выкручивает руль раз, другой и выезжает на дорогу. Машина одобряюще рычит, приветствуя ту, чьи слезы видела уже дважды и будто напоминая, что улыбка Алисы ей нравится больше. Сафонова смотрит на Стаса не отрываясь, словно пытается запомнить, как он выглядит в профиль. И уже через минуту, он поворачивает голову, ловя взгляд девушки, после чего вновь смотрит на дорогу. Вновь мимолетный взгляд, в ожидании и поиске незаданных вопросов, на которые уже есть ответы, стоит шире открыть глаза и увидеть их. Алиса слишком занята своим горем, чтобы распознать ответные чувства во всех жестах Карпова, а он слишком долго был одинок, чтобы просто сказать ей обо всем прямо. И зачем? Какой-то частью сознания, Стас понимает, что ему не хочется стандартных фраз, прогулок за ручку, как не хотелось бы жизни рутинной с семьей и выездами по выходным в парк или на каток. Ему не хочется и осточертело пошлое «люблю», когда оно было произнесено столько раз и без чувств. Он всегда произносил это, путая любовь со страстью или привязанностью, поэтому сейчас, то ли боялся, то ли просто не желал портить великолепный момент духовного объединения, которого они с Алисой достигали лишь в тишине. Обычно, в тишине, рождавшейся между ними, произносилось взглядом то, что никогда не было сказано словами, то, что желают смолчать до определенного момента и нет уже сил держаться. В такой тишине у обоих кричали глаза, а руки готовы были разрывать, чтобы добраться до истинных чувств. В такой тишине Стас больше не мог оставаться: — Что смотришь? — Спрашивает он, подавляя в себе улыбку. — Думаю о словах… — Медленно произносит девушка, поворачивая голову к окну и всматриваясь в улицу, которую они проезжали. — Чьих словах? — В недоумении интересуется Стас, вновь оборачиваясь и с сожалением осознавая, что Алиса больше не изучает его своими прекрасными глазами. И вновь тишина. Эта тишина порой была слишком тяжелой, будто садилась на плечи и забывала о своем весе. Вес несуществующей гири в сто килограмм, когда даже не можешь вдохнуть. И Стас не любил, когда это чувство настигало его: инстинктивно хотелось выстрелить навылет в грудь, чтобы проделать еще одно отверстие для дыхания, но сейчас его вереницу мыслей прервал вскрик Алисы, требующей остановиться. Реакция подполковника сработала настолько быстро, что девушка, не пристегнувшаяся ремнем, ударилась коленями о бардачок спереди, после чего выскочила посреди дороги. Машины сигналили Стасу, который не успел очухаться от произошедшего и, съехав с дороги на обочину, тоже вышел, бегом пытаясь догнать Сафонову. Девушка же, бежала на голос, который слышала с того места, где ее Стас и подобрал. Голос свой, когда ей было лет десять: тогда маленькая Алиса впервые увидела златоглавую Москву, столицу, о которой так много красивых историй слышала от отца. На небольшой площади перед фонтаном Алиса забралась на гранитные «берега» фонтана и гуляла, раскинув руки в стороны. Отец шел слегка позади, но всегда смотрел, как бы Алиса не свалилась в воду, не оступилась, или не ударилась. Она всегда бесилась, как только оставалась с родителями, потому, что чувствовала их опеку. Знала, что защитят и даже если папа по каким-то причинам не успеет подхватить свою дочь при падении, то поможет подняться на ноги и намажет разбитые колени зеленкой. За поворотом, в который Алиса вошла едва, не поскальзываясь на обледенелом тротуаре, как раз и находилась та площадь, тот фонтан. С гуляющим по парапету образом маленькой, рыжеволосой девочки, которую держит за руку мать, а отец идет слегка позади, сжимая в руке ветровку дочки. Москва не такая, как сейчас, даже фонтан выглядит странно. Алиса останавливается, задыхаясь от бега и обжигающего холодного воздуха. Ей не хватает дыхания, не хватает воздуха, не хватает отца. Отца не хватает, как воздуха. И вдруг его силуэт оборачивается в сторону дочки, той, что настоящая, сейчас делает тихие несмелые шаги к фонтану, улыбается и кивает. Алиса не может поверить своим глазам, отрицает это видение, потому что боится лишиться рассудка, и тут же три потрясающе любимых образа рассыпаются звездной, золотой пылью, ударяясь о лицо рыжеволосой оперативницы. — Да что с тобой не так?! — Не выдерживает Стас, до боли сжимая запястье девушки. — Я не понимаю, объясни! Почему ты такая? Что произошло, чего я не знаю? Почему ты сбегаешь, едва не выпрыгиваешь из машины на полном ходу, бежишь непонятно куда, словно что-то видишь! А я – не вижу, и я не понимаю, что происходит! Алиса, я просто… И он замолкает на полуслове, потому что Алиса поворачивается, находя взглядом своих потрясающе глубоких голубых глаз, его глаза, полные вопросов и вскруживших голову чувств. Они так и застывают на языке, как одеревеневшие вопросы, которые стоит задать, лишь ради того, чтобы освободиться, но, увы, не судьба. Они снова умалчивают это, умалчивают все, что хотели бы сказать и страдают еще больше. Она открывает рот, чтобы что-то сказать, объяснить ему все, но не находит в себе сил. — …я просто хочу защитить тебя. — Цедит сквозь зубы Стас, как будто ненавидит эти слова больше всего на свете. Зрачки в глазах девушки предательски расширяются, когда она слышит эту фразу и мысленно ругает себя за такое отношение, ведь знала это подсознательно уже почти три месяца, ведь иначе бы он просто вышвырнул ее с работы или оставил догнивать в СИЗО. Она все время знала об этом, но почему-то заставила сказать. Не осознанно, не специально, заставила его признаться в том, о чем знала с самого начала. Потому что отрицала это в самой себе? Определенно. И больше тишина его так не пугает, и больше его так не заботит молчание в машине, больше не лишает воздуха и не хочется прострелить себе навылет грудь. Все сказано, все решено и пройдено. Осталось только лишь дождаться ответа. Но она молчит. И смотрит в глаза, вздрагивая в крепких руках подполковника. С его губ срывается еще одна фраза, которую он всеми силами сдерживал так долго: — Что во мне надломилось, когда ты пришла, Алиса Сафонова? — На выдохе спрашивает Стас, понимая, что больше не может без ответа говорить о своих…чувствах. — Что ты сделала со мной, я был стабилен, я был “дзен”, но ты ворвалась в мою жизнь и все в ней перевернула, смешала меня рабочего и домашнего, не оставляя право выбора! Может я не хотел? Почему ты не спросила, хочу ли я этого? Теперь я постоянно думаю о тебе, не могу даже на работу отвлечься! И ради Бога, что ты молчишь?! Алиса едва успевает открыть рот, чтобы что-то сказать в свою защиту или возразить, как ощущает на своих губах поцелуй. Злобный, совсем не нежный, а страстный поцелуй полный необъяснимого гнева. Стасу не нравится быть в подвешенном состоянии, не знать и не видеть уверенности в завтрашнем дне. Он не хочет жить без стабильного “завтра” и пытается достигнуть того равновесия, которое было раньше. А что Алиса? Ей ничего не остается, как ответить на его поцелуй взаимностью, бесполезно пытаясь укротить пыл Карпова и перевести поцелуй в более нежное и мягкое русло. Она сама нестабильна, как открытый недавно, химический элемент и последнее звено в эту картину внес сам Стас. Он, не ведая того, нарушил хрупкий барьер между чувствами Алисы и устроил этим поцелуем погром в ее душе. Прервав поцелуй, Стас отстранился и сделал шаг назад, но был тут, же пойман Сафоновой, которая обняла его и уткнулась носом в водолазку Стаса, вдыхая запах одеколона и сигаретного дыма. — Что я должна сказать? Что только с тобой тепло? Что только ты важен? Что только ты нужен? Что ты наваждение? Что твои прикосновения вызывают дрожь по телу? Что только ты переворачиваешь мой мир с ног на голову? Что только тебя обнимая, тепло на душе, не смотря на весь этот трындец, который меня окружает? Что? Что ты хочешь услышать? Что ты хочешь от меня узнать, если все понимаешь и видишь сам? Что? — Бормочет девушка, не открывая глаз, а тонкие пальчики пытаются сжать руками плотный материал, из которого сделано пальто Стаса. Он, вместо каких либо слов, целует Алису в макушку, улыбаясь, пока она не видит и обнимает, прижимая к себе. И правда, чего он ждал? Может, ничего и не желал услышать, лишь говорил, чтобы прекратить свои терзания этими сильными чувствами, подобными стихии, неукротимой, как вода и всепоглощающей, как огонь. Что он хотел услышать, когда все озвучил сам? И чего он ожидал от нее, когда поцеловал? Неужто думал, что оттолкнет? Хотя, если вдуматься, ни одна женщина еще не отказывала ему, так, почему же сейчас? Боялся? Боялся потерять ее, боялся отказа в последний момент? — Идем, — произносит Стас, поднимая лицо Алисы, чтобы посмотреть в глаза, а она стесняется, пытаясь спрятаться от его взора, но поддается, шагая к машине. С удивлением ощущает его руку на своей талии, властно притянувшей к нему поближе. Смотрит в ожидании ответов, немного напуганная сложившейся ситуацией, а он лишь ухмыляется, зная, чем все это закончится: — Чтобы не сбежала, — произносит Стас, открывая дверь машины перед Алисой и дожидаясь пока она сядет, после чего обходит машину и садится за руль: — Я теперь за тобой буду пристально следить. Девушка улыбается широко, прижимая руку ко рту, потому что боится, что начнет смеяться, как счастливый ребенок, хотя уже выросла. Алиса и не думала, что для нее все может вот так закончиться. Да и, что уж там, ничего еще не закончилось, все только начинается. Мужчины вообще не любят, когда все просто.