Ртутные цветы

* * * Прошло время, но Марвин так и не смог заставить себя вернуться домой, к Истеру. Между ними словно лопнула струна, связывавшая их долгие годы, позволявшая альфе терпеть безумие супруга. Он не хотел больше возвращаться в тот кошмар. Первое время он пытался забыться от всех проблем, по уши погрязнув в работе. Пересилив себя, он позвонил Томми, чтобы тот присмотрел за Истером. Вначале омега откенивался, но после долгих уговоров, все-таки согласился - в конце концов, не оставлять же больного брата без присмотра. Но предупредил: если состояние Истера продолжит ухудшаться, то он тут же отдаст его на попечение клиники. Тем временем, жизнь Марвина стремительно заворачивала в другое русло. В тот вечер, после ссоры с Истером, он, немного поколебавшись, пошел к Натаниэлю, который принял его с победной усмешкой - мол, так и знал, что приползешь сюда рано или поздно. Однако альфе было не до его ироничных взглядов: душа металась и кровоточила, и столь же быстро менялось его настроение. Безумие Истера словно перетекло к нему через мысли, он чувствовал себя загнанным в угол зверем. Где-то глубоко в его подсознании постоянно слышался отзвук истошных воплей супруга: Приди и спаси меня! Но Марвин затыкал себе уши: Нет, достаточно. Хватит с меня. Пожалуйста, оставь в покое. И потихоньку эти крики о помощи, как и последние уколы совести, начали затихать. Истер больше не звал его. А может, просто уже не хотел. Раз в несколько дней Томми бесстрастно информировал его по телефону о состоянии Истера. В его голосе Марвин улавливал сильнейшее неодобрение и недоумение происходящим: что же ты творишь? Но альфа не мог ему ничего внятно обьяснить - как он мог это сделать, если сам толком не мог понять ничего..? Весна понемногу сменилась летом, за окном быстро пронеслись жаркие месяцы, и вот уже осень везде разбросала желтые отмершие листья. В сентябре Марвин отправил на домашний адрес документы о расторжении брака. Через неделю он обнаружил их, уже подписанными, в своем почтовом ящике. Альфа сморщил нос и глубоко вздохнул, обмахиваясь папкой, отныне делавшей его свободным. Но легче не стало. Вскоре после этого им овладела легкая апатия ко всему происходящему. Работа, Натаниэль, с лица которого уже давно слетела улыбка - до того скучным, безжизненным, неинтересным ему казался теперь любовник. Их отношения исчерпали себя - вместе их держало лишь чувство былой привязанности, оставшийся горько-сладкий осадок той давней страсти. Им нужен был лишь повод, чтобы расстаться. И вот однажды, посреди ночи Марвин вдруг осознал то, о чем подозревал с самого начала: Натаниэль соврал ему про беременность. Он ощутил, как от омеги плавно потек сладкий, ни с чем не сравнимый запах начинающийся течки, заставивший Марвина сначала застыть, а затем - задрожать от негодования. Он уже хотел было потянуться, разбудить его, но стоило Натаниэлю ласково улыбнуться чему-то своему сквозь сон, как желание обличить его во лжи тут же исчезла. Поэтому он ушел истинно по-английски, ничего не обьяснив, а лишь безмолвно собрав все свои скромные пожитки и перебравшись в тихий район на другом конце города. Жизнь словно постепенно складывалась заново - понемногу, по кусочкам, из разбитых, стертых в пыль осколков... Он встретил молоденького хорошенького омегу, чем-то напоминавшего ему Истера в юности, за которым начал ухаживать. Рыжие волосы легкомысленно завивались, а стоило Марвину касаться губами прозрачных веснушек на щечке омежки, как тот тут же начинал смущенно краснеть. И Марвин сдержанно улыбался ему и отворачивал взгляд: нет. Не таким был Истер. Однажды, уже глубокой зимой, они прогуливались по улицам их заснеженного городка, держась за руки, словно подростки: его юному любовнику нравились подобные проявления нежности, а Марвину не хотелось его расстраивать. Город ненавязчиво пах цитрусами и приближающимся Рождеством. Внезапно омежка, раззадорившись, повис у него на шее, прикрыв его глаза маленькими теплыми ладошками. - Перестань, глупый, - одарил его Марвин ласковым шепотом. Он отнял ладони омеги от глаз и развел их в стороны, отчего их пальцы переплелись. На мгновение кинул взгляд через его плечо, на маленький сквер напротив церкви. И застыл, увидев то, чего ему лучше было бы совсем не видеть... На скамейке сидели двое взрослых омег, в тот момент, они как раз повернулись спиной к ним и пошли прочь. У Марвина появилось ощущение, будто его сердце на секунду перестало биться. Одного он узнал сразу - Томми после родов стал казаться еще пухлее и ниже ростом. А от того, второго, худенького и рыжеволосого, долго не мог оторвать взгляда: настолько тот изменился. На какое-то мгновение они встретились глазами - и Марвин поразился их глубокой осмысленности. Не таким он его помнил. Затем, переместив взгляд чуть ниже, внутренне содрогнулся: Истер явно был на последнем месяце беременности. Его больно кольнуло то, как бережно тот придерживал свой животик, и то, каким нежным голосом тот обратился к зародышу внутри себя, что-то негромко проговорив. ...Это твой папа, малыш... Отпустив руки своего растерянного, ничего не понимающего омежки, Марвин быстро засунул руки в карманы, повернулся и, не оглядываясь, пошел домой. Ему было больно и обидно, голова трещала и все, что он хотел в этот момент - остаться одному и подумать обо всем.