* * *
Руэри ждет Гордона у реки — само собой получилось так, что место первой встречи уже стало для них местом встреч постоянных. И теперь тот днем не может дождаться вечера и возможности сбежать из затхлости Института в поля, к реке. К фейри. Сегодня даже получается прийти пораньше — отец с Бэзилом уезжают в город, а мать никогда за Гордоном не следит, сама предпочитая проводить время с дочерью, а воспитание сына и племянника предоставляя мужу. Гордон не навязывается — ему неловко. За время учебы в Академии эта женщина, с которой он никогда не был особенно близок, стала ему совсем чужой. Тихая и во всем послушная мужу, повторяющая его слова с незыблемой убежденностью, в последнее время она вызывает у него стыдную жалость, от которой пугающе близко до презрения. Чужое нежелание думать, покорность Гордону непонятны. Еще слишком рано для встречи — до заката еще порядка трех часов, но Руэри уже здесь, у реки. Он сидит прямо на земле, подогнув одну ногу и вытянув вторую, и, видимо, нисколько не боится запачкать светлый костюм. Гордон усилием воли заставляет себя не ускорять шаг. Подходит ближе — и замирает. Руэри играет с куницей. Крутит в пальцах колосок травы, ведет им по земле, а зверек пытается поймать. Прыгает, тянется то лапой, то мордочкой. «Как с котенком играет», — думает Гордон. Тут куница щелкает зубами в опасной близости от руки Руэри — но тот сердито цыкает, и она виновато прижимает треугольные ушки к голове. Руэри отбрасывает колосок и берет ее на руки. Позволяет пробежать по руке до плеча и устроиться там. Неторопливо, размеренно наглаживает бурую спину. Куница поднимает острую мордочку, принюхивается и поворачивается к Гордону. Скалит мелкие острые зубки. — Похоже, я ей не нравлюсь, — с нервным смешком замечает он. Шипение куницы напоминает сдавленный кашель. Стремительным ловким движением она будто стекает на землю и тут же скрывается в высокой траве. — Она тебя просто не знает, — Руэри легко поднимается на ноги; конечно, никаких пятен трава и земля не оставляют на его одежде. — Думаешь, если узнает меня лучше, то перестанет опасаться? — спрашивает Гордон. Мысли, правда, утекают куда-то в сторону. Думается о том, что иногда узнавание только пугает. Вот и в Идрисе отец сначала считался уважаемым человеком, но стоило остальным узнать его лучше, как это все изменило. А если Руэри узнает о том, каков его отец? Тоже убежит, как куница, так что не найдешь и следа? — А ты, — отвечает тем же Руэри, — перестанешь опасаться меня, если узнаешь получше? Гордон сначала хочет сказать, что не боится и сейчас. Но это будет ложью, а он ведь поклялся не лгать. Поэтому произносит он другое: — Больше всего во всех слухах про твой народ, во всех предубеждениях меня раздражает то, что я сам не могу полностью от них избавиться. — Не все эти слухи — ложь. — Ты расскажешь мне, какие правдивы? — просит Гордон. Руэри хитро улыбается. — Покажу, если не боишься. И Гордон кивает. Руэри ведет его вдоль реки, все выше и выше по течению. Приторно-сладко пахнут желтые цветы, кусты вдоль берега усыпаны ими. Над цветами роятся пчелы. Но негромкое жужжание и плеск воды в реке не успокаивают, как обычно — слишком велики нервное возбуждение и предвкушение. Гордон хочет верить, что Руэри не обманет и не заведет его в какую-нибудь хитрую ловушку. Но и полностью отбросить мысли об этом он не может. И все равно идет. — Что ты хочешь мне показать? — спрашивает Гордон, когда Руэри останавливается. Тот встряхивает волосами, отбрасывает упавшие на лицо пряди. — Холмы, — просто отвечает он. Холмы. Царство фейри, куда нефилимам вход закрыт, и, судя по рассказам, это и к лучшему, а любой, оказавшийся там, только и мечтает вернуться. Если только фейри не зачаруют его так, что он забудет, откуда пришел. У Гордона еще есть шанс отказаться. Отступить сейчас, пока они не пересекли границу, не рисковать остаться там навсегда. Вернуться в Институт — и, наверно, больше не видеться с Руэри, потому что какой в этом смысл, если он примет собственное к нему недоверие, не пытаясь бороться? Гордон смотрит на сверкающую под солнцем рябь на воде. — Как мы туда попадем? — спрашивает он. — Нужно пересечь реку, — Руэри никак не показывает, удивлен ли, рад, или ему все равно. — Смотри, там, — он указывает рукой, — река разливается и камни выступают над водой. Но будь осторожен, сразу за ними — глубокий омут. Гордон без сомнений шагает вперед, но Руэри ловит его за локоть, а потом его рука соскальзывает ниже и пальцы касаются пальцев. — Не спеши, — крепко ухватив его за руку, произносит Руэри. — Иди за мной. Теперь, если они и сорвутся вниз, то вместе. Гордону, пожалуй, проще было бы перейти на другую сторону одному, но он молчит и руку высвободить не пытается. Наверняка ведь иначе попасть в земли фейри не выйдет. Гордон следом за Руэри переступает с камня на камень, стараясь не оступиться и не поскользнуться — камни мокрые от постоянно набегающих на них волн. Солнце светит в затылок, но отблески на воде слепят глаза. Руэри тянет за собой, оборачивается, посматривая на Гордона с беспокойством. Будто боится, что в последний момент тот все же передумает. С камня на камень. Солнечное тепло, пряный запах цветов, крепкая, теплая ладонь в руке. На середине реки чувствуется легкий ветерок, он мягко перебирает волосы Руэри, рассыпавшиеся по спине, играет вплетенными в них украшениями. Над водой начинает клубиться туман, который с каждым шагом становится все гуще. Закрывает щиколотки, потом — колени. Гордон едва не оступается. Камни уже не разглядеть. Туман сгущается неестественно быстро, поднимается, скрывая за завесой оба берега, реку, но при этом будто бы обтекает Гордона и Руэри. Вокруг — сплошная белесая пелена, зыбкая, неверная; под ногами — скользкие камни и не видно, куда ступить… — Руэри? — окликает Гордон, крепче сжимая его руку. — Все нормально, — отзывается тот. Большим пальцем проводит по его запястью. — Остался один шаг. Гордон видит только окружившее их со всех сторон белое марево. Руэри поворачивается к нему, смотрит в глаза. А потом переводит взгляд в сторону и вниз, туда, где за туманом скрывается глубокий омут. Гордон тоже вглядывается в туман. — Мы же не должны?.. — начинает он и осекается, понимая все по взгляду Руэри. Посреди реки должно быть слышно хотя бы журчание воды, шелест ветра — но их, как пологом, накрывает тяжелая тишина. — Тебе нечего бояться, — обещает Руэри. Отпускает руку Гордона, отступает, и спиной вперед проваливается в туман. Ни плеска, ни звука. Только белая дымка завивается в причудливый узор там, где ее на миг разорвал Руэри. У Гордона перехватывает дыхание. Он всматривается, но вокруг непроглядный туман. Прислушивается — и тишина звенит в ушах. — Безумие, — сам себе говорит он и удивляется, потому что голос звучит весело. Шагает вперед, в туман, в интуитивно угадываемую бездну, ожидая, что провалится под воду, но вместо этого будто погружается в густой кисель. Щупальца тумана цепляются за ноги, за руки, и это ощущается не как порыв воздуха, а как прикосновение чего-то живого. В животе противно холодеет. — Руэри, — зовет Гордон. — Я здесь. Плеча касается теплая ладонь. Гордон стоит в небольшой светлой пещере. Земляной пол присыпан сухими листьями, потолок поддерживают пронизывающие его корни, вход обвит плетями ежевики. Руэри смотрит с настороженной усмешкой, чуть наклонив голову к плечу. Интересно, он боится того, что Гордон — нефилим, почти что враг — все-таки пришел в Холмы? Но он ведь почитай что безоружен, не считая пары кинжалов… — Пойдем? — глухо спрашивает Руэри, и Гордон отбрасывает прочь дурацкие мысли. И снова рука в руке — просто и как будто совершенно естественно. Свет, пробивающийся сквозь кроны деревьев, совсем не такой, как в мире за рекой. Там был ясный день. Здесь — и не поймешь, закат или рассвет. Рассеянный мягкий свет, лучи, в которых кружится золотистая пыльца. Исполинские стволы деревьев в несколько обхватов, уходящие вертикально вверх. По деревьям и по земле стелется плющ, из темной глянцевой листвы которого выглядывают мелкие красные ягоды. В первый момент этот огромный древесный чертог под куполом ветвей кажется Гордону необитаемым; но вот краем глаза он ловит движение, поворачивается — и прямо около его лица, едва не задев крылом щеку, пролетает крохотная птица. Садится на подставленную ладонь Руэри и разглядывает Гордона, повернув голову боком. Он тянется несмело, ожидая, что птица вот-вот улетит, но она остается сидеть, вцепившись коготками в тонкие пальцы Руэри. Гордон гладит мягкие красно-золотые перья. Руэри улыбается тепло и расслабленно. Поднимает руку повыше, и птица улетает. — Пойдем, — он хлопает Гордона по плечу. Теперь они как будто поднимаются в гору, но подъем едва заметен. Издалека доносится приглушенный гул, похожий на шум водопада. Высоко в листве перекликаются птицы, по стволу одного из деревьев-исполинов спускается куница. Корень другого дерева выступает высоко над землей, с него свешивается бахрома лишайника; под ним — грибная поляна, которая могла бы привидеться разве что в бреду. Ни один из неестественно-ярких грибов даже не выглядит съедобным, но Гордон замечает небольшую тень, утаскивающую один из них в нору под корнями. Толком рассмотреть, правда, не успевает — может, зверек, а может, кто из народа фей. Подъем становится круче, гул водопада — громче, но Гордону удается расслышать журчание ручья неподалеку. Там, над небольшой заводью, настороженно замер олень — напряженный, готовый в любое мгновение броситься прочь. Лучи света вызолотили коричневую шкуру, мощные ветвистые рога короной венчают голову. Руэри проводит Гордона через кусты ежевики — и колючие плети, не коснувшись их, расступаются сами. Низкую ветвь орешника, правда, приходится по-простому отвести рукой: Руэри пригибается привычно, не задумавшись. Еще несколько ветвей, заросли мальвы, которые они обходят по краю. Заметно светлеет; Гордон выходит из-под прикрытия ветвей. И ныряет в режущую глаза синеву неба, как в воду, как в колдовской туман. Под ногами — узкий длинный выступ скалы над обрывом, позади прохладный, влажный сумрак и тени между деревьями. Оттуда пахнет землей и цветами, прелостью разлагающихся листьев, сладостью спелых ягод. Но с порывом ветра легкие наполняет горная свежесть, колет изнутри снежным холодом. Шум водопада заглушает все остальные звуки. Гордон идет вперед, не чувствуя ног, завороженный раскинувшимся перед ним простором. В лицо летят жалящие брызги воды — водопад низвергается со скалы по правую руку. Очередной порыв ветра наполняет воздух водяной взвесью, а грудь — едва выносимым, разрывающим тело восторгом. Гордон спешит вперед, подходит к самому краю. Внизу огромной кляксой раскинулось озеро, в которое обрушивается водопад. Сверху его глубина кажется темной. За ним — роща диковинных деревьев, их листва — или цветы? — похожа на розово-фиолетовые облака. Огромное поле пестрит всеми цветами радуги, тонкая лента реки сверкает на солнце; луга, холмы, снова поднимающийся за ними лес, небо — бесконечное, высокое небо, в котором можно утонуть… Гордон жадно впитывает эту дикую, сказочную красоту и пьянеет от радости. Оборачивается. Руэри стоит посреди скального выступа, раскинув руки в стороны и прикрыв глаза. Ветер треплет его светлые волосы, будто хочет вынуть вплетенные в пряди бусины; солнце отражается в них искрами золота. — Руэри, — выдыхает Гордон. Тот не может услышать его за шумом водопада, но, тем не менее, открывает глаза и улыбается. Говорит, но в шуме не расслышать, да это и не нужно. — «Гордон», — читает по губам Руэри тот.* * *
Телефон ловил вай-фай на Йоркском железнодорожном вокзале неохотно, будто признавая историчность места главенствующей над прогрессом. Макс же считал, что жалкие сто пятьдесят лет вокзала не повод так упрямиться — папе вот четыреста с лишним, а он до сих пор открыт всему новому. Ну, за исключением мужчин, тут у папы было редкое и оправданное постоянство. Вдоволь обругав интернет, Макс все-таки получил адрес центрального госпиталя, откуда патологоанатом-оборотень сообщил о подозрительном трупе. Радовало, что патологоанатом вообще догадался сообщить в Конклав, огорчало — что не с первой жертвы, а со второй. Интернет в такси ловился лучше, Патрик сидел, уткнувшись в телефон, пока Макс смотрел в окно на моросящий дождь. Погода была гнусная, в такую полуснежную-полудождливую морось надо сидеть дома с кружкой кофе и пересматривать режиссерку «Властелина колец», а не рыскать по подворотням в поисках демона. — Здесь стоит Хогвартс-экспресс! — перебил его мрачные мысли Патрик. — В железнодорожном музее. Сходим? — Мы тут по делу, вообще-то, — угрюмо напомнил Макс. — И мы и так потеряли кучу времени на дорогу. — Ну, после тогда, — ничуть не смутился Патрик. — И мы прокатились на поезде! — В Идрисе об этом не скажи… В Конклаве это, конечно, осудили бы, несмотря на то, что поездка была днем, когда все демоны, за исключением эйдолонов, прячутся по укромным местам. А демон в Йорке эйдолоном не был. — Я написал в отчете для полиции, что на парня напала стая бродячих собак, — сообщил патологоанатом, Дик Браун, стягивая простыню с трупа. — Но сами видите… Макс смотрел ровно столько, чтобы оценить разрывы гораздо крупнее, чем оставила бы даже пасть мастифа, и отвернулся. Патрик тоже выглядел как-то зеленовато. — С непривычки ужасает, — жизнерадостно согласился Дик, накрывая тело простыней. — Это мы тут привычные… Макс наткнулся взглядом на открытый стакан вишневого йогурта, стоящий на столе с папками, и его замутило. Он дал себе несколько секунд справиться с тошнотой и снова повернулся к телу. Быстрее начнет — быстрее закончит. Но сосредоточиться на магии все равно было сложно. Макс не первый раз видел труп, конечно — в рейдах всякое бывало, — но с настолько истерзанными раньше не сталкивался. Патрик встал за его плечом, опустил ладонь на локоть. Руну союза они не наносили, но его присутствие все равно помогло собраться. Макс щелкнул пальцами, и вокруг них заплясали сиреневые искры. Жест, по правде сказать, был подсмотрен у папы, но, во-первых, позволял у самого себя выработать некий рефлекс, привычку к точке отсчета для колдовства, а во-вторых, со стороны выглядел и правда эффектно. Дик смотрел почти завороженно. Интересно, впервые мага видит? — Мне нужна пробирка, — глухо сказал Макс. Дик тут же и без расспросов выскочил за дверь. Патрик посмотрел на Макса, вскинув брови. Тот в ответ пафосно откинул назад волосы. — Не переигрывай, — шепнул Патрик, пытаясь спрятать улыбку от вернувшегося Дика. Макс придирчиво осмотрел пробирку, потом сжал зубы и приподнял край простыни. Прижал пробирку к одной из ран, магией собирая в нее густой черный яд. Потом поднял ее почти к носу, рассматривая на свет. Тянуло спросить Патрика: «Что скажешь, Джон?», но Макс удержался. Только повел пальцами свободной руки, рассыпая вокруг пробирки еще горсть искр. — И кто это был? — не выдержал ожидания Дик. — Судя по яду — это раум, — задумчиво отозвался Макс. — Напал прошлой ночью, но жертва умерла от ран, а не от яда… Для полноты образа не хватало только синего шарфа. — Чтобы это понять, не надо быть магом, — не оценил представления Дик. — От такой кровопотери любой умрет минут за пять. Макс посмотрел на него глубоко осуждающе — Ну, извините, что не поразил воображение. Я здесь, чтобы демона поймать, а не спектакли устраивать. — Мы, — шепотом поправил его Патрик. Дик развел руками: — Без обид, не удержался. Макс фыркнул. Патрик поспешил вмешаться: — Вообще-то Конклав вам очень благодарен за то, что вы вовремя сообщили о демоне. Макс посмотрел на него с немым «серьезно?!». Патрик ответил вымученным «да», видимо, и олицетворяя собой Конклав. — Ну, хоть тут и нет Института, но это ж ваша работа, — не обратил внимания на их переглядывания Дик. — В смысле, никто же не ждет, что демона будет ловить стая? Кстати, магов мы тоже не ждали… Макс закатил глаза, но предпочел не вдаваться в подробности своего нынешнего положения. Понятно, что до Йорка изменения в Конклаве попросту не дошли, но последний месяц все вокруг стояли от этого на ушах, поэтому странно было снова вернуться к тому, что на него смотрели просто как на мага, помогающего охотнику. Макс хмыкнул и раскрыл на телефоне карту Йорка. — Где его нашли? Дик ткнул пальцем в Ховард-стрит. — Этого здесь. А первого… — он указал буквально на соседнюю улицу, — тут. — На одном месте кружит, — подчеркнул очевидное Патрик. — Конечно, он может тут как на лужайке пастись, — поддел Макс. — В Институте-то никого, жри — не хочу! — Вы никого поприятнее найти не могли? — повернулся к Патрику Дик. — Вообще-то он мой парень, — с вежливой улыбкой ответил тот. — И его брат, — мрачно добавил Макс, задетый «кем-то поприятнее». — И сумеречный охотник, — радостно припечатал Патрик. Потом уже спокойнее уточнил: — Но брат, на самом деле, сводный. — Подумал еще. — Двоюродно-сводный. — Задумался совсем крепко и уже скорее себе под нос пробормотал озадаченно: — Приемный сын парабатая моего отца? И когда наши семейные связи стали такими сложными… — Они всегда такими и были, — просветил его Макс. — Но ты простодушно этим не заморачивался. Дик подхватил со стола початый йогурт, отправил в рот ложку и уставился на них так, что гораздо лучше в его руках смотрелся бы попкорн. — Вы продолжайте, продолжайте! — с энтузиазмом попросил он. — Вас послушаю и вечером пропущу ежедневный просмотр индийского кино. Его все равно не снимают про нефилимов… — Он вдруг прищурился. — А вы случайно не те? Из Ирландии. — Нет, — решительно открестился Макс. — Да! — радостно признал Патрик. — Какого дьявола вам надо было лезть в дела фейри? — возмутился Дик. — Сначала одни получат оружие, потом другие, а потом начнется новая резня? — Полюбуйся, Патрик, — скрипуче сказал Макс. — Вроде и не член Конклава, а убеждения совершенно те же. Дик скрестил руки на груди, пачкая йогуртом халат: — Мы тут с фейри под боком живем и нам проблемы не нужны. — Вспомните об этом, когда вас самих ограничат в правах, — не удержался Макс. Дик прищурился, уже, по всей видимости, собираясь ответить очередной гадостью, но Патрик встал между ними: — Рад был познакомиться, но нам пора идти искать демона, — он подтолкнул Макса к выходу. — Надеюсь, больше не увидимся, — буркнул тот. — И демон больше ни на кого не успеет напасть, — смягчил Патрик, закрывая за ними дверь.* * *
Когда Руэри предлагает спуститься с утеса вдоль водопада, Гордон интересуется, не сошел ли он с ума: на отвесном обрыве первый десяток ярдов не за что уцепиться. Ниже, правда, заметны ветви какого-то вьющегося растения, но неизвестно, выдержат ли они их вес. — Это не так сложно, как кажется, — заверяет Руэри. Оглядывается через плечо, а потом с лукавой усмешкой шагает за край. Гордон понимает, что фейри наверняка знает, что делает, но сердце все равно уходит в пятки. Он смотрит вниз: Руэри медленно спускается. Даже теперь Гордон не вполне уверен, за что именно он держится. И еще меньше — что сможет это повторить. Он садится на край скалы, свесив ноги. Достает стило и, закатав рукава, выводит сразу две руны ловкости, на обеих руках. Добавляет равновесие, подумав — силу и скорость. Руэри кричит снизу: — Долго ты будешь решаться? Гордон качает головой и, сам себе удивляясь, соскальзывает с края. Хватается за него правой рукой, левой нащупывая какой-нибудь выступ. Ощущение пустоты под ногами враз делает тело непривычно тяжелым, ветер толкает в спину, прижимая Гордона к скале. Тот уже начинает паниковать, когда пальцы вдруг попадают в какую-то щель, и удается немного перенести вес и на вторую руку. Несколько секунд Гордон просто висит, ожидая, пока сердце перестанет так заполошно колотиться. Во время учебы они с приятелями пару раз забирались на крышу Академии — но в сравнении с этим спуском то, что раньше Гордон считал смелым, вдруг показалось простенькой забавой вроде игр детей в домике на дереве. Если сорваться с такой высоты, нет ни единого шанса уцелеть. Это понимание заставляет кровь быстрее бежать по жилам, придает, кажется, больше легкости и ловкости движениям, чем руны, и заставляет чувствовать все острее. Заставляет почувствовать себя до боли живым. Лозы цепляющегося за скалу плюща оказываются достаточно прочными. Добравшись до них, Гордон, наконец, позволяет себе как следует оглядеться. Без твердой скалы под ногами открывающийся простор поражает еще больше. Руэри стоит на небольшом уступе чуть ниже. Он вскидывает голову, и Гордон, ничего не говоря, принимается спускаться к нему. Вместе они преодолевают еще один сложный участок — плющ там кишит крохотными птичками, но они оказываются совсем не такими дружелюбными, как та, севшая на руку Руэри в лесу. Эти так и норовят клюнуть, стоит только тронуть лозу, причем не одного Гордона. Зато еще ниже отыскивается самая настоящая тропа — узкий уступ, на котором поначалу удается лишь стоять, вжавшись спиной в скалу, постепенно расширяется до того, что по нему вполне можно идти. — Ты смел, Гордон, — говорит ему Руэри. — Решился спускаться, не зная, что нам не придется проделать весь путь по отвесной скале. — Не мог же я просто остаться там, — улыбается Гордон. Слова Руэри ему приятны — сам он вовсе не считает себя храбрым. Например, он никогда не рвется первым в рейды. Один раз он чуть не подрался с Бэзилом, упрекнувшим его в трусости, и то — только потому, что в комнату вошел отец. Но кузен, кажется, лишь утвердился в своих выводах и решил, что Гордон все готов стерпеть. Гордон и в самом деле готов терпеть упреки, лишь бы не ходить с семьей в рейды. Однажды он совершил такую глупость, когда пошел с отцом ловить вампира, нарушившего закон… — О чем ты так задумался? — спрашивает Руэри, отводя ему челку со лба. Отвечать нет никакого желания, наверняка он захочет подробностей, поэтому Гордон пожимает плечами. И говорит чистую правду, конечно: — О плохом. Руэри гладит его по плечу. После того, как он взял Гордона за руку на реке, Руэри касается его очень легко и будто бы каждый раз, стоит им оказаться рядом. — Если хочешь, можешь рассказать, — предлагает он и смотрит так внимательно, показывает такую готовность слушать, что Гордон просто не может удержаться. — Однажды мы с отцом пошли ловить сорвавшегося вампира, — начинает он и почти сразу же жалеет, что об этом заговорил: лицо Руэри темнеет, словно он заранее знает, чем закончится эта история. — Нет, забудь, — тушуется Гордон, опуская взгляд. Руэри приподнимает его лицо за подбородок. — Я слушаю, — только и говорит он. И приходится продолжить. — Этот вампир обратил свою сестру, — рассказывает Гордон, неотрывно глядя на Руэри. — Не смог сдержать жажду крови, навредил мирянке. Родной сестре… Так что со стороны Закона все было правильно. — Ты убил его? — очень тихо спрашивает Руэри. Гордон качает головой: — Отец. Я не смог. Его сестра, та самая сестра, которая видела, как он стал чудовищем и напал на нее, умоляла нас его пощадить. — Может, она боялась, что и ее постигнет та же участь, — прищурившись, произносит Руэри. Гордон морщится и сбрасывает его руку с плеча. — Не нужно меня испытывать. Я видел, тогда она боялась не за себя. Хотя следовало бы. — Твой отец убил и ее? — Сказал, она сорвется сегодня же — не сможет сдержаться. — И ты его не остановил? Гордон слышит в его голосе осуждение и, пожалуй, разочарование, и хочет оправдаться. Хочет спросить — что я мог сделать? Но язык не поворачивается. Неважно, что он мог, а что нет, правда в том, что он тогда не попытался сделать ничего, только смотрел со смесью ужаса и отвращения, как его отец убивает молодую женщину. — И я его не остановил, — соглашается Гордон и отворачивается. Они уже спустились в долину, и он идет через широкий луг, заросший травой и цветами, к озеру, не оборачиваясь. Руэри догоняет его почти сразу. — Тебе, должно быть, показалось, что я осуждаю тебя, но это не так, — говорит он. — Только твоего отца. Но твоя история пугает. Ужасно, что сейчас, после подписания Соглашения, такое все еще случается. — Я должен был что-то сделать, — бросает Гордон, глядя только перед собой. Руэри хватает его за плечо, заставляя остановиться. — Что бы ты сделал? — жестко спрашивает он. — Убил бы отца или умер бы вместе с вампирами? Гордон сглатывает. — Я не смог бы… — признает он. — Отца… — А от твоей смерти никому не стало бы лучше, — Руэри снова сжимает его плечо. — Ты спас стольких, скольких смог, Гордон, — убеждает он. — Пусть это и был один ты, но и ты важен. И ты заслуживаешь спасения. — Спасибо, — выдыхает Гордон, наконец-то глядя на него. Никакого осуждения во взгляде Руэри нет и в помине — одно лишь беспокойство да забота. Тот улыбается: — Пойдем к озеру. На самом деле там водятся русалки, но со мной можешь их не бояться. — А без тебя — стоит? — не может не спросить Гордон. — А ты собираешься наведываться к ним без меня? — вопросом на вопрос отвечает Руэри, и Гордону приходится признать: — Нет. От озера веет приятной прохладой. На самом деле, погода еще не особенно жаркая, но здесь, в Холмах, как будто теплее, да Гордон еще и разгоряченный после спуска с горы. Но к воде не спешит. При одном взгляде на то, как Руэри пьет из сложенных лодочкой ладоней, в голове всплывают все предупреждения о коварстве фейри, и одно — о том, что ни в коем случае нельзя есть и пить в Холмах, если только не хочешь остаться там навечно. Руэри, конечно, замечает его колебания: — В чем дело? — спрашивает он. Слизывает с губ капельки воды, и Гордону почему-то сложно становится собраться с мыслями. Он молчит, не зная, как объясниться, боится обидеть Руэри недоверием — и боится довериться ему до конца. Руэри понимает все сам. Со вздохом запускает пальцы в волосы и выговаривает самую малость раздраженно: — Как непросто с тобой приходится, мой друг. Гордону неловко, но он уверен, что прав, и если Руэри ему действительно друг, то поймет его осторожность. — Просто только с дураками, — отвечает он. Руэри хитро щурится. — Или с мудрецами, которые знают все наперед. — Тебе стоило сказать — с провидцами, — отбивает Гордон. — Твоя взяла, — Руэри идет к нему, но по пути останавливается, чтобы сорвать один из растущих на берегу реки ландышей. Вкладывает цветок Гордону в руку. — Моя очередь давать обещания: пока ты со мной, на земле фейри тебе ничего не грозит. Никто не причинит тебе вреда и не принудит делать то, чего ты не захочешь. Ты волен уйти, когда пожелаешь, и никто не станет тебе препятствовать. Наверное, стоило бы извиниться, но Руэри не выглядит обиженным, наоборот — он будто бы Гордоном восхищается. И тот молча прячет цветок во внутренний карман куртки. — Я его сохраню, — обещает он. — До следующего раза. — Гордон спохватывается, что это можно счесть еще одним признаком недоверия, и исправляется: — Я хотел сказать, что мне дорог твой подарок. А не то, что я никогда не стану тебе доверять, потому что мне показалось, что это так и прозвучало… Руэри заразительно смеется. — Я понял тебя, — с улыбкой говорит он. — А теперь ты можешь промочить горло, не опасаясь, что после этого будешь вынужден жить с русалками. — Ты не очень с ними ладишь? — спрашивает Гордон, устраиваясь на берегу. — Ты так говорил о них — как будто с осуждением. — О, однажды из-за них я попал в одну неприятную, пусть и забавную историю, — охотно принимается рассказывать Руэри. Гордон только рад — ему ужасно интересно и хочется узнать о нем побольше. К тому же, Руэри оказывается превосходным рассказчиком, и Гордон то и дело не может сдержать смеха, слушая действительно забавную и немного неловкую историю о том, как русалки хитростью втянули Руэри в песенное состязание — тот, оказывается, играет на арфе, — а когда тот ожидаемо проиграл — «Попробуйте выиграть у сирены!» — стали требовать, чтобы он остался с ними на тринадцать лет. — И как тебе удалось отказаться? — с любопытством спрашивает Гордон. — Никак, — отвечает Руэри. — Пришлось выполнять обещанное. Он говорит так легко, будто речь идет о неделе или месяце, и это ударяет Гордона под дых осознанием, что для Руэри тринадцать лет примерно то же и значат. Что это для бессмертного, у которого есть все время мира? Гордон усилием воли отбрасывает вопрос о том, сколько же Руэри лет, и вместо этого говорит: — Хотел бы я послушать, как ты играешь. — И оставить меня подле себя на тринадцать лет? — шутит Руэри. Гордон удерживает честный и совершенно безумный ответ. Улыбается через силу и говорит: — Разве я похож на сирену? — К счастью, нет, — отзывается Руэри. — Как ты мог понять, их я не очень-то жалую. На берегу озера они сидят до тех пор, пока его поверхность не начинает золотиться в закатных лучах. Гордон спохватывается — когда они только попали сюда, в Холмах, должно быть, рассветало. Так что же, прошел уже целый день? — Не переживай, — успокаивает Руэри, когда он спрашивает об этом. — Время в землях фейри течет иначе. Ты вернешься через час или два после того, как мы встретились у реки. Они не возвращаются к горе — вместо этого Руэри ведет его в фантастическую сиреневую рощу. Крупные ароматные цветы кажутся совсем невесомыми, лепестки темнеют фиолетовым у веточек и горят лиловым в середине, подставленные закатным лучам. Листьев на деревьях не видно, только хрупкие чашечки цветов на тонких черных ветках. — Красиво, — произносит Гордон, и этого слова чудовищно недостаточно по сравнению с тем, что он чувствует. Памятью он обращается к поэзии, но впечатлений слишком много, и знакомые строчки путаются в голове. Под деревьями стелются заросли незнакомых Гордону цветов со светлыми соцветиями-колосками. Гаснущие солнечные лучи легко проникают через узорную преграду ветвей и цветов. В их лучах под одним из деревьев Гордон замечает нарцисс. На нежных белых лепестках с золотистыми и розовыми отсветами дрожат капли росы, а тонкий стебель… тонкий стебель поднимается из глазницы выбеленного солнцем человеческого черепа. Гордон не может ничего сказать, кроме дурацкого: — Кто это был? Руэри в первый момент даже не понимает, о чем он. Потом замечает череп и равнодушно пожимает плечами. — Должно быть, кто-то из мирян. Какая тебе разница? — И он умер здесь? Был убит? — отвращение прокрадывается в голос, и Гордон не пытается его скрыть. Руэри смотрит на него с изумлением. — Смертные смертны, — как нечто само собой разумеющееся говорит он. — Я не знаю, как умер этот. Возможно, заблудился, приманенный блуждающим огоньком, и так и не смог отыскать дорогу назад. Может быть, был приглашен кем-то из моего народа, танцевал на балу когда-то. А может, он был уже мертв, когда попал в Холмы — если стал добычей гоблинов. Гордон опускается на корточки. — Это бесчеловечно. — Что именно? — интересуется Руэри. Гордон хочет сказать — твое безразличие, но, к счастью, быстро понимает, насколько нелепо это прозвучит. Возможно, слова Руэри звучат бесчеловечно для него, но он сам был глупцом, когда забыл, что рядом с ним и не человек. — Кем бы он ни был — его нужно хотя бы похоронить, — резче, чем собирался, произносит Гордон. Протягивает руку — и Руэри хватает его за запястье, упав на колени рядом. — Не нужно, — просит он. — Почему? Если тебе безразлично… — Истлевшие кости? — перебивает Руэри. — Да. — Но тогда в чем… — Гордон замолкает, не договорив: если поднять череп — нарцисс сломается. Но не может же Руэри действительно так переживать из-за какого-то цветка? Но тот смотрит так серьезно и напряженно, что у Гордона вырывается нервный смешок. — Нельзя же приравнивать этот цветочек к человеческой жизни? — К смерти, — поправляет Руэри. — Нельзя же приравнивать мертвое к живому? Гордон молчит, не зная, что и думать. В словах Руэри есть доля правды и дикой, странной логики. Гордон не может сказать, что тот не прав — и не может признать его правоту. Это противоречие сбивает, ошеломляет, путает. — Это странно тебе? — спрашивает Руэри. Гордон кивает, и он произносит: — Небо синее — в цветке, В горстке праха — бесконечность; Целый мир держать в руке, В каждом миге видеть вечность. — Разве фейри не хоронят умерших? — спрашивает Гордон и встает. — Хороним, — подтверждает Руэри. — Или сжигаем. Кому что ближе. Все прощаются по-разному. — С ним некому было попрощаться. — Верно, — соглашается Руэри. — Ему, должно быть, было тяжело в последние минуты — или часы, а может, даже дни его жизни. Но неужели ты думаешь, что закопав его череп, ты как-то это исправишь? — Нет, — Гордон хмурится. — Но я покажу этим, что мне не все равно. — А тебе не все равно? — уточняет Руэри. — Может, он пришел в Благой Двор с мечом и погиб от рук его защитников? — Мирянин? — не верит Гордон и понимает: — Нефилим. — Я не знаю, — Руэри проводит кончиками пальцев по черепу. — Может быть. Когда остаются одни лишь кости, уже нельзя сказать, кто это был при жизни: нефилим, мирянин или фейри. Разве что скелет мага можно отличить, если у него была заметная метка, или оборотня; а вампиры оставляют после себя только прах. — Что ты хочешь сказать? Что фейри нефилимам ближе, чем другие жители нижнего мира? Руэри поднимается со вздохом. — Нет, Гордон, я не это имел в виду. Я сказал лишь то, что сказал: я не знаю, кем он был при жизни, и мне все равно. А ты — как можешь его жалеть, не зная? Вдруг он заслужил свою смерть. Если же нет, если он был праведником, то, возможно, ангелы забрали его к себе, если был грешником — может, стал добычей демонов. И перекладывание его костей этого не изменит. И тебе ничего не даст тоже. — Разве не ты только что цитировал «Изречения невинности»? Возможно, ты вспомнишь и другие строки: «Трус-мясник и храбрый воин — близнецы со скотобоен». Убийство остается убийством, уж жители нижнего мира должны понимать это, как никто другой. — Почему? — сердится Руэри. — Потому что нефилимы нас загоняли и убивали? Верно, нам нужно было складывать оружие и подставлять шеи, чтобы не совершить греха. — Я не это хотел сказать. — Тогда тебе стоит говорить так, чтобы я мог тебя понять, — Руэри смотрит на него прямо, потом добавляет мягче: — Я хочу понимать, о чем ты думаешь. Неужели то, что мы такие разные, нам в этом помешает? — Только я? — уточняет Гордон и поясняет: — О чем думаю я? Другие тебе безразличны? — Мне стоит поинтересоваться идеями твоего отца? — вскидывает брови Руэри. Гордон вздыхает. — Я сам предпочел бы их не знать, — признается он. — И, Руэри… Я тоже хочу тебя понять. Руэри шагает ближе и берет его за руку. — Тогда у нас все получится, — обещает он.