* * *
На этот раз одет Руэри не как фейри, а как обычный мирянин, даже волосы убраны назад, в строгую косу без любимых им украшений и бусин. Гордон останавливает коня и некоторое время просто смотрит — любуется знакомыми уже чертами лица. Руэри красив, как произведение искусства; но сегодня, без колдовского флера фейри, он кажется ближе и живее, чем обычно. Руэри не спешит, сам в ответ без стеснения разглядывает Гордона. В стороне пасется серый в яблоках жеребец, и фейри подводит его ближе. — Я рад, что ты пришел, — говорит он, когда они уже едут бок о бок. Гордон улыбается в ответ — Руэри сказал так и на вторую встречу, и на третью, и потом... Теперь он уже ждет этих слов, этого признания. — Я тоже рад. Довольный взгляд Руэри показывает, что он ждал того же. Гордону это неожиданно сильно нравится. Смущает, но заставляет задуматься, что, возможно, тот чувствует то же, что и он. — Куда мы едем? — спрашивает Гордон, пытаясь отбросить волнующие мысли. — Ты забыл, что у мирян сегодня праздник? — улыбается Руэри. — Праздник? Я не силен в традициях мирян... — признается Гордон. — Вот как, — вскидывает брови тот. — Тогда, должно быть, тебе будет интересно узнать, что миряне верят, будто в этот день фейри выходят к людям, чтобы отметить наступление весны. Это звучит настолько безумно, что Гордон едва не спрашивает, не шутит ли Руэри, но вовремя вспоминает о том, что солгать, даже в шутку, тот не может. — И вы выходите? — все-таки уточняет он. — Кто как, — уклончиво отвечает Руэри. — Мне нравится думать, что я сам делаю чью-то веру небезосновательной... Звучит почти богохульно, но Гордону нравится такая прямота. И смелость мысли, пожалуй, тоже. — И что нас ожидает? — с интересом спрашивает он. — Ты ведь не выходишь к мирянам как есть? Я имею в виду: ты оделся иначе, чтобы не выделяться. — Ты все понял верно, — кивает Руэри. — Я просто праздную вместе со всеми. Это весело. Будет ярмарка, соревнования по стрельбе, много всего. Увидишь. Теперь Гордон обращает внимание на колчан, подвешенный к луке седла. — Надеешься поразить меня? — поддразнивает он, но Руэри отвечает на это такой улыбкой, что у него пересыхает в горле. — Надеюсь. Может, Руэри и не лжет, но почему его слова всегда звучат так двусмысленно? Путь недолгий — а может, так кажется, потому что Руэри рядом. С ним время летит незаметно. Они, как будто, только отъезжают от реки, и вот уже их обступают дома мирян. Это даже не пригород Йорка, больше похоже на какую-то деревню, но народа, празднично одетого, разгоряченного продающимся из бочек сидром, неожиданно много. — В Идрисе нет таких гуляний? — подтрунивает Руэри, когда Гордон засматривается на человека, с головы до пят обвешанного цветами и зеленью. — Это Зеленый Джек, ему не позавидуешь, целый день носить это... Гордон поначалу теряется в шуме и красках толпы, вертит головой, разглядывая разодетых мирян, деревенских девушек в венках из цветов, торговцев, снующих всюду детей. Он и правда к такому не привык. — Нефилимы празднуют более... — Гордон пытается подобрать слово, которое не прозвучит высокомерно, и находит: — Скучно. Он несмело касается плеча Руэри и, когда тот ободряюще улыбается, сжимает его крепче. — Спасибо. — Поблагодаришь после праздника. В его голосе есть что-то такое, от чего Гордону снова становится душно. Он покупает им сидр и пьет его из оловянной кружки, от которой его мать пришла бы в ужас. Впрочем, она бы ужаснулась и просто увидев Гордона в компании Руэри. Что уж говорить об отце... Он усилием воли выкидывает тягостные мысли из головы. Он не для того сбежал этим вечером из дома, чтобы портить себе настроение. Деревенский оркестр играет дурно, но лихо, так, что тянет хоть ногой притопывать в такт простой мелодии. Издалека доносится пение, смех и поросячий визг. Руэри тащит его туда. Оказывается, у мирян есть забава — петь свинье. — Нужно держать поросенка подмышкой и петь, пока он не завизжит, — на ухо объясняет Руэри. — Кто дольше пропоет, тот и заберет себе поросенка. В это время животное как раз подхватывает детина, успевший опрокинуть не одну кружку пива. Расставив ноги для устойчивости, он заводит громким басом: — Забыть ли старую любовь И не грустить о ней?... Поросенку пение не нравится с первых же слов. Впрочем, не только ему. Под смешки мирян его передают женщине с красными, натруженными руками прачки. — Мой горец — парень удалой Широкоплеч, высок, силен... Гордон вдруг понимает, что знает слова, хотя ему никогда не приходило в голову, что это можно петь. Тем более — поросенку! Ангел Разиэль, миряне все-таки очень странные, если уж Бернса не щадят... Поросенок тоже поэзию не ценит: визжит и вырывается так, что женщина едва удерживает его в руках. Руэри смотрит на Гордона смеющимся взглядом: — Не хочешь попробовать? Гордон открывает рот, чтобы сказать «нет», но не может. Клятва оказывается сильнее. Это глупая забава мирян, но ему любопытно и весело, и хочется шутить, дурачиться, хочется заставить Руэри смеяться. Поэтому Гордон несмело кивает — и Руэри подталкивает его в спину, поторапливая. Гордон выходит в круг. Он все равно чувствует себя дураком, потому что у него не сразу получается сообразить, как правильно поднять поросенка — и тот визжит, хотя Гордон еще даже не начал петь. Селяне смеются, Руэри улыбается, Гордон, наконец-то, перехватывает поросенка так, как держала его прачка, и тот успокаивается. Вот только Гордон, выходя, и не подумал, что именно будет петь. Он снова теряется, но ненадолго — в конце концов, раз миряне поют Бернса, почему бы не добавить к нему Блейка? Гордон встречается взглядом с Руэри, и шум толпы на мгновение отступает, остаются только они. Нечто похожее Гордон чувствовал, когда Руэри провел его через завесу в Холмы. — Пой, пой! — кричит детина с кружкой сидра, стоящий как раз рядом с Руэри, и Гордон встряхивается. Поначалу, правда, голос дрожит, но после первой же строчки просыпается какая-то лихая смелость, и Гордон продолжает уже с задором: — В полях порхая и кружась, Как был я счастлив в блеске дня, Пока любви прекрасный князь Не кинул взора на меня. Получается, правда, не совсем песня — скорее, декламация нараспев, но из круга селяне не гонят. Поросенок, на удивление, тоже молчит, а Гордон запоздало осознает, как глупо и нелепо, должно быть, будет выглядеть именно это стихотворение в такой момент. Гордон перечитывал его раз за разом после знакомства с Руэри, пока строчки не отпечатались в памяти намертво. Думал, может, выберет момент прочитать их ему... А теперь напевал поросенку! — Мне в кудри лилии он вплел, — Гордону ничего не остается, как продолжать, — украсил розами чело... Поросенок неожиданно дергается, Гордон вздрагивает сам и следующие строчки произносит громче, чем собирался: — В свои сады меня повел, Где столько тайных нег цвело. Поросенок хрюкает, но не визжит. Тянется вверх, принюхивается, шевеля пятачком. — Восторг мой Феб воспламенил, — обреченно выговаривает Гордон. — И, упоенный, стал я петь... Его слушатели посмеиваются, некоторые — в открытую, другие — отворачиваясь и пряча улыбки ладонями и рукавами; девушки хихикают, заливаясь румянцем. Скорее бы конец стихотворения! Вероятно, свидетелями этого позора становится не только горстка мирян, но и кто-то из Ангелов, потому что мысленную мольбу Гордона слышат: поросенок дергается снова, хрюкает и вцепляется зубами ему в руку. Очередная строчка стихотворения заканчивается его удивленным возгласом, он роняет поросенка, а тот с победным визгом бросается в толпу. Его, правда, тут же ловят двое парнишек. Гордона теребят за рукав, кто-то хватает его за руку и льет на нее сидр — оказывается, давешний детина с кружкой. — Вот так, порядок, — приговаривает он, второй рукой хлопая Гордона по плечу. Его попытки промыть укус, правда, совсем излишни — поросенок даже не прокусил Гордону кожу, и тот больше пострадал душевно, чем физически. Он пытается высмотреть в толпе Руэри, опасаясь, что терпения фейри не хватило досмотреть этот фарс до конца, и тот оставил его и ушел развлекаться один. Но тут он чувствует очередной тычок в плечо. — Пойдем, — Руэри тянет его за одежду. Вместе они выбираются туда, где посвободнее. — Это было смешно и глупо, да? — спрашивает Гордон, когда они останавливаются у невысокого забора. Обычно за ним, наверное, держат овец, но сейчас загон пуст. — Это было смешно, — улыбается Руэри и успокаивающе касается его локтя. — И это и должно было быть смешно. Не переживай. Думаю, твоя песня никого не оставила равнодушным, в том числе и твоего Князя Любви, — Руэри кивает на свинью, которую держит в руках уже новый певец. Ладонь Руэри согревает даже через одежду. Он стоит так близко, что Гордон чувствует исходящий от него легкий цветочно-травяной запах. Гордон, должно быть, выпил лишнего — иначе его следующие слова никак не объяснить: — Жаль, что я не дочитал стихотворение своему Князю Любви. — Может быть, в другой раз, — почти обещает Руэри. Но тут же задумчивое, даже мечтательное выражение его лица меняется на задорное: — Смотри, этот продержался меньше, чем ты! У тебя еще есть шанс. Гордон смотрит, как щуплый, по-подростковому угловатый паренек передает визжащего поросенка румяной полноватой женщине в фартуке. — А как же соревнования по стрельбе? — спрашивает Гордон, надеясь поскорее сбежать отсюда. — Мы их не пропустим? — Успеем, — отмахивается Руэри. В какой-то момент снующие люди заслоняют от него очередного певца с поросенком, и он привстает на носки, с любопытством вглядываясь поверх голов. Похоже, ему и правда интересно, чем закончится соревнование. А вот Гордону гораздо интереснее наблюдать за ним. У женщины, держащей поросенка в данный момент, нежный мягкий голос — и толпа немного притихает, слушая ее колыбельную. Руэри, тоже слушающий чуть ли не затаив дыхание, в какой-то момент фыркает недовольно и отворачивается. — Тебя она победила, — поясняет он. — Не хочешь досмотреть? — Зачем? — удивляется Руэри. — Ты ведь уже проиграл. — Я думал, тебе просто интересно посмотреть, — говорит Гордон. — Да и какая разница, выиграл я или проиграл... Теперь Руэри смотрит так, словно Гордон сказал несусветную глупость. — В смысле — какая разница? — Ну, мне ведь не нужен поросенок. — Почему? — требовательно спрашивает Руэри. — Просто не нужен, — теряется Гордон. — Куда я дел бы его здесь, на празднике? — Но ты ведь сам захотел участвовать, — отмечает очевидное Руэри. — Зачем же это делать, если тебе не нужен приз? — Разве ты никогда не делаешь то, что не приносит выгоды? — растерянно спрашивает Гордон. — То, что тебе просто нравится делать? Руэри отвечает одним лишь задумчивым взглядом. — Пойдем на стрельбище, — предлагает он, и Гордон после недолгой заминки кивает. Народ как раз собирается, для них это, судя по всему, тоже славная потеха. Гордон замечает, как при виде Руэри пара человек недовольно кривится. — Они тебя недолюбливают? — вполголоса спрашивает он. — Им не дает покоя прошлогодний проигрыш, — уклончиво отвечает тот. — Хвастаться надо меньше, — раздается из-за спины насмешливый голос. Гордон оборачивается и видит парня-мирянина немногим старше себя. Рыжего и конопатого. Он немного щурится на солнце, отчего его физиономия приобретает совершенно плутовской вид. — Ру утер нос этим двоим в прошлом году, — поясняет он. Гордон смотрит на Руэри и ему отчего-то неприятно, что рыжий знает о том больше, чем он. Интересно, давно ли они знакомы? Рыжий на вид простой мирянин, но Руэри вот и с нефилимом не чурается знаться... — Что такое? — усмехается тот. Гордон пожимает плечами, потому что сам не знает, чем объяснить вдруг испортившееся настроение. Рыжий больше ничего не говорит, просто отходит куда-то в сторону. Гордон провожает его взглядом, когда на плечо ложится тонкая ладонь. — Надеюсь, ты будешь желать победы мне, а не ему... Сумеречный взгляд Руэри в этот раз совсем не читаем — не понять, как ни старайся, о чем он думает. — Не сомневайся, — заверяет его Гордон. Руэри смотрит не отводя глаз. — Мы рано пришли, ты мог бы еще поупражняться в пении. — Боюсь, это бессмысленно — мой князь уже достался кому-то другому, — качает головой Гордон. Руэри вскидывает брови. — Я уверен, что твое пение запомнится ему надолго… — Не каждый день ему декламируют Уильяма Блейка, — соглашается Гордон. Руэри, очевидно, узнает слегка измененную цитату, смеется довольно и заразительно, так, что Гордон невольно тоже улыбается. Под стрельбище отводят ближайшее к деревне поле — просто выставляют мишень, прохудившуюся бочку с намалеванными краской кругами. Перед началом соревнования две девушки в ярких платьях и с лентами в волосах приводят беленького ягненка, чтобы показать всем собравшимся. Приз победителю. Участники выходят по очереди. Руэри не спешит, стоит в стороне, наблюдая за тем, как стрелы одна за другой вонзаются в дерево. Стрелки из деревенских парней более чем посредственные, ни одна из стрел не попадает даже во второй круг, не то что в центр. Впрочем, никто из них не выглядит расстроенным, даже когда стрелы пролетают в паре футов правее или левее бочки. Очередной участник поднимает лук, и Гордон морщится, замечая, как провисла тетива. Стрела, разумеется, падает, пролетев только десяток шагов. — Я еще не видел, как ты стреляешь, но уже знаю победителя, — обращается Гордон к Руэри. — Подожди, не все здесь так жалки, — отзывается тот. — И все же, они миряне. — Поэтому ты считаешь их хуже? — спокойным, но неестественным тоном спрашивает Руэри. Гордон поспешно мотает головой. — Разумеется, нет! С чего ты взял? — Нефилимы всех считают ниже, — отвечает тот. Поворачивается к нему. — Но ты будто думаешь, что соревноваться с мирянами нечестно. — У них нет твоего опыта, нет твоей силы. Им не победить. — Для стрельбы не нужно колдовство, — Руэри усмехается. — Ты не знал? Что же до опыта, то никаких ограничений на него в правилах нет. — Мирянину не победить фейри в соревновании по стрельбе, — упрямо повторяет Гордон. — Так может, они здесь ради участия, как ты в песенном состязании? — Не те двое, — замечает Гордон. Парни, что косились на Руэри неприязненно, как раз выходят вперед. Тот вздыхает раздраженно, и Гордон мысленно клянет себя на все лады, понимая, что сам же все портит. Но и смолчать не может. Он знает, что прав: эти двое — не развеселившиеся от выпивки простаки, участвующие только смеха ради. Это понятно по ухоженному оружию, отполированному дереву луков, по уверенным движениям. Впрочем, они все еще лишь миряне, пусть их стрелы и вонзились ближе остальных к центру мишени. Рыжий приятель Руэри не так хорош — и этому Гордон мелочно, низко рад. Возникает некоторая заминка — больше желающих поучаствовать, видимо, нет. Гордон смотрит на Руэри и поражается тому, как враз меняется его лицо — от нарочитой скуки до хищного напряжения. Гордон хватает его за рукав, наклоняется к уху — заостренный кончик прикрыт заплетенными в косу волосами: — Что даст тебе эта победа? Руэри не отвечает, но хищная готовность воина будто сходит с его лица, оно, почему-то, становится мягче. И все же он стряхивает руку Гордона и проходит к позиции. Поднимает лук. Он не торопится. Гордону даже чудится, что Руэри слишком медлит… Стоящий в первом ряду селянин из его соперников сплевывает и негромко говорит что-то своему приятелю, судя по тону — явно неприятное. Руэри стоит далековато, но это не препятствие острому слуху фейри. Гордон не видит его лица, но не сводит взгляда с напрягшихся плеч. Он говорит себе, что это просто забава, игра; но думать об обманутых селянах неприятно все равно. «Мой князь со мной играет зло», — всплывает в голове. Руэри накладывает стрелу на тетиву. Его хрупкая фигура вдруг обретает резкость воинской осанки. Гордон понимает: он не промахнется. Руэри — отличный лучник. Он сильный и ловкий. Все напускное слетает с него вмиг, вся невесомость образа, нарочитая изнеженность: кудри, бусины в них, изящество идеального наряда погребено призраком вставшего за плечом зверя. Никакие ангелы такого не разжалобят. Руэри — опасен. Гордон понимает это с обреченностью и с восхищением чистой животной силой. Словно колдовством остановленный момент разрушается свистом стрелы и стуком пронзившего дерево наконечника. Гордон не смотрит на мишень, только на Руэри. Если он и попал в когти зверя, то все равно слишком заворожен, чтобы бежать. Руэри разворачивается так, что коса хлещет по спине, и идет к нему. — Ты должен забрать приз, — напоминает Гордон, когда он останавливается в шаге от него. — Верно. — И как ты собираешься вести его в Холмы? — Представить Руэри с ягненком на поводу никак не получается. — Надеюсь, он пойдет сам, — отвечает тот. Смотрит искрящимися смехом глазами, а Гордон никак не может сообразить, в чем дело. Пока не обращает внимание на толпу за спиной Руэри. На ягненка, повод которого передают мирянину. Гордон растерянно смотрит на мишень. Стрела Руэри дальше от центра, чем стрела мирянина. Вот только вошла она в бочку древко к древку, будто бы даже сдвинув стрелу мирянина к центру. — Ты проиграл? — Гордон собственным глазам не верит. Ведь понятно, что Руэри сделал это специально. Но зачем? Неужели только из-за его слов? Тот становится вплотную, наклоняет голову и спрашивает: — Разве?* * *
Душ Патрику не особо помог. Поэтому, прокрадываясь между рядами надгробий в поисках демона, Макс то и дело вздрагивал, когда за спиной раздавалось чихание. После очередного раза он обернулся и сердито предупредил: — Еще раз чихнешь, и… — Ты убьешь меня вместо демона? — трагично спросил Патрик. — Хуже — отправлю в номер, — пригрозил Макс. — А то ты распугаешь всех демонов! Патрик, вздохнув, посмотрел на сенсор. Красная точка, обозначавшая демона, переместилась на другой конец кладбища, будто подтверждая слова Макса. — Это тварь слишком шустрая, — проворчал он. Точка снова мигнула в стороне от того места, где была секунду назад. — Надо загнать его в какой-нибудь тупик, — предложил Патрик. Шмыгнул носом, но удержался и не чихнул. — Для этого надо сначала выгнать его отсюда, — буркнул Макс. Вообще-то, на раума лучше всего ходить с луком и бить издалека. Но Патрик в стрельбе был не силен. Не звать же отца на помощь… — Держи сенсор на виду, — велел Макс. Они как раз вышли примерно на середину кладбища, демон обходил их по периметру. Чуял, сволочь, что за ним началась охота. Макс встряхнул кистями рук и наколдовал небольшой, с мячик для тенниса, ледяной шар. Подсветил его магией, чтобы видно было издалека, и запустил в сторону демона, надеясь, что «снежок» пролетит подольше, не врезавшись в какое-нибудь надгробие. С огненным шариком вышло бы лучше, но Макс не хотел ничего подпалить. А снег — ну, тут никого им не удивишь… Точка на сенсоре метнулась в сторону. Макс подкрепил эффект еще одним шариком, и еще. Демон убегал, на этот раз к кладбищенским воротам. — Пошли, — скомандовал Макс, решив, что очередного шарика будет достаточно. И они с Патриком побежали наперерез. Демон в очередной раз оказался быстрее. Шмыгнул мимо черной тенью и скрылся за детской площадкой. И не поскользнулся же, зараза, на обледеневшей луже у ворот! Макс по ней проехал, как на коньках, и не упал только потому что Патрик успел удержать его за плечо. А потом побежал догонять раума, перемахнув через детскую качалку одним махом. Макс повторять его подвиг не рискнул, у него ноги не нефилимские, если переломать в потемках — потом лечить замучаешься! — Макс, готовь «веревку»! — донесся крик Патрика. Легко сказать — на бегу-то! Макс сосредоточился, сплетая нужное заклятие. Обежал детскую площадку и оказался на школьном спортивном поле. Демону в сообразительности он польстил. Тот барахтался, запутавшись чешуйчатой спиной в сетке футбольных ворот. Длинными щупальцами он пытался достать Патрика, но пока счет был равным: одно из щупалец сочилось ихором, а у Патрика в рукаве виднелась прореха. Еще несколько секунд… но демон щелкнул резцами на конце щупальца и рассек сетку. Мгновение — и он скрылся из виду, унося на себе футбольную сеть, как шлейф. — Ну, все, эта тварь меня достала, — прорычал Макс. Потом присмотрелся к Патрику, зная, что тот может и внимания не обратить на такую «мелочь», как царапина ядовитой клешни раума. — Просто порвал рукав, — махнул рукой тот. Макс все-таки придирчиво осмотрел его запястье. — Ладно, — успокоенно сказал он. — Попробуешь выманить его сюда? — У тебя есть план? — оживился Патрик. — Да, план, — кровожадно ухмыльнулся Макс. — Раз уж он такой шустрый — будем ловить по-другому. Патрик без лишних разговоров сверился с сенсором и ушел в проулок. Макс встряхнул ладонями, щелкнул пальцами. Нужное заклинание вспомнилось само собой, хотя он ни разу и не применял его в деле: в Нью-Йорке это было бы затруднительно, а на ферме Джослин с Люком за это запросто можно было получить по шее, несмотря на то, что земля давным-давно зарастала и сажала бабушка Патрика разве что тыквы к Хэллоуину. Собственно, Макс его потому и вспомнил, что на ум пришел летний пикник, когда вместо отдыха они с ЭрДжи ловили каппу. Последние слова заклинания — и земля перед Максом начала проседать, быстрее, быстрее, превращаясь в котлован, которому могли бы позавидовать близнецы, рывшие тогда яму вручную. Полюбоваться на дело рук своих Максу не дали. Послышались топот, злобное шипение демона и глухие удары клинка о жесткий панцирь. А потом во всей красе показались и Патрик с раумом. Демон был с головы до ног изгваздан в грязи, в футбольной сетке запуталось несколько веток, по видимости, обломанных из живой изгороди. Патрик держал край сетки и не то отбивался от щупалец раума, не то, наоборот, загонял его на Макса. — Сюда, в яму! — крикнул тот, на всякий случай сплетая еще и «веревку». Патрик пару раз наотмашь ударил раума клинком, разворачивая его, как норовистую скотину. Тот протащил его за собой, оставляя в дерне рытвины от лап и ботинок упирающегося Патрика. Макс и рад был бы помочь, но страховка и так требовала внимания. Он выждал момент, когда демон оказался между ним и Патриком, и бросил «веревку», тут же обвившую чешуйчатые ноги раума. Демон рухнул на самом краю ямы, покачнулся. — Отпускай! — крикнул Макс Патрику. Тот выпустил сетку и с силой пнул демона в панцирь. Раум шумно сорвался вниз. — Отлично, — улыбнулся Патрик, опуская клинок. Демон зарычал в яме, напоминая, что ничего еще не закончилось. Он барахтался на дне, не в силах освободиться от сковавшего лапы заклинания. Но зато вполне успешно сорвал остатки сетки. Патрик достал кинжал, взвесил на ладони — и точным броском вогнал демону под выпученный глаз на стебельке, туда, где он поднимался над стыком чешуек. Лезвие вошло по рукоять, демон взвыл напоследок — и несколько секунд спустя его труп исчез. Патрик с грустью шмыгнул носом, потом спрыгнул в яму. Покопавшись, вытащил клинок, блестевший поверх сетки с ветками. С задумчивым видом поднял сетку, посмотрел через огромную прореху на Макса. — Я бы тебе кинжал и магией достал, — проворчал Макс, подавая ему руку. — Да я хотел проверить, можно ли сетку вернуть на ворота, — признался тот, выбираясь с его помощью из ямы. — Проверил? — саркастично поинтересовался Макс. Патрик вздохнул. — Надеюсь, у них найдется целая. Макс молча потащил его за собой. — А яма? — запротестовал Патрик. — Лопаты у них тоже найдутся, — ехидно отозвался Макс, не желая признавать, что понятия не имеет, как заново наполнить ее землей.* * *
После соревнований по стрельбе селяне устраивают конкурс на лучшую овцу. Руэри кривит губы в немного пренебрежительной улыбке, но Гордону любопытно — и они смотрят на овец. После — борьба. За ней наблюдать интересно уже обоим, но участвовать Гордон отказывается наотрез. — Это ведь и правда нечестно — соревноваться с мирянами, — поясняет он. Руэри качает головой и спрашивает: — А со мной? Это совсем другое дело. Гордон успел заметить, сколько силы скрывается в легкой фигуре Руэри, и он хотел бы проверить эту силу в деле. Почувствовать... — Не здесь, — отвечает он неожиданно осипшим голосом и кашляет с неловкостью. — Потом? — Потом, — обещает Руэри. Начинает смеркаться, и селяне разжигают костры и факелы. При этом деревенские дома темнеют неосвещенными окнами. — Традиция, — поясняет Руэри, когда Гордон спрашивает. — Сегодня — только живой огонь. Деревенский оркестр снова играет что-то лихое, и миряне устраивают танцы. — Ты можешь пригласить какую-нибудь девушку, — говорит Руэри, не глядя на Гордона. — А мне кажется, это будет нечестно, — отвечает тот и становится ближе. Руэри награждает его теплым взглядом. — Я хотел бы привести тебя ко Двору, — произносит он. — Танцевать с тобой там. Никто не косился бы на нас, никто бы не осудил. — Я ведь нефилим, — напоминает Гордон. — Разве это не стало бы достаточной причиной для осуждения? — Во Дворе имеет значение только как ты пришел, — серьезно отвечает тот. Гордон хочет переспросить, что это значит, но вдруг чувствует холодок по спине. «Кто-то прошел по моей могиле» — говорят миряне. Гордон не суеверен. Он оборачивается и почти не удивляется, увидев Бэзила. — Вот, значит, как ты проводишь вечера, братец, — ледяным тоном говорит тот. Гордон вскидывает голову. Он еще чувствует легкое опьянение от выпитого сидра и, вдобавок, не желает оправдываться перед Бэзилом, который сам пришел на праздник мирян. — Гулять мне не запрещено, Бэзил. — Вот как? — тянет тот. — А что об этом скажет твой отец? — Тебе он ничего не говорит, хотя уверен — он знает, как ты проводишь вечера. — Я хотя бы... с нежитью не знаюсь. Бэзил явно хочет назвать Руэри похлеще — и боится оскорблять в глаза. Гордон косится на Руэри. Тот смотрит с презрительной ухмылкой, но взгляд темнеет. Гордон вдруг очень ясно понимает, что он зол. И зол по-настоящему, не так, как из-за дурацкой фразы, брошенной мирянами на стрельбище. Бэзил, очевидно, тоже это чувствует, опускает ладонь на рукоять кинжала, закрепленного у пояса, но Гордон делает шаг вперед, плечом закрывая Руэри. — Бэзил, ты не посмеешь. Тот молчит, будто оценивая все: что сделает фейри, что — Гордон, что скажет отец — о, отец только похвалит! — и что скажут в Конклаве. Если когда-то об этом узнают. Потом убирает ладонь с рукоятки и презрительно выплевывает: — Было бы из-за чего пачкаться. Но ты, — он пальцем указывает на Гордона, — идешь домой. Немедленно. — Ты не можешь мне указывать, — вскипает тот. — Нет, — кивает Бэзил. — Но я могу привести сюда твоего отца. — Не нужно, — едва слышно выдыхает за спиной Руэри. Гордон и сам понимает, что это будет уже гораздо хуже перепалки с кузеном. Но смириться не так-то просто. Руэри бросает быстрый взгляд на Бэзила. На Гордона он смотрит гораздо дольше, но потом просто кивает и исчезает в толпе мирян раньше, чем тот успевает ему что-либо сказать. Бэзил до боли сжимает его предплечье и тянет за собой. Гордон вырывается. — Какого черта ты творишь? — возмущается он. — Я? — поражается кузен. — Да ты... это же фейри! — Надо же? Правда? А я и не догадывался! — Не дерзи, — обрывает его Бэзил. — Лучше придумай пока, как будешь оправдываться перед отцом. Гордон прикусывает язык. Отец будет в бешенстве. Они доходят до столба, к которому Гордон привязал лошадь. Праздник мирян все еще в самом разгаре — Гордон оглядывается несколько раз, безуспешно пытаясь высмотреть знакомую фигуру. Бэзил косится на него и мрачнеет. — И с каких пор ты проводишь время в такой компании? — А с каких пор ты бегаешь в деревню, чтобы повалять на сеновале очередную девку? — огрызается Гордон. — Ты что, шпионил за мной? — неверяще уточняет Бэзил. — А то мне заняться больше нечем, только за тобой и бегать, — грубо отвечает тот. — Просто видел как-то раз тебя в поле с девицей из мирян, когда гулял. — Не равняй фейри с мирянами, — зло выплевывает Бэзил. — Мы должны защищать их от такой грязи и мерзости, как этот твой фейри, а ты с ним водишься! У Гордона сами собой сжимаются кулаки. Останавливает только то, что Бэзил ведь нарочно его доводит. Проверяет и вынюхивает, скользкий гаденыш... — Я бы не назвал то, что ты делаешь, защитой, — Гордон старается говорить сдержанно. — Ты просто используешь их, в иное время отзываясь о них с презрением. — Миряне — слепцы, — усмехается Бэзил. — Но все-таки чистые души. Фейри же — отродья тьмы. — Больше повторяй за отцом. — А ты меньше его слушай и используют уже тебя! Вот этот фейри и использует. Почему бы еще ему с тобой возиться? Ты совсем одурел, что счел его хорошей компанией? — В этой дыре одуреешь, — снова огрызается Гордон и тут же жалеет о сказанном. — Вот же демон! — ругается Бэзил. — Честное слово, Гордон, никаких сил уже тебя слушать. С самого приезда ты только и ноешь о том, как тебя здесь все не устраивает. Почему ты не можешь понять, что для семьи так будет лучше? Знаешь, твой отец не очень-то популярен нынче в Конклаве, так что то, что его все-таки назначили главой Института — большая удача. — И почему, интересно, он непопулярен? — с иронией спрашивает Гордон. — Может, потому, что нарушает Закон? — Закон, изначальный, ангельский Закон, нарушает Соглашение, — покровительственным тоном произносит Бэзил. — Политика меняется, только наш долг неизменен. Защищать мирян. Я понимаю, что в Академии тебе забили голову прекрасными новыми идеалами. Я и сам это слушал, пока учился. Говорят, они даже собираются пригласить колдуна преподавать... — Бэзил как будто сбивается, но тут же возвращается к тому, о чем говорил. — Постарайся понять, что в жизни все сложнее, чем в учебе. Не так красиво, как на словах, и не так чисто. И приходится выбирать. Что ты сделаешь, если оборотень сорвется и укусит кого-нибудь? Будешь оправдывать и его? Если вампир выпьет мирянина? Или — обратит в раба. Последнее твой чудесный новый Закон позволяет. И что ты выберешь — расправиться с тварью, использующей — тебе ведь это так не нравится, — мирянина или будешь рассказывать его семье о том, что ты не можешь обидеть кровососа, потому что тот в своем праве? Бэзил говорил уже с жаром, сам увлекшись своей проповедью. Гордон пялился под копыта коню и кусал губы. — А может, ты хочешь встретиться с родителями, которые нашли с утра в колыбели не своего ребенка, а подменыша? Знаешь, фейри от них не просто так избавляются — от своих детей, которые слишком слабы и не нужны им. Выбрасывают их и крадут здоровых детей мирян, — жестко продолжает Бэзил. — Закон, который не защищает тех, кого мы обязаны защищать — плох, — отрезает Бэзил. — Нежить мы тоже обязаны защищать, — негромко произносит Гордон, рискуя нарваться на еще одну порцию нотаций. Но Бэзил только коротко смеется. — От кого? — Видимо, от себя, — мрачно отвечает Гордон. Остаток пути до Института проходит в молчании. Гордон рад был бы отсрочить неизбежное хоть немного, но сначала его торопит Бэзил, а потом их обоих — начавшийся дождь. Тяжелые капли скатываются за воротник, Гордон зябко передергивает плечами и вслед за кузеном подгоняет коня. Гордон почему-то представляет, что отец будет ждать их в холле, уже каким-то образом знающий все о его проступке, но там его не оказывается. — Пошли, — Бэзил тащит Гордона вверх по лестнице. Возможно, если поговорить с ним, ему удастся что-нибудь объяснить, уговорить его не рассказывать ничего отцу. Может, и Бэзилу что-нибудь понадобится от Гордона. Может, скандала и наказания все же удастся избежать... Но Гордон молчит, не зная, что сказать, не в силах заставить себя просить что-либо у Бэзила после того, как тот оскорблял при нем Руэри. Они не зажигают свечей, поэтому в холле и на лестнице темно, как и в коридоре на втором этаже. Гордону кажется, что прячущиеся в полумраке портреты смотрят на него со стен неодобрительно. — Бэзил, — все-таки окликает Гордон около кабинета отца, но тот не оглядывается и открывает дверь без стука. Отец сидит за столом над какими-то бумагами. Его худое лицо при свете свечей приобретает еще более резкие черты, кажется пугающей восковой маской, только глаза сверкают ярко, живо, самоуверенно. Он не спрашивает, что случилось, когда они с Бэзилом заходят — он даже не поднимает головы. Дочитывает до конца письмо, сворачивает, убирает в конверт и только потом поднимает взгляд. Бэзил при отце тоже несколько робеет, из его голоса исчезают все самодовольные нотки, как когда он обращается к Гордону: — Мне неприятно об этом говорить, — начинает он, и Гордон невесело смеется про себя — они оба знают, что Бэзил только рад заложить его отцу, — но, поскольку меня Гордон не слушает, может, он послушает хоть своего отца. Тот бросает на Гордона острый, оценивающий взгляд и кивает Бэзилу, понукая продолжать. — Я нашел его на празднике мирян в компании, — он делает намеренную паузу, — фейри. Отец ничего не говорит, только пристально смотрит, и Гордон чувствует, как кровь приливает к щекам. Чувствует болезненную смесь эмоций от совершенно детского стыда, что опять разочаровал отца, до гнева, что вынужден искать оправдание своим поступкам и желаниям. Он знает, что не должен оправдываться — ему и не за что! — но голос дрожит, когда он говорит: — Я просто развлекался... Он нарочно выбирает слова, которые можно расценить, как угодно, но отец и в этом находит, чем его упрекнуть: — Развлекался, — презрительно и тяжело повторяет он. И Гордон не знает, чем оправдаться. Он знает, что бесполезно — и даже опасно! — пытаться быть с отцом откровенным. Ему не скажешь о том, что Руэри значит для Гордона. Что тот, сам не ожидая, нашел в нем друга. Поэтому Гордон молчит, а когда смотреть отцу в глаза становится совсем невыносимо, принимается разглядывать собственные заляпанные грязью ботинки. — С самого нашего приезда ты только и делаешь, что развлекаешься, — пеняет Бэзил, и отец его не одергивает, наоборот, поддерживает: — Твой брат прав, Гордон. Но гораздо хуже то, что ты посчитал нежить подходящей компанией для этого. Может, стоило бы сказать, что Гордон просто обманывает Руэри — отцу такое наверняка понравится. Но язык не поворачивается, и он обреченно произносит: — Он мне друг. Теперь и отец, и Бэзил смотрят изумленно. Гордон ждет, что отец начнет ругаться, что Бэзил примется насмешничать и издеваться, но те молчат. Долго, отчего тишина становится почти невыносимой. Как будто Гордон сказал что-то такое, что заставило его исчезнуть, раствориться. Стать никем. А потом отец говорит мягче, чем Гордон мог ожидать: — Ты просто попался на удочку фейри, сын. Это случается и с более взрослыми и опытными людьми… Тебе лучше забыть ту ложь, которую он скормил тебе, воспользовавшись твоей слабостью. Гордон вскидывает голову. — Я не слабый! Звучит жалко, неуверенно, так, словно он и сам не верит — и конечно, у отца тоже нет причин в него верить. — Ты не можешь судить, ничего о нем не зная, — уже спокойнее добавляет Гордон. — Я знаю фейри, — отвечает тот. Встает из-за стола, обходит его, становится рядом. — Почему, ты думаешь, твой знакомец выбрал не Бэзила, а тебя? — Это была случайность. Он никого... — начинает Гордон и осекается. Он не знает наверняка, но, по правде, и не хочет об этом думать. Отец смотрит снисходительно и покровительственно. — Он выбрал тебя, потому что ты — наивный простак, верящий, что между нами и нежитью может существовать какой-то союз. Я не виню тебя, сын, эта идея сейчас слишком популярна, многие купились на ее фальшивый блеск. Достаточно вспомнить этих олухов из Лондона... — Магичка... какой-то нефилим связался с этим отребьем, — спешит поддакнуть ему Бэзил и получает в награду одобрительный взгляд. — Эрондейлы всегда были такими — всегда ставили собственные грязные желания выше долга. Таким был и его отец... Погнался за юбкой и забыл и семью, и самого себя. Гордону противно это выслушивать. — «Эта магичка» моя кузина, — напоминает он, и отец кривится. — Нежить нам не родня, — режет он. — Запомни это хорошенько. И было бы еще лучше, если бы ты не забывал, по чьей вине с ее бедной матерью произошло столько несчастий. Жаль, что в Конклаве это предпочли замять. Фейри украли ребенка нефилимов, украли девочку нашего рода — и никак за это не заплатили. Тебе не интересно, какое участие в этом принимал твой приятель? — Как интересно — вы вините фейри за судьбу Тессы Грей, но признавать ее все равно не хотите, — огрызается Гордон. Взгляд отца тяжелеет. — То, что с ней сотворили фейри, не делает ее чище и лучше, — говорит он. — Как кровь нефилима не оправдывает преступников, так и у нее происхождение ни на что не влияет. — Ты ставишь ее в один ряд с преступниками только за то, что она магичка? — вспыхивает Гордон. — Она скверное пятно в нашем роду, а теперь она оскверняет и род Эрондейлов — в этом ее преступление, — отрезает отец. — И я, очевидно, делаю теперь то же самое? — вспыхивает Гордон. — Рад, что ты это понял, — сдержанно, но раздраженно отвечает отец, и Гордон срывается: — О, я прекрасно понимаю все лицемерие отживших свое убеждений! Отживших свое законов, которые, по правде-то, никогда не были справедливы. — Гордон понимает, что перегнул, по застывшему лицу отца, по вспыхнувшей в его глазах ярости. Но остановиться уже не может. — Всю их лживость, высокомерие... Скулу обжигает ударом, Гордон осекается и отшатывается. Трогает кончиками пальцев саднящую кожу, глядя себе под ноги. — Ты заговариваешься и чересчур много себе позволяешь, — цедит отец. — В моем доме я не желаю слушать этот бред. Я старше тебя, я знаю, сколько кругом искушений, сводящих с правильного пути, я отвечаю за тебя и твои поступки, поэтому ты должен слушать, что я говорю. Ты слышишь меня, Гордон? Он за подбородок поднимает его лицо и смотрит требовательно. — Пообещай мне, что больше не станешь искать с ним встреч, — требует отец. Бэзил стоит около отца с кротким выражением лица, но в его глазах торжество. — Обещаю, — тяжело выговаривает Гордон. Он впервые лжет отцу — более того, лжет, глядя в глаза... Но что ему остается? Если он продолжит упираться, тот просто запрет его в Институте, пока не выбьет Клятву не встречаться больше с Руэри. Ни он, ни Бэзил Гордона не услышат, как бы тот ни старался. Его слова для них — пустой звук. Так есть ли смысл пытаться достучаться до тех, кто не хочет слышать?