// уродливая изнанка его тишины

27 апреля 2017 года

Музыка из старой колонки раздаётся с легким треском, который придаёт звучанию странный шарм: вся атмосфера вокруг будто пропитывается тем, чего так сильно не хватало, но никто не знает, чем именно, и задумываться, если честно, не хочет. Потому что сейчас не до этого – сейчас всем весело, сейчас всем не хочется думать. От «думать» ведь всегда одни проблемы. Особенно, если делать это слишком много. Поэтому Юнги тоже не думает, а лишь заливисто смеётся с очередной очень глупой шутки Хосока в свои вот уже двадцать четыре и подмечает краем сознания, что его жизнь не такое уж и дерьмо, каким было два года назад. В смысле нет, в его жизни мало что изменилось: он так и не стал умнее, не стал богаче или известнее, у него всё так же нет никакого намёка на мечту, и он до сих пор не знает, что делать со своим будущим, но теперь он его хотя бы не боится. И не бояться – это, оказывается, так здорово. Не бояться – это, как вдыхать полной грудью свежий холодный воздух, не переживая о том, что дыхание может внезапно перехватить. И Юнги дышит. Дышит отчаянно и никак не может насладиться этим чувством, которым сейчас воодушевлён до лёгкой дрожи во всём теле. «Ты можешь показать им, что действительно не боишься» – потрескивает колонка, а он гордо ухмыляется и закидывает голову на спинку дивана, всматриваясь в темноту ночного неба. Юнги горд (собой). Юнги доволен (собой). Юнги пока ещё не счастлив, но теперь он уверен, что только «пока». Если бы кто-то два года назад сказал ему, что он будет когда-нибудь мыслить в подобном ключе, он бы не поверил. И не просто потому, что это звучит откровенно глупо и неправдоподобно, а потому, что не захотел бы лишний раз надеяться, чтобы потом вновь разочароваться в самом себе ещё сильнее. Ведь это только кажется, что два года – срок большой, наполненный множеством событий, которые поспособствуют тебе изменить себя в лучшую или худшую сторону. А на деле же – это один пиздецки длинный день с постоянными перерывами на сон и без единого намёка на постоянство действий – только на постоянство без_действий. И меняешься ты, в итоге, так пиздецки медленно и незначительно, что сам в этом не уверен, а другие – подавно. Но бывают и счастливые исключения. Одно такое коснулось Юнги, который, оглядываясь назад и сравнивая себя прошлого и себя настоящего (ведь никак иначе сравнивать и нельзя), видит произошедшие изменения. И эта ещё один фактор его вдохновения. А что до остальных факторов – они сейчас сидят с ним рядом, хохочут и пьют просто отвратное на вкус дешманское пиво из круглосуточного, травят друг другу байки и отдыхают от своих повседневных проблем, наслаждаясь моментом. Юнги тянет руку в сторону Намджуна и жестом просит передать ему пока ещё недокуренный косяк. Делает затяжку, прикрывая глаза и снова откидывая голову, и медленно выдыхает дым изо рта, продолжая зажимать косяк между пальцами. У него появились друзья. Надёжные, верные, ахуительные друзья. Именно благодаря им всем он сейчас тот, кто есть. Они научили его сосуществовать со своими мыслями в неком подобие гармонии и подсказали, как заключить перемирие с самим собой; именно они сказали ему, что жить без мечты – это нормально и это не_является катастрофой всей его жизни; принесли в его серую повседневность кучу неловких и искренних улыбок и добавили пару ярких красок в его мир; подкинули ему пару стоящих идей с рабой, построили совсем не грандиозные, но не менее величественные планы на ближайшее будущее и одним своим существованием вдохновили его. Вдохновили просто на всё: на то, чтобы думать, и думать совсем в ином ключе, на то, чтобы не сидеть, а делать, не бояться, не убегать, не стыдиться, не оглядываться назад и попытаться жить. И он так чертовски сильно благодарен им, что выразить словами никогда не сможет – это невозможно передать. Ни одна чёртова буква не способна отразить всю мощь его чувств. Юнги затягивается ещё раз, и косяк у него забирает Джин, успевая потрепать его по мятным волосам. Да, «добавили пару ярких красок в его мир» в буквальном смысле – Юнги усмехается своим же мыслям, покачивая головой. Он так чертовски любит этих придурков. Краем уха он слышит весёлый голос Джина, который буквально зашкирку вытаскивает его из собственных мыслей. Он обращается ко всем с очередным пятничным вопросом: не хотят ли они услышать его очередную новую шутку, придуманную им «в среду или, подождите, в четверг» на что, конечно же, получает отказ. Если бы он его только хоть когда-нибудь (хоть, блять, когда-нибудь) останавливал. Поэтому следующее, что слышит Юнги, это: – Как вы назовете грустную чашку кофе? – он внимательно оглядывает всех присутствующих, интригуя, и продолжает: – Депрессо. И это звучит настолько феерически несмешно, что Юнги буквально задыхается от смеха, сгибаясь пополам, как и все присутствующие. – Блять, ну и хуйня, – не своим голосом хрипит Юнги, пытаясь перестать смеяться, но смотрит на согнувшегося в конвульсиях Хосока, вспоминает шутку и смеётся громче. – Я не обижусь на тебя сейчас только потому, что ты хохочешь громче всех, – Джин усмехается, с очень важным видом закидывая ногу на ногу , и затягивается, пока Юнги снова изо всех сил пытается сдержать новый порыв смеха – слово «хохочет» сейчас кажется невъебенно смешным. Колонка трещит «чертовски хорошо, ну просто чертовски хорошо» и Юнги согласен с ней. Сейчас и правда всё чертовски хорошо. Примерно так и проходят все следующие сорок минут или около того, Юнги не уверен – он потерялся во времени. А когда, наконец, находится и приходит в себя, концентрируется на том, как сильно у него болят щёки вместе с боками, и насколько он, оказывается, голоден. И остаётся уверенным, что не он один, оглядывая всех присутствующих беглым взглядом. Мысленно ставит себе напоминание обязательно зайти по пути домой в тот круглосуточный, где они сегодня покупали пиво, и заварить себе рамён. Может быть, даже два. И кивает сам себе. – Ребят, – зовёт Намджун и все моментально сосредотачивают своё внимание на нём, пока сам Ким сверлит взглядом свои ботинки и молчит. – Надеюсь, вы все ещё помните Сохи – мою девушку. Я не часто о ней рассказывал, – он пожимает плечами, будто поясняя, что сам не знает почему так мало говорил о ней со своими друзьями. – Так вот, мы с ней уезжаем на следующей неделе. Со всех сторон послышались одобрительные улюлюканья и выкрики поздравлений. – И надолго? – Навсегда. – и снова пожимает плечами, отпивая пиво. Вокруг вдруг воцаряется какая-то давящая тишина, в которой все восемь человек переглядываются между собой, снова и снова возвращая взгляд к Намджуну, требуя от него дальнейших объяснений. – Ну, знаете, новая жизнь и всё в этом духе. Мы долго над этим думали. Тишина никуда не исчезает, и, кажется, начинает давить лишь сильнее. Все ошеломлены. Никто не знает, что сказать, и как правильно среагировать. И Юнги тоже не совсем знает: он смотрит в никуда перед собой и кусает губу изнутри, обдумывая. Получается херово, потому что все мысли (не)много спутаны и в голове гуляет густой туман. Но. Он думает, что новость Намджуна – эта не та вещь, о которой нужно говорить после скуренного косяка; он думает, что Намджуну, должно быть, сложно было рассказать им об этом, ровно как и принять решение о переезде; думает, что Намджун сильно нуждается в переменах, раз готов сделать такой шаг. А перемены – это здорово. И в этом Юнги уверен. – Поздравляю, бро. – он тянется за так сильно манящей его бутылкой отвратительного пива из круглосуточного, поднимает её вверх над головой и ухмыляется. – Давай как следует выпьем за это. Перемены – это здорово. Перемены – это очень хорошо. А пиво было реально отвратительным.