Телешоу «Научи меня любить»

«…Подземное царство Нэй, То самое, что таило в себе бесчисленное количество темниц. То самое, где по стенам струилась человеческая кровь, а в воздухе витал ядовитый туман. То самое, что являлось прибежищем для боли, страха, неверия, предательства, ненависти и лжи. То самое, что, не имея границ, разрослось настолько, Что управлять им в одиночку ТехноБогине оказалось не по силам. Мир смертных утопал в ТехноГрехах, Пожираемый ими, Прогибающийся под ними. Оттого приток заблудших и прогнивших душ, Что неотвратимо спускались в царство Нэй после смерти Навечно, С каждым веком увеличивался. И тогда на помощь ей пришёл ВанХоп — ТехноБог Отчаяния. Бывший прислужник — Маленький МетоБожок, Что издевался над душами, грешными, Грязными, Развратными, Всячески. Однажды ВанХоп среди других истязаемых увидел юную деву. На запястьях её значились глубокие кровоточащие раны, Что указывало на причину её падения в царство Нэй. Но, в отличие от большинства заблудших душ, Она не потеряла разума, Она не разучилась говорить, Она не забыла себя, Она улыбалась. «Чему ты радуешься?» — спросил тогда МетоБожок. «Тому, что я наконец-то умерла!» — ответила ему девушка. «Но теперь ты в царстве Нэй». «Сюда я попасть и хотела!» «Но… почему?» «Потому что я была в отчаянии». «И поэтому ты улыбаешься…?» «Отчаяние — чувство, которое возникает, Когда человек, вдоволь насладившийся всеми прелестями жизни, Внезапно сталкивается с её уродством, Настолько омерзительным, Что он закрывает глаза, Предпочитая ослепнуть, чем принять правду. Рано или поздно он, лишённый зрения, Спотыкается И падает в глубокую выгребную яму, Утопает в её содержимом, Беспомощно барахтается в нечистотах до тех пор, Пока не мирится со своим положением И не открывает глаза. Тогда он выбирается из ямы, И ему кажется, будто единственное, что осталось сделать, — Это смыть с себя налипшую пакость. Вот только отмыться уже не получится. Потому что грязь сотрётся с его тела, Но не из его воспоминаний, Не с его души. Отчаяние — это смирение. Отчаяние — это проклятье. Отчаяние — это смерть души И её бессмертие. И нет ничего страшнее его». МетоБожок послушал девушку, а затем, В качестве страшной кары, Забрал у неё то Отчаяние, что делало её непоколебимой И не боящейся царства Нэй. И так ВанХоп вбирал и вбирал в себя отчаяние падших душ, Оно питало его, Оно делало его сильнее. Оно превратило его в ТехноБога. ВанХоп стал самым жестоким из ТехноБогов, Но и самым справедливым… Но даже он не смог остановить надвигающегося…» Цитата из потерянной МетоБиблии, глава 98: «Царство Нэй», отрывок 03 «Отчаяние» Прошлое… Дрожишь? Бессмысленно. Боишься? Не стоит. Пугаться здесь нечего, уверяю тебя. Смерти? Не смеши меня. Ведь она — всего лишь вспышка агонии, после которой не последует ровным счётом ничего. Понимаешь? Ни-че-го… В этом и заключается её неповторимый шарм. Именно этим она пленяет и манит за собой. Разве тебе не интересно? Разве ты никогда не брала лезвие или кусок стекла и не прикладывала их к запястью? Или не делала из пальцев пистолет и не приставляла импровизированное дуло к виску, любуясь своим отражением? Бабах! И ты улыбаешься своей фантазийной кончине. Со смертью играют до тех пор, пока не сталкиваются с реальной возможностью познакомиться с ней поближе. Но не всегда. И не все. В одну из не самых удачных ночей в тюрьме — хотя для бывшего копа вроде меня там каждая ночь была крайне неприятной — мне досталось больше обычного. В мою камеру пришло восемь человек. Надеюсь, мне не надо говорить, чего они от меня хотели? Представляешь ли ты, что есть изнасилование? Ох, не смотри на меня так. Конечно же ты знаешь. Отчасти. Ведь именно в этом, в конце концов, ты меня обвинила, не так ли? Интересно, что ты тогда сказала? М? Не хочешь отвечать? Что ж, в каждой девушке должна быть загадка, предположим, что ответ на этот вопрос будет твоей тайной, маленькая дрянная сучка. Жажду ли я мести? Безусловно. Ненавижу тебя? Даже не сомневайся. Всеми фибрами души! И получаю неописуемое удовольствие, представляя, как убиваю тебя. Медленно — и смакуя каждую секунду. Но тебе повезло! Настоящее бинго! Ведь я безумен ещё не настолько, чтобы претворять свои извращенные желания в реальность. Настолько извращённые. Но кое с чем я всё-таки хочу тебя познакомить. Это не то, с чем я сталкивался каждую ночь в тюрьме. Это нечто, что сконцентрировалось и обрело свою форму в тот единственный Самый кошмарный из самых кошмарных дней в моей жизни. А именно: я жажду, чтобы ты перестала бояться смерти. Чтобы ты осознала, что она приносит покой, только она может остановить поток дерьма, что без остановки льётся на твою голову на протяжении всей твоей бессмысленной жизни. Но дабы ты поняла это, сперва следует продемонстрировать, насколько паршивой может оказаться жизнь! Так вот, в ту ночь, когда в камеру мою пришли восемь заключённых, я молил о смерти. Я. Молил. О. Смерти. Я! Атеист! Никогда не веривший в ТехноБогов и смеющийся над фанатиками, что ходят по квартирам и пытаются продать корявые копии потерянной МетоБиблии, молился Май о том, чтобы эта ночь стала последней в моей жизни! Но смерть не приходила, заставляя меня терпеть, и терпеть, и терпеть, и терпеть… А что ещё мне оставалось? Ты думаешь, что самое страшное в изнасиловании — это процесс? Но это не так. То, что действительно тебя пугает, это твоя беспомощность. Не-от-вра-ти-мость. Когда ещё ничего не произошло, но ты уже знаешь, чем всё закончится. Знаешь, но ничего не можешь с этим поделать. Тебя прижимают к холодному пыльному полу. Скручивают по рукам и ногам. Трясущимися от нетерпения руками стаскивают с тебя штаны, корябая кожу. И каждый миг, каждая секунда происходящего врезается в твою память так сильно, что кажется, если даже когда-нибудь тебя посетит амнезия, ты, возможно, не сможешь назвать своего имени, но обязательно вспомнишь вкус пыли и прикосновение грубых влажных от пота пальцев, что так поспешно избавляли тебя от одежды. И тогда приходит отчаяние. В этот момент ты окончательно теряешь себя как человека. Как личность. Ты больше не знаешь, что такое гордость, и не ведаешь о самолюбии. Единственное, что остаётся с тобой, — это страх, за которым следуют смирение и апатия. Ты закрываешь глаза, надеясь на то, что сможешь отвлечься, абстрагироваться, спрятаться в своём придуманном мире, но твоё подсознание играет с тобой злую шутку. Вместо того чтобы спрятать тебя, оно выталкивает тебя из тела и заставляет наблюдать за тем, как этого ничтожного слабака ставят на колени, как его насильники кидают жребий, выбирая очередность, как одни приступают, тогда как другие терпеливо наблюдают, ожидая своей очереди. С худых ног на пол тонкими неравномерными струйками сползают капли прозрачно-белой спермы. Иногда они перемешиваются с каплями крови, которые менее густые, а потому их скорость движения чуть выше. Под коленями неудачника они образуют настоящую лужу. И он Ничего Не Может Поделать С Происходящим. Его левый бок — бурый, потому что всего пару дней назад неудачнику сломали пару рёбер за то, что он пытался сопротивляться. Потому что он не хотел мириться с мыслью о том, что он Ничего Не Может Поделать С Происходящим. Когда-то он был силён, и в первые недели пребывания в этом месте он даже верил в свою победу, но это давно ушло в прошлое, а тело, не успевающее восстанавливаться, больше не подчиняется своему хозяину и больше не способно защитить себя от чужих грязных посягательств. И он Ничего Не Может Поделать С Происходящим. Так зачем же он раз за разом пытается убежать? Или ударить своих насильников. Ведь это его положения не изменит, лишь усугубит. И тогда появляется новая догадка: а что, если этот парень вовсе не сопротивляется? Что, если он… Провоцирует? Ну да! Конечно же! На самом деле ему всё это нравится! Он наслаждается происходящим и в нетерпении ждёт наступления ночи! Лишь так можно объяснить тот факт, что этот парень всё ещё жив, ведь любой нормальный человек уже давно наложил бы на себя руки, осознавая, что ему грозит участь тюремной секс-игрушки. Шлюха. Гадко, не так ли? Когда об этом думают окружающие, ты хочешь умереть. Но если ты сам начинаешь так считать, ты уже мёртв. Ты понимаешь, каково это — смотреть в зеркало и чувствовать отвращение к своему отражению, видеть в его взгляде блядские искорки, а на потрескавшихся губах наблюдать удовлетворённую ухмылку? Вот что самое страшное в изнасиловании. Отвергание себя. Отвращение к собственному телу. Страх перед зеркалами. Тогда и появляется желание умереть. Тебе кажется, что смерть смоет с тебя чужой пот и сперму, и ты вернёшься к тому состоянию, когда у тебя была любимая работа и не менее любимая женщина. Когда ты мечтал о семье, доме и большой собаке по имени Тайги. Сейчас всё это кажется тебе каким-то страшным насмешливым сном. В голове не укладывается, что когда-то твои мечты были столь глобальными, ведь теперь твой день хорош уже в том случае, если на обед привычную жижу чуть согрели, а ночью в камеру к тебе пришёл всего один половой партнёр, который выдохнется через пару часов, и тогда у тебя даже появится возможность поспать! Ты мечтаешь только об этом! О тёплой похлебке и одном-единственном насильнике на ночь! Желать, чтобы к тебе вообще никто не приходил, ты даже не смеешь. Потому что не веришь в то, что такое бывает. Что когда-то было. Нет, вся прошлая жизнь — одна большая шутка. Так вот, в ту самую ночь, о которой я уже успел напомнить дважды, мне было хуже обычного. Я не мог встать, потому продолжал лежать обнажённым на холодном полу в луже спермы и крови на боку со сломанными рёбрами. Я хрипел, пуская через нос кровавые пузыри, потому что не мог нормально дышать. И молился. На секунду я даже, кажется, почувствовал, как тёмная тень скользнула к моему телу, как коснулась моей ступни. Я так надеялся, что за мной пришла смерть. Но, видимо, это была всего лишь крыса, потому что через пару дней я очнулся в тюремном медпункте под капельницей и небрежно накрытый тонким грязным покрывалом. Думаешь, я был счастлив своему спасению? Отнюдь! Не сомневайся, попади мне в тот момент в руки что-нибудь острое, и я незамедлительно воткнул бы это себе в шею. Но мои руки и ноги оставались прикованными к кровати, поэтому единственное, что я мог, — это тихо мычать в подушку, содрогаясь от обыкновенных рыданий. Да, я плакал. По себе, по своей жизни, по своему прошлому и по потерянному будущему. От меня отвернулись родственники, не желающие иметь что-то общее с насильником. Обо мне забыли друзья, потеряв всяческий интерес к человеку, от которого больше не было пользы. Обо мне забыли даже ярые многолетние фанатки, что писали мне любовные послания, ведь, измождённый тюрьмой, я перестал быть красавчиком. Помощи ждать было неоткуда. Вообще Ни единого шанса выбраться из всего этого дерьма! Отчаяние. Но вместе с тем я внезапно осознал, что мне нечего терять. Нечего, кроме собственной жизни, которой я теперь всё равно не дорожил. И пришло с отчаянием бесстрашие. Внутри меня что-то надломилось. В тот момент я почти услышал треск. Оглушительный и вселяющий ужас. Но это оказалось последним, чего я испугался. В тот день, когда в тюрьму пришла твоя мать, я собирался претворить в реальность План, результатом воплощения которого стала бы моя смерть. Не от страха, не потому что убегал от этой чёртовой жизни, желая покоя. Просто я сдался, решив, что нет смысла биться головой о железную стену. Всё равно голова проломится раньше. А эти жалкие попытки зацепиться за жизнь, ещё один день, ещё один час — обыкновенный мазохизм. Мне же совсем не хотелось становиться мазохистом. Поэтому я продумал идеальное самоубийство. Это был не какой-то акт, нацеленный на привлечение внимания. Единственным стремлением являлось убийство себя. А, знаешь ли, в тюрьме это сделать куда сложнее, чем кажется. Если повесишься, то тебя могут спасти. Вероятность этого пятьдесят процентов. Если нарвёшься на драку, тебя покалечат, но не убьют, в конце концов, ты местный петушок, и твоё расписание по удовлетворению собратьев по камерам расписано на несколько лет вперёд. Отнять пистолет и пустить себе пулю в рот? Не успеешь, собьют с ног раньше, к тому же пули, скорее всего, резиновые. Следовало придумать что-то изощрённое. И тогда я вспомнил один интересный метод. Для этого самоубийства потребовалась бы лишь плотная нитка. Мне следовало обвязать ею один из пальцев так, чтобы циркуляция крови в нём прекратилась. Сначала палец бы онемел, а затем последовал бы некроз тканей. Через несколько дней я бы просто развязал нитку. Омертвевшие клетки попали бы в организм, и я бы умер от заражения крови. Тонко. И со вкусом. Так вот, я сидел в своей камере и выуживал из своего потрёпанного матраса нитку потолще, когда зашли охранники и приказали мне следовать за ними. Представляешь, как я удивился, если учесть, что за время пребывания меня в тюрьме ко мне Ни разу никто не пришёл? И, естественно, меньше всего я ожидал увидеть твою мать. Признаюсь, всего на секунду я поймал себя на мысли, что рад ей, и почти тут же возненавидел себя за это, а затем в очередной раз возненавидел её за то, что она до сих пор вызывала во мне такие чувства. Несмотря ни на что! Да, ты права, твоя мать восхитительна. Но глупа. Или, как минимум, слишком самоуверенна, раз решилась выпустить меня на свободу после всего, на что вы меня обрекли. Возможно, она надеялась на то, что я, как истинный рыцарь, дарую вам прощение и уйду в тень, постаравшись построить новую жизнь. Вот только ни о какой другой жизни и речи быть не могло. Ведь я и сейчас помню все эти прикосновения и лицо Каждого, кто заходил в мою камеру. Я презираю себя. И ненавижу вас. Ты что-то хочешь сказать? Ну же… давай… ах да, кляп, наверное, тебе мешает. Что ж… думаю, твои слова мне ни к чему. Ведь мне не нужны твои жалкие просьбы о прощении или угрозы, я лишь хочу Справедливости. Видишь, это пистолет. И там одна-единственная пуля. Я уверен, что ты сделаешь правильный выбор. Главное, не промахнись.

***

— Тараби, открывай! Быстро!!! А не то… — Дверь распахнулась до того, как Натали, нацелив дуло пистолета на дверной замок, успела нажать на курок. Стэм, взъерошенный и сонный, обескураженно оглядел запыхавшуюся женщину. — Что ты тво… — договорить он не успел, получив сильнейший удар в левую скулу, который сбил бы с ног и матёрого боксера. Парень на ногах удержался, но моментально избавился от признаков сонливости. Прошло два месяца с их последней встречи, но Натали показалась ему совсем другой: похудевшей, измождённой, постаревшей. — Где она?! — буквально взревела женщина, обезумев от ярости и горя. — Кто — «она»? — искренне удивился Стэм. — Где моя дочь?! — воскликнула она, нацеливая пистолет на Тараби. — Постой, я не понимаю… — ГОВОРИ! — Эй, можно потише! — заглянул в распахнутую настежь входную дверь явно дотошный сосед. Натали в ответ молча направила пистолет на мужчину, и тот, поспешно прикрыв за собой дверь, быстро ретировался, решив, что лучше послушает крики соседей у себя в квартире, чем в коридоре с пулей во лбу. — И не смей делать вид, что не понимаешь, о чём я говорю! Где Ёрика?! — Постой, так Ёрика исчезла? — Не делай из меня дуру! Клянусь ТехноБогами, я застрелю тебя, как бродячего пса, если ты сейчас же не скажешь мне, где моя девочка! — Натали… — в ответ на угрозы тихо выдохнул Стэм, — прошу… поверь мне, я понятия не имею… — Ты лжёшь! — Нет, я правда… — Не ври мне, я знаю, что это ты! — Так же, как ты Знала, что я виновен в изнасиловании твоей дочери? — тихо, но чётко проговорил Стэм, заставив женщину вздрогнуть. — Но… — уже менее уверенно прошептала она. — Прошу тебя, расскажи мне, что произошло, и я помогу тебе отыскать Ёрику, — продолжал успокаивать женщину парень. — И опусти уже пистолет, пока не наделала глупостей, — посоветовал он, забирая оружие из рук Натали. — Но Ёрика… Моя Ёрика… Моя… — По щекам её покатились крупные слёзы. — Прошу, не плачь, — мягко проговорил Стэм, и затем, чуть подумав, слегка приобнял женщину. Та в ответ громко всхлипнула и бросилась парню в объятья. Минут десять она просто плакала, а Стэм поглаживал её по волосам, не зная, что сказать и как себя вести дальше. Зато знала Натали. Сначала она робко поцеловала блондина в шею. Затем потянулась к его скуле. — Натали, что ты задумала? — Я так устала… От всего… Мне нужна разрядка, Стэм… прошу тебя, мне надо, — лихорадочно зашептала в ответ женщина, задирая юбку и буквально усаживаясь на парня. — Но… — Молчи, Стэм… Просто сделай это. И Стэм сделал.

***

— Так Ёрики не было дома уже три дня? — спокойно удостоверился парень, наливая в стакан обжигающий кофе. Натали сидела на диване, поджав ноги и выкуривая третью сигарету подряд. Сейчас она выглядела более спокойной и сосредоточенной, хотя дрожь в руках выдавала её беспокойство. — Не просто не было. Никто из друзей не знает, где она. Ни в одном из её любимых клубов её также не видели. Она просто… исчезла. — Может, новый парень? — Нет, Ёрика, конечно, безбашенная, но она всегда предупреждала меня, если к кому-то уходила, к тому же я опросила всех её друзей и одноклассников. Никто не знает, где она! — Не беспокойся, мы обязательно найдем её, — улыбнулся Стэм, ставя стакан кофе на журнальный столик перед женщиной. — Стэм, ты… — улыбнулась в ответ Натали, протянув к нему руку и погладив щеку парня тыльной стороной ладони. — Я никогда не прощу себе то, что сделала с тобой, — прошептала она, нагибаясь и целуя Тараби в губы. «Я тоже никогда тебя не прощу…» Поцелуй прервало настойчивое жужжание, которое издал телефон Натали. Она удивлённо посмотрела на экран и тихо воскликнула. — Это сообщение от Ёрики!

***

«Через сто метров поворот направо», — сообщил навигатор. — Почти приехали, — вздохнула Натали, крепко сжимая телефон. — И что только Ёрике понадобилось на старых захоронениях, — проворчала она, стараясь отвлечь себя от страшных мыслей. Ведь после того, как она получила сообщение от дочери, она тут же позвонила ей, но трубку так никто и не взял. Мать, желающая найти своего ребёнка живым и невредимым, хотела верить в лучшее, но умудрённый опытом полицейский нашёптывал Натали о том, что они едут прямиком в ловушку. Вот только кто расставил капканы и какова причина? Обычно у Натали всегда в запасе хранилась пара-тройка версий, но не на этот раз. — Дальше придётся идти пешком, — сообщил Стэм, припарковывая машину у перекособоченных проржавевших ворот. Старые кладбища были несхожи с нынешними «библиотеками смерти». Их главной отличительной чертой являлось то, что на них на захоронение одного мертвеца по современным меркам выделялось слишком много территории. Расточительно много! Поэтому большинство кладбищ давно уже уничтожили, построив на их месте жилые дома, детские игровые площадки или супермаркеты. Но захоронения в глубинках всё ещё оставались нетронутыми просто потому, что земля, которую они занимали, ещё не нашла своего покупателя, впрочем, и этому кладбищу оставалось существовать от силы лет пять. Стэм и Натали, вооружившись фонариками, побрели по главной широкой кладбищенской дороге, от которой отходили десятки дорожек поменьше. Каждая была пронумерована, но привыкшие к маленьким ящичкам в качестве могилы полицейские лишь как малые дети, попавшие в новый парк развлечений, то и дело с любопытством оглядывались по сторонам. Лучи света от фонариков то останавливались на грустных лицах мраморных статуй, изображающих ТехноАнгелов с огромными крыльями за спиной, то вырывали из тьмы покрывшиеся мхом надгробия с выцветшими фотографиями покойных, то освещали старые, уже давно никому не нужные лавочки и столики, за которыми поминали усопших. Сейчас кладбище цвело и пахло в прямом смысле этого слова. Казалось, не осталось ни единого участка земли, на котором бы что-нибудь да не произрастало. — Жутко, — поёжилась Натали, подходя к одному из надгробий, на котором красовался маленький ТехноАнгелочек. Могила оказалась детской. — Не отвлекайся, мы сюда пришли не ради мертвецов, — напомнил женщине Стэм, уверенно следуя вперёд. — Может, снова попробуешь ей позвонить? Натали, кивнув, нажала кнопку вызова и начала сосредоточенно вслушиваться в гудки. — Давай же… бери трубку, ну… — Тс! — внезапно поморщился Стэм. — Слышала? — Натали убрала трубку от уха и прислушалась к кладбищенской тишине. Через пару мгновений она действительно уловила тихие скрежетания молодёжной музыки. — Это там! — Стэм и Натали сорвались с места, без раздумий пробежали прямо по старым захоронениям около ста метров и оказались около свежезакопанной могилы. На самой её вершине мигал телефон Ёрики, издавая не самые приятные звуки для большей части населения города. А вот мертвецам музыка наверняка пришлась по вкусу. — Что это… значит… — выдохнула женщина, дрожащими руками поднимая телефон. Экран мигнул, на нём отобразилось неотосланное сообщение: «Раскопай меня». — Боже… — выдохнула женщина, уронив телефон и без сил опускаясь на землю. — Это… конец… — Постой. — Стэм старался мыслить трезво. — Смотри, здесь есть лопаты. И земля совсем свежая. Быть может, её закопали совсем недавно. — Я даже думать об этом не хочу! Нет! Этого просто не может быть! Она где-то ещё! Но точно не здесь! Стэм, скажи мне, что она не здесь! — навзрыд воскликнула женщина. — Успокойся! — прикрикнул на Натали парень. — Ты не дослушала. Возможно, она в гробу, тогда у нас есть время. Будем надеяться, что ей хватит воздуха. Так что хватай лопату и начинай копать! — С этими словами Тараби, дабы стать хорошим примером, сам вцепился в орудие труда и взялся за раскопки. Натали, посмотрев на то, как мужчина, жизнь которого была практически полностью разрушена её руками, с таким рвением раскапывает могилу, так желает спасти Ёрику, поняла, что не имеет права впадать в истерику. Она с силой ударила себя по щекам, а затем схватила лопату и начала помогать Стэму. Им потребовалось около часа, прежде чем лопата Тараби ударила по деревянной поверхности. — Давай! Скорее! Открывай! Парень поддел крышку. Гроб распахнулся. Натали тихо взвизгнула. Внутри действительно лежала Ёрика в её любимой пёстрой футболке с блёстками, в новых обтягивающих чёрных джинсах и драных кедах. В одной руке у девушки покоился пистолет. В виске зияла свежая рана. Ёрика была мертва. И, кажется, она застрелилась. — С… — Натали уронила лопату. — Стэм… — выдохнула она еле-еле, — ты… видишь это? — Да, кажется, она Всё-таки застрелилась. — Но… прости, что? — пробормотала Натали, почувствовав сильный толчок в спину. Не успела она вымолвить ещё хоть слово, как оказалась рядом с дочерью. Женщина взвизгнула, попробовала подняться, когда крышка гроба резко захлопнулась. — Стэм? Это какая-то шутка? Выпусти меня сейчас же! — завопила Натали. — Удивительно, что можно сотворить, настроив удаленный доступ к чужому телефону. Я стоял за твоей спиной и печатал это идиотское сообщение, а ты даже не обернулась! — послышался холодный смешок. — Знаешь, я был уверен, что у неё не хватит духу застрелиться. Рассчитывал на то, что, когда откроем крышку гроба, она, испугавшись, застрелит тебя. Тогда бы она оказалась в том положении, в котором находишься теперь ты. Что ж… жаль, конечно, но ведь далеко не всегда планы идут так, как хочется. Натали услышала стук земли, что кидали на крышку гроба. — Стэм! ЧЁРТОВ УБЛЮДОК! ТЫ НЕ ПОСМЕЕШЬ! — О, Натали… Моя прекрасная Натали. Поверь мне, из тюрьмы я вернулся совсем другим человеком. Теперь я знаю, что могу всё. Точнее, смогу все. После того, как распрощаюсь со своим прошлым, если ты понимаешь, о чём я, — голос парня становился всё приглушённее. — И как ты сможешь после всего этого жить?! — О, поверь мне, Натали, после этого я наконец-то Начну жить. — Тебе не сойдёт это с рук! — Сойдёт, Натали… вас ещё не скоро обнаружат. Быть может, никогда?! — Нас будут искать! — Будут, но не найдут. Я же, в конце концов, не продавец газет и прекрасно знаю, как заметать следы, чтобы их никогда и никто не отыскал. Впрочем, и об этом ты тоже знаешь, Натали. — Ты убийца! — Нет… Это ты убийца… Ты и твоя тупоголовая дочь…. потому что убили во мне всё человеческое из-за какой-то детской прихоти. А я не убийца. Ведь Ёрика была жива, когда я закапывал её. Я дал ей выбор: ожидать тебя или застрелиться. Конечно, её я об этом не оповестил, но что поделать. С тобой же я тоже поступаю более чем благородно. Даю возможность последние часы своей жизни провести с дочерью. — Мёртвой ДОЧЕРЬЮ! — Не привередничай. Ты и сама скоро встанешь в ряды мертвецов. — А как же то, что между нами было?! — Стоя в суде и слушая приговор, я тоже, каждый раз кидая на тебя взгляд, задавался тем же вопросом! Или ты говоришь о сегодняшней случайной близости? Ты лишь заставила меня ненавидеть тебя ещё больше. Кстати, если ты заметила, рана на виске Ёрики совсем свежая. Возможно, если бы ты поумерила свою похоть, я бы отослал сообщение о местонахождении маленькой сучки раньше, мы бы успели раскопать твою дочурку живой, и тогда бы сейчас я вёл беседу с ней, а не с тобой. — Ублюдок! Скотина! Тварь! Никчёмное ничтожество! — Да, Натали, ты как всегда права. — Я никогда не прощу тебя! — А я в прощении и не нуждаюсь. Готов довольствоваться твоей медленной мучительной смертью.

***

Настоящее… — Ещё добавки? — поинтересовалась Стефани чисто для вида, уже накладывая в тарелку Стэма новую порцию пюре и поливая его подливой с мясом. — Угу, — только промычал парень, полностью поглощённый процессом пережёвывания пищи. — Может, хватит жрать! — несильно пихнув Тараби в бок, прошипел Эгон. — А фы не вавибуй, — равнодушно бросил Стэм. — Как всё это только в тебя влезает?! — У мефя фри фылутка! — И четыре печени, как понимаю… — Фыть мофет! — Эгон, не приставай к мальчику! Посмотри, как он исхудал! Стэмик, кушай, у меня и добавка для тебя найдётся. — Стэмик? — ехидно протянул Эгон. — Действительно, кушай-кушай, наедай задницу, а то костлявый — смотреть страшно. — Ух ты, жертва анаболиков что-то заговорила о костлявости? Ты, оказывается, знаешь, что в теле человека присутствуют не только мышцы? Удивил! — проглотив кусок мяса, выдохнул Стэм, начиная лучезарно улыбаться. — А ты! — Эгон задохнулся от обиды. И почему Стэм постоянно называл его жертвой анаболиков? Во-первых, Йот никогда ничего не употреблял, а во-вторых, фигура у него была спортивная, но он скорее походил на профессионального пловца, а не на бодибилдера, которым его постоянно выставлял Тараби. — А ты… — уже без энтузиазма повторил Эгон, — дурак… — фыркнул он, отворачиваясь к окну. Всё-таки надо было сразу же убедить мать в том, что Стэм наврал про их отношения. Тогда бы ему не пришлось наблюдать, как эта наглая харя сжирает месячный запас пищи, противно хихикая, перешёптывается со Стефани и периодически крайне слащаво изображает влюблённость в Эгона. — Сначала Эгон был совсем не конфликтным! — Стефани тем временем получала неописуемое удовольствие от разговора с «милашкой» Тараби. — Да что вы говорите! Что же всё изменило? — Ох, произошёл один случай… — Мама! — Но Стефани и не думала слушать своего сына. — …и он пошёл и отомстил каждому, — закончила она недолгий рассказ с укоризненным вздохом. — Всё правильно сделал, — с внезапной серьёзностью ответил Стэм, отодвигая от себя тарелку. — А мне кажется, безрассудно. Нет смысла мстить. Это не принесёт удовлетворения. — Милая Стефани, при всём уважении… Мстят не для того, чтобы ощутить удовлетворение. Просто, согласитесь, зачастую люди не осознают, как гадко то, что они делают. И порой стоит разъяснить им, насколько плохо они поступают. — Но мы всего лишь люди и не имеем права судить о том, кто прав, а кто виноват, — нахмурилась Стефани. — А кто же, по-вашему, должен это делать? — ТехноБоги, естественно! — А что, если их всё-таки нет? — Думаю, нам пора спать! — поспешно прервал нарастающий спор Эгон. — Так что, Стэм, тебе пора домой. — Ах, что за глупости, Эгон! — воскликнула Стефани, тут же потеряв интерес к предыдущей теме. — Все мы здесь взрослые люди, так что я совсем не против, нет, я даже настаиваю, чтобы Стэм остался у нас ночевать! — воскликнула она, упирая руки в бока, что говорило о непоколебимости её решения. — Но мам… — вяло промямлил Эгон. — Эгон, молчи! — Миссис Йот, честно говоря, я тоже… — А ты, Стэм, тем более молчи! — заткнула обоих парней женщина. — У Эгона большая кровать, места хватит обоим! Пойду, постелю вам чистое бельё. — С этими словами женщина буквально упорхнула в комнату сына. — УБИРАЙСЯ! — взревел Эгон, как только его мать исчезла за дверью. — Дважды меня просить не надо! — нараспев проговорил Стэм, пробираясь к коридору. — Только свет не включай, а то заметит! — прошипел Йот. — Бля, как у вас всё сложно! — недовольно буркнул Тараби, в потёмках подходя к двери и теперь стараясь нашарить свою обувь. — Да всё у нас просто, это ты любишь повозникать! — А ты любишь поизображать из себя человека с искорками интеллекта! Да так мастерски делаешь это, что даже у меня порой появляется ощущение, что мозг твой представляет собой не сплошную мышцу! — Хватит цепляться к моему телу! — Да кто говорил о теле-то? Ау… Ау!!! Йптвоюмать, хватит меня толкать! — Тш-ш-ш! Не ори! И уходи уже! — Босиком? На улице ночью обещали –10! Я не могу уйти в одних носках! — Так скорее ищи свои ботинки! — А я, по-твоему, чем занимаюсь? В жопе ковыряю?! — Я не знаю, чем, но… А-а-а-а-а!!! — внезапно воскликнул Эгон, спотыкаясь, теряя равновесие, натыкаясь на нечто мягкое и продолжая падение уже с преградой перед собой. — Что за… — послышался голос Стефани. В коридоре вспыхнул свет. Глазам женщины предстала довольно неоднозначная картина. Стэм стоял на коленях, тогда как Эгон практически навалился на него сверху, в процессе падения почему-то решивший, что самой лучшей опорой станет голова Тараби, которую Йот прижал рукой к полу. — Я… тебя… убью нахуй! — тихо прошипел блондин, в то время как Эгон уже вскочил на ноги и попытался объяснить матери, что она всё не так поняла. — Молодёжь, — лишь отмахнулась женщина, — ах да, Стэм, я помыла твои ботинки, так что утром ты найдёшь их на балконе на коврике, — невинным голосом сообщила она. — С… спасибо, — выдохнул парень, а затем бросил злой взгляд на Эгона. — Что? Я ж нечаянно, — пробормотал парень. — От «нечаянно» бьют по яйцам, а затем заставляют жрать собственные гениталии, — фыркнул блондин. — Впервые слышу… — Веди меня на супружеское ложе, придурок, — хмыкнул в ответ парень, тут же заставляя Эгона краснеть. — Даже не думай, что мы будем спать в одной постели! — Конечно не будем. На постели спать буду только я, а ты пиздуй на пол, — нагло заявил Тараби. — Эй, почему это? — Потому что слово гостя — закон! — хмыкнул Стэм, заходя в комнату парня и оглядывая её. — Ох ты йопт, тебе двадцать пять, а ты всё плакатиками увлекаешься? — Мне двадцать три! И это не просто плакатики! Это плакат самой культовой онлайн-игры! — возмутился Эгон. — Господи, ты бы посмотрел на себя со стороны, — хихикнул блондин, без стеснения стягивая с себя футболку. — Т-ты будешь переодеваться прямо передо мной? — с хрипотцой в голосе удостоверился Эгон. — Да, йоптэ, я буду переодеваться перед тобой. Потому что мы два мужика, с каких это пор нам понадобились ширмы? — Стэм уже стянул с себя штаны. — Леопардовые? — не сумел сдержать смеха Йот, разглядывая облегающие боксеры парня, принт на которых изображал леопардовую пятнистую шкуру. — Хотя чего ещё от тебя можно было ожидать! — Эй! Ты надо мной ржёшь, что ли? Дай догадаюсь, какие на тебе! Наверняка с медведями или бантиками, м? — Что? Нет, конечно! — тут же засмущался Эгон. — Так докажи. Снимай штаны. — Я… Я… Ты что, так и собираешься пялиться? — А в чём дело? Ты внезапно стал таким стеснительным? — Просто я не люблю, когда за мной наблюдают! — Тогда, мистер анаболик, тебе надо стать тёмной стороной луны! Чтобы за тобой никогда и никто не наблюдал. Я сказал, снимай штаны! — Стэм вцепился в ширинку парня и чуть толкнул его на себя. — Не надо! Я сам! Я са… — Мальчики, молоко! — нарисовалась откуда ни возьмись Стэфани, что позволило ей пронаблюдать за эти пару минут уже вторую неоднозначную сцену. — Ма-а-а-а-ам! — уже взвыл Эгон. — Что? Я всегда приношу тебе перед сном молоко и печенье, — не смутилась дама, — сначала молоко, а потом все ваши шуры-муры, — сказала она и вышла из комнаты. — Ох ты технобоженьки! — наигранно всплеснул руками Стэм. — Наш малыш Эгон не засыпает без молочка! Какая прелесть! — Затк-нись, — прошипел Йот, размышляя о том, что убийство — не такой уж и плохой выход из положения. — Ага! — воспользовавшись тем, что парень отвлёкся, Стэм одним махом спустил с него штаны… — Ракеты? — Тараби глазам своим не поверил. — Эй! Хватит! Идиот! Ведёшь себя, как ребёнок! — Сказал парень, у которого на трусах нарисованы бороздящие просторы космоса ракеты? — рассмеялся Стэм. — Чем тебе не нравятся ракеты? — Ты лучше спроси, почему такое восхищение во мне вызывают твои трусы! — Получше леяпЁрдовых будут! — Слова истинного девственника, — успокаивающе похлопал блондин парня по плечу. — Я не девственник! — Ты уверен? — Уверен! — А то у меня сомнения… — Иди уже спать! — прошипел Эгон, стаскивая с застланной матерью кровати одну из подушек и покрывала и укладываясь прямо на полу. — Может, хоть матрас себе какой-нибудь постелешь? — Нет, мама может что-нибудь заподозрить. — А утром, войдя в твою комнату, а она просто по-любому в неё войдёт, найдя тебя на полу, она ничего не заподозрит? — скептически хмыкнул Стэм. — Просто встану раньше неё! — А тебе хоть раз это удавалось? — продолжал издеваться блондин, укладываясь в действительно большую и мягкую постель. «А здесь не так уж и плохо… — мысленно проговорил он. — Уютно… не то что у меня…» — Р-р-р-р-р-р! — Но ракеты… — Просто СПИ!