***
Настоящее… Почему некоторые так боятся тишины? Потому что никогда не знаешь, чего от неё ожидать. А всё, неподдающееся маломальскому прогнозу, автоматически заносится в список вещей, которых можно смело опасаться, насколько бы странно это ни звучало. Шут не боялся тишины, потому что в какой-то мере считал её частью себя. Он не единожды замечал, что там, где появлялся он, через какое-то время наступала и она. Особенно ощутимой тишина была в королевских покоях, когда после стонов, криков и мольбы о пощаде избранные внезапно замолкали навсегда. И Шут, любуясь изувеченным телом, широко распахнутыми остекленевшими глазами жертвы, струйками крови, вытекающими из чуть приоткрытого рта, чувствовал, как в комнату вползает тишина, как она обволакивает собой претендента на трон, как размещается в каждом, даже самом тёмном углу, наслаиваясь сама на себя. Это была звенящая тревожная тишина, от которой у Шута начинали бегать мурашки по спине, и ему это нравилось, потому что Шут обожал ощущение страха и собственной беспомощности. И тогда он забирался на кровать к своей жертве, обнимал уже остывающее тело, зарываясь носом в волосы мертвеца, вдыхая смерть и наслаждаясь волшебным моментом холодного безумия. Это ощущение было для Шута очень ценным, потому лишь услышав, как тишина скребется в дверь, он тут же готовился проникнуться ею сполна, каждой секундой, каждым ударом сердца, каждым паническим вздохом и дрожью в руках. Тишина порождала столь любимый Шутом страх, а потому Шут не боялся тишины, он боготворил её. Найт не боялся тишины, потому что она ассоциировалась у него с мнимым покоем. После пьяных воплей матери, её возмущений и недовольства сыном наступала та самая тишина, что будто подводила черту под всем сказанным ранее. Она приносила минутный покой, за которым следовала тревога и ненависть к себе, будь то затишье после очередной ссоры или вслед за бурной ночью, проникнутой стонами наслаждения и нервными смешками. Найт будто бы замирал, и тишина поглощала его с головой, подавляя все чувства, чтобы уже через секунду обрушить осознание произошедшего с утроенной силой, заставить переваривать, обдумывать и обмусоливать каждое воспоминание, каждую ошибку. Особенно страшной была тишина, что наступала после просматриваемых Найтом сцен изнасилования его матери людьми в масках, что творили с женщиной такие непотребства, которые ввергли бы в шок и взрослого, что говорить о ребёнке. Тишина, скорее всего, и была тем самым чудовищем, что жило в шкафу мальчика, вот только понял он это далеко не сразу. В детстве многие боятся именно её — тишины и её насмешек, когда она разрывается скрипом двери или тихим щелчком — она глумится, исчезая всего на секунду, но тут же поглощая прорвавшийся сквозь неё звук. А дети дрожали и называли её чудовищем или монстром, что жил под кроватью или в шкафу, потому что думать о том, что она присутствует Везде, было слишком страшно. Найт ненавидел тишину, потому что в своё время она не перегрызла ему глотку, как он просил, именно ненавидел, стараясь заглушить её музыкой, кликами по сенсорной клавиатуре, вскипающим чайником, шумом воды в ванной или часами с кукушкой, что были куплены назло старому богатею, а, по сути, стали ещё одним способом спрятаться от тишины. Она заставляла Найта вспоминать о том, что было до неё, переживать это раз за разом, будто старая киноплёнка, начало которой склеили с концом, из-за чего её просмотр превратился в сплошную мучительную бесконечность. Найт не боялся тишины, он её ненавидел. А Дэй боялся. Как маленький ребёнок или дикий зверь, он боялся тишины, потому что, по его мнению, с ней приходило одиночество. А Бренди не выносил одиночества. Возвращаться домой, смотреть на пустую кровать, покрытый пылью стол, заваленную грязной посудой раковину и в ужасе понимать, что он один. Что не найдётся человека, который бы начал возмущаться по поводу незаправленной постели или из-за разбросанных по всей комнате грязных носков или даже за опоздание. Всё то, чем обладало большинство людей и что их бесило, Дэя привлекало и вызывало жгучую зависть. Ведь подобные скандалы давали понять, что есть кто-то, кому не всё равно, где ты шляешься по ночам, сколько алкоголя выпил накануне и не потерял ли ты кошелёк. Есть тот, кто при твоей пропаже оборвёт телефоны, обзвонит все больницы и морги, а увидев тебя, сам может стать виновником твоего переезда на кладбище. Для Дэя всё это было значимо именно потому, что у него этого не было. И тишина, что являлась единственным его спутником годами, не просто его пугала, она доводила до истерики, когда детектив запирался в ванной, садился прямо на холодный кафель, оперевшись на стену, врубив воду на полную мощь и обнимаясь с бутылкой бренди. Иногда Дэй мечтал сойти с ума, чтобы ему виделось, будто бутылка разговаривает — тогда наверняка бы стало куда легче. Но причастность Дэя к третьему поколению сделала из него обыкновенного алкаша, а вовсе не шизофреника, видевшего весь мир иначе, и это угнетало Дэя, тогда как тишина по-прежнему пугала его, а бутылка, сколько ни проси, не становилась разговорчивей. Именно поэтому гнетущую тишину, что образовалась после невинно брошенной Шутом фразы, первым оборвал рыжий, сорвавшись с места и действуя лишь на инстинктах. Удар пришёлся на стул, на котором сидел Шут, вот только шутника самого там уже не было. Лишь Дэй сдвинулся с места, фигура среагировала мгновенно, легко подскочив на спинку стула, а оттуда сделав сальто и переместившись на толстый подоконник, вся нижняя часть которого была охвачена фиолетовым пламенем. Любой другой на его месте не рискнул бы проделать подобный трюк, ведь прекрасно понимал: одно прикосновение, и ты превратишься в труп. Но Шут стойко проигнорировал это. От удара Дэя стул разлетелся на куски, оборвав тишину, что тут же успокоило Бренди. — Мой король, будьте добры, держите своего питомца на привязи, ведь Шут пришёл не для того, чтобы тратить время на ничего не значащие драки, — торопливо заговорил Шут, впрочем не слишком походя на человека, которого хоть немного впечатлили действия Дэя. Нет, для Шута его реакция была более чем предсказуемой, потому что Шут знал о детективе уже очень многое. И ему это нравилось. — Если коснёшься его хоть пальцем, — прошипел Бренди, готовясь к новому нападению, в приступе ярости позабыв о том, что драться в подобном месте чревато. — И что же вы сделаете, детектив-алкоголик? — неприятно улыбнулся Шут, внезапно вставая на руки и начиная кривляться. — Неужели вы действительно верите, что можете напугать Шута? Шута??? Серьёзно? — захихикал он, усаживаясь на подоконнике, вытаскивая из карманов оранжевых джинсов маленькие помпончики и начиная ими жонглировать. — Я засажу тебя в тюрьму до конца твоей жизни! — пообещал Дэй, не сводя взгляда с раздражающей фигуры. — И тогда мой король уже никогда не отыщет свою мать, — как бы между прочим пробормотал Шут, кажется, большую часть своего внимания отдавая разноцветным помпончикам, что с его помощью кружились перед ним. Сначала их было всего три, но с каждым оборотом помпонов становилось всё больше. Каждый был одного из семи радужных цветов, потому, когда Шут ускорился, помпончики создали эффект круглой радуги. Дэй был бы и рад сказать шутнику, что ему плевать на его слова и что поговорят они в следующий раз лишь на допросе, но Найт его опередил. Лишь услышав упоминание о Пэйрис, он преградил дорогу Дэю на случай, если тот не захочет слушать Шута: — Говори, — властным голосом произнёс он, жестом давая Дэю понять, что, если он сдвинется с места, Найт сам его покалечит. — Как прикажете, мой король, — перестав жонглировать, учтиво поклонился Найту Шут. — Лжекороли Шута хотят возродить былое, то, во что перестали верить, — проговорил он с таким видом, будто в мгновение доступно объяснил брюнету смысл его существования. — И что же это значит? — терпеливо спросил Найт. — Мой король, это значит ровно то, что сказал Шут, да, — хмыкнула фигура, сползая с подоконника, — и вы, будучи бездушным, нужны им, да. — Бездушным? — Вы же знаете, о чём говорил Шут, да? — хмыкнула фигура, протягивая руку к Найту и на секунду заставляя и Макка, и Бренди задержать дыхание. На длинном тонком пальце Шута полыхало фиолетовое пламя. То самое, что убило лабораторных крыс, то самое, прикоснувшись к которому человек или животное мгновенно умирали. Но не Шут. — Не понимаю, о чём ты, — прошептал Найт, нервно облизывая губы и пятясь назад. — Нет? — Шут изобразил удивление, но сквозь него на губах фигуры всё равно промелькнула улыбка. — Нет, — неуверенно подтвердил брюнет. — Так почему бы нам не проверить правдивость ваших слов? — Шут не удержался и всё-таки расплылся в на редкость противной ухмылке, после чего высунул язык и в прямом смысле слизнул фиолетовое пламя с пальца. Теперь оно трепыхалось прямо на его языке. — Ведь если вы не бездушный, вы не можете быть королём, нет, — хмыкнул он, после чего, ловко перемахнув через Найта, оказался прямо напротив Дэя, и, прежде чем детектив успел как-нибудь среагировать на это, Шут поднялся на цыпочки, схватил рыжего за шею, дёрнул его на себя и поцеловал.***
— Это конец! Нет, это начало конца! Никаких больше плюшек и молочка по выходным, никакого мяса с сыром и шоколадных оладушек! Никакого свежевыжатого апельсинового сока и хрустящих круассанов! Никакого… «Тебя беспокоит лишь возможное отсутствие подобной пищи в тюремной столовой?!» — мысленно возмутился Бэйн, стараясь унять дрожь в руках. — Кстати о еде, может, вам яичницу хоть сделать? Когда вы в последний раз ели? — окликнул гостей Козу, зевая. Конечно, он не ожидал на пороге своей квартиры обнаружить Бэйна с бешеным взглядом, зарёванного Анжело и сорвавшего голос и потому теперь хрипевшего кота, но не впустить друзей он не смог. Поэтому мысли об отдыхе отошли на второй план. О каком сне могла идти речь, когда Бэйн сидел на диване и пялился в одну точку, белый как мел и нервно постукивающий ногой по полу. Анжело метался по квартире, бубня про еду и пожизненный срок. А кот, обнаружив тёплое местечко, то бишь кровать Козу, и отлично расположившись в самом его центре, спал без задних лап и в ближайшее время уходить с нагретого места явно не собирался. — Восемь! — тут же среагировал Анжело на предложение Козу. — Чего восемь? — удивился парень. — Восемь яиц! — Деточка, а тебя не разорвёт? — шутливо нахмурился хозяин квартиры. — С чего бы! У меня подрастающий организм! — В двадцать-то пять лет?! Тебе сейчас расти разве что вширь. — Не, ну а что? Жизнь только начинается! — И начинается она, видимо, с восьми яиц? — Точно! Погодите… о боже мой, Бэйн, ведь правда! Моя жизнь только начинается, а что, если я действительно попаду в тюрьму?! И там не будет ни булочек с кремом, ни… «Тебя больше должно волновать, как бы ты сам не стал для кого-то “булочкой с кремом”…» — мысленно фыркнул оператор, стараясь держать себя в руках. Но из-за психов Анжело у него у самого успокоиться никак не получалось. Не то чтобы Бэйн так уж боялся попасть в тюрьму. К своему удивлению, он поймал себя на мысли о том, что в какой-то степени ему даже всё равно, что будет с ним самим. Но думы о том, что бы в подобном месте сотворили с Анжело, не давали Мартину покоя, заставляя переживать новые и новые молчаливые панические атаки. — Иди ешь… — позвал Козу, и Анжело, наконец заткнувшись, убежал на кухню и набросился на скромное угощение. Козу же вернулся в комнату, сел на диван рядом с Мартином и, чуть подумав, ненавязчиво похлопал его по плечу: — Я уверен, что всё обойдётся, — улыбнулся он подбадривающе. «А если нет… если я его потеряю?» — Ну-ну, судя по выражению твоего лица, сейчас ты винишь себя как минимум в конце света. «Так и есть. Анжело для меня Всё! И если с ним что-то произойдёт…» — Ах вот оно что, — заметив, как Бэйн всего на секунду переключил внимание с него на чавкающего на кухне Анжело, всё понял парень, — пока ты с ним, всё будет отлично. А ты же никогда не расстанешься с ним, не так ли? «Не так ли…» — вздохнул Бэйн, беря себя в руки. Одним из незаменимых качеств Козу было то, что он умел успокоить и подбодрить даже тогда, когда оператору казалось, что мир его рушится на глазах. Конечно, когда они были вдвоём, Козу вполне мог поддержать не только словами, но сегодня он ограничился обыкновенным дружеским объятием, после чего вернулся на кухню с мыслью о том, что и Бэйну надо сварганить что-нибудь съедобное. — Эй… — Козу даже вздрогнул от этого непривычно низкого баритона со стороны Анжело. — Чего? — добродушно отозвался он, открывая холодильник и размышляя над угощением для Мартина, которое бы взбодрило его. — Тебе нравится Бэйн? — Конечно он мне нравится, — пожал парень плечами, выуживая бутылку йогурта, — он же ахуенный. — Ну так…. Ну так пусть разонравится! — выпалил Анжело, сжимая в руках вилку до побелевших костяшек. — Или что? Глаз мне выколешь столовым прибором? — скептически хмыкнул Козу. — А вот, может, и выколю! — выдохнул блондин, настроенный серьёзно. — Вот что я скажу тебе… мальчик, — тише и куда более угрожающе прошептал Козу, облокачиваясь на стол и нагибаясь к Анжело ближе. — Я знаю, что ты ему нравишься. И ты знаешь, что ему нравишься. И я знаю, что ты знаешь, что ему нравишься. Как знаю и то, что ты при этом нихуя не делаешь. Хочешь быть собакой на сене, которая ни себе, ни людям? Так я тебе этого не позволю. Найди себе другого в качестве сена, которое в результате протухнет в полном одиночестве. А Бэйн заслуживает того, чтобы рядом с ним кто-то был. И если собираешься ломаться, то я предпочту сломать тебя и занять твоё место. И поверь мне, это не так сложно, как кажется на первый взгляд. Любой безответно влюблённый в определённый момент достигает апогея — и тогда, насколько бы он ни был влюблён и насколько бы ни боготворил человека, он может плюнуть на всё и постараться начать всё с начала. Почему, спросишь ты? Ах, он же любит только меня — скажешь ты. Так вот раскрою тебе маленькую тайну, мальчик, — вновь повторил оскорбительное обращение к Анжело Козу, чтобы задеть его, — только в сраных романах всё может держаться лишь на любви одного человека. В реальности всё иначе. Никто за тобой до самой старости бегать не будет — и терпение у людей не резиновое. Каждый может устать. Даже от собственной влюблённости. — Всё иначе! Всё… всё… я многое Бэйну дал! И многое простил! — взвился Анжело. — Ах вот оно что, — хмыкнул Козу, улыбаясь шире, — тогда действительно ваши отношения не имеют смысла. — Что? Почему? — Если ты кого-то любишь и это взаимно, то не ты даёшь человеку многое и не ты его прощаешь. Вы. Вы оба даёте и прощаете. А если ты эгоистичная тварь, думающая, что работаешь в поте лица во имя вас обоих, а Бэйн говно пинает — что ж, я очень рад, что у вас так ничего и не было, более того… я презираю тебя за подобное и, если бы не Мартин, вышвырнул бы тебя из квартиры, чтобы больше никогда тебя не видеть, — хмыкнул Козу, с грохотом ставя стакан на стол и наливая в него йогурта. — Нет! Стой! Ты не так понял! Я… — Ты? — в ожидании приподнял брови Козу. — Я люблю его, — еле слышно проговорил Анжело. — Тогда в чём проблема? Мне кажется, Бэйн при всей своей скромности не раз предоставлял тебе возможность стать ему не просто другом, или я не прав? — Прав… — И? — У меня есть одна проблема, которую мне следует разрешить, прежде чем… В этот момент на кухню зашёл Бэйн, и Анжело с Козу резко замолчали. «Чего это вы?» — удивлённо оглядел парней оператор. — Йогурта хочешь? — поспешно протянул Козу парню стакан с розоватой густой жидкостью. Бэйн, пожав плечами, забрал стакан, тут же отпил половину, разместившись рядом с Анжело. «Что-то вы какие-то хмурые…» — заметил парень, смахивая с глаз тёмно-фиолетовую челку. — Как я понимаю, вы сегодня останетесь у меня? — осведомился Козу. Бэйн кивнул. Они пришли к парню на случай, если на квартиру Мартина решат произвести облаву. — Тогда я разложу вам диван, — вздохнул парень, шлёпая в комнату. Лишь он скрылся за дверью, Анжело повернулся к Бэйну и одарил его таким взглядом, что Мартин подавился йогуртом, и тот пошёл у него через нос. «Что?» — Ты, наверное, ужасно от меня устал, — выдавил из себя Анжело, стараясь скрыть то, как дрожит его голос. «Чего, бля?» — По глазам вижу, что устал, — судорожно выдохнул журналист, — ну так вот нетушки! «Что тут происходит?» — Нетушки, понятно! Сиди и терпи! Стой рядом и терпи! ТЕРПИ! «У меня сейчас мозг взорвётся…» — Рядом со мной, а не с Козу! «А?» — И я не собака на сене! «Может, ты всё-таки объяснишь, что…» — Я всё сказал! — заявил Анжело, слез со стула и показательно вышел из кухни, попробовав хлопнуть дверью, чего у него не получилось: дверь, отрекошетив от косяка, ещё и отомстила журналисту за столь грубое обращение, ударив его по заднице. — Дурацкая дверь! Слышишь, Козу!!! Даже двери у тебя дурацкие! И комната! И… и беретки, хотя нет, беретки клёвые, прости. Не отнимай мою радужную береточку!!! Бэйн лишь закатил глаза, допил йогурт и последовал за горе-другом.***
— Что ты… — Найт не успел и слова сказать, как Дэй, резко вздрогнув, рухнул на пол и начал корчиться от боли. — Что ты сделал? — прошептал Найт, кидаясь к Дэю. — Что ты натворил?! — взвыл он не хуже раненого зверя. — Шут сделал то, что должен был, — проговорил Шут, — Шут всегда делает лишь то, чего желает его господин, да. — Но его смерти я не желал! — Если так, значит, он не умрёт, нет, — пожал Шут плечами. — Чёртов псих! Это же фиолетовое пламя! От него спастись невозможно! У него считаные секунды! — В этот миг, будто подтверждая слова Найта, Дэй выгнулся, издав протяжный, высокий и отчаянный, проникнутый кошмарной болью стон. — Король может всё. — Что? — Король может всё, — спокойно повторил Шут. — Даже спасти своего верного слугу. Если, конечно, королю действительно он нужен. Ведь если это не так, то бедняга обречён, да. — Спаси его! Я ПРИКАЗЫВАЮ ТЕБЕ СПАСТИ ЕГО! — Зачем? — ЧТО ЗНАЧИТ ЗАЧЕМ?! ОН МОЙ! — Ваш кто? — ОН МОЙ… мой… он просто мой! — выдохнул Найт, укладывая голову мучающегося от боли детектива себе на колени. — Вы знакомы едва ли такое длительное время, чтобы судить об этом, да, — неторопливо протянул Шут, начиная ходить вокруг короля и дёргающегося рыжего парня. — НЕ ТЕБЕ СУДИТЬ ОБ ЭТОМ! — Не мне… вам… — СПАСИ ЕГО! — Вы спасите его… — Я?! Я НЕ МОГУ!!! — Можете… — НЕТ! — Можете, — продолжал издеваться Шут, — ведь ваша мать была на это способна, значит, способны и вы. Вспомните. — МНЕ НЕЧЕГО ВСПОМИНАТЬ! — Тогда почему в тот день вы не погибли? — КОГДА, МАТЬ ТВОЮ? — Когда всё вокруг полыхало в фиолетовом пламени. Единственные, кто выжил, были вы и ваша мать. — И что?! — Но как? — Шут подошёл к Найту почти вплотную, присел перед ним на корточки и коснулся его подбородка. — Как вы выжили, мой король? — Я не знаю… — Как вы выжили, мой король? — Я же сказал, что не знаю! — Как? Найт вздрогнул. Ну да, как же он мог забыть об этом. Как же… Брюнет наклонился к Дэю и, на пару секунд заострив внимание на его веснушках, поцеловал детектива. Холодные губы податливо приоткрылись, пропуская горячий язык к нёбу. А теперь? Что делать теперь? Вздох. И Найт вздохнул, втягивая в себя всё фиолетовое пламя, что разрасталось внутри детектива, пламя, что не сжигало плоти и не повреждало её. Потому что предназначено оно было не для этого. Оно пожирало только душу, которой у Найта, кажется, не было. — И правда получилось, — хмыкнул Шут, заставляя Найта этим замечанием отстраниться от Дэя, который перестал дёргаться и теперь мирно сопел у него на коленях. — Как ты узнал? — Шут знает всё. — Так, может, расскажешь мне и то, где моя мать? — Она ваша замена. — Замена чего? — Кроме вас, у них было две замены. Одна слишком стара. Другая слишком молода. Они взялись за старушку. — Она не старуха! — Вряд ли вы сможете спасти её. — Где она?! — Шут не знает точного места. — Где, чёрт тебя дери, моя мать?! — Они сами вскоре найдут вас. — Стой! Погоди! — взвыл Найт, наблюдая за тем, как Шут запрыгивает на подоконник. — Шуту пора. Шуту ещё надо познакомиться со второй заменой. Шуту любопытно, да, — хмыкнул он и спрыгнул вниз. — Какая ещё вторая замена?! — воскликнул Найт, вскакивая на ноги и подбегая к окну. Но Шута и след простыл.