Разбитые витражи

      На этот раз Патрику повезло, и наутро он проснулся без признаков простуды. Пока он чистил зубы, Макс вытянул из дома один из магических справочников и включил телевизор. По какому-то из местных каналов показывали утренний выпуск новостей, и первый же репортаж заставил его слегка приглушить звук, чтобы не услышал Патрик.       — Жители Йорка озадачены странным происшествием, случившимся на задворках школы Святого Георгия, — вещала в камеру журналистка. — Глубокой ночью по необъяснимой причине на глубину около трех ярдов провалилась часть школьной футбольной площадки. Страшно представить, какой трагедией это могло бы стать, случись это в разгар занятия.       Камера в этот момент как раз наехала на яму, при свете дня выглядевшую еще более впечатляюще.       — В настоящий момент занятия в школе отменены, а к провалу подтянута техника, чтобы оценить масштабы происшествия. По предположениям специалистов, это мог быть карстовый провал, возникший в результате образования под землей воздушной полости значительных размеров. На месте происшествия уже работают специалисты, для оценки возможных последствий и предотвращения повторной просадки почвы на близлежащих участках…       В этот момент в ванной перестала шуметь вода, и Макс поспешил выключить телевизор.       — Ты с кем-то разговаривал? — спросил Патрик, выйдя из ванной.       — Включал ящик, — мотнул головой тот и решил не углубляться в подробности, пока Патрик в самом деле не взял лопату и не пошел закапывать «карстовый провал» вручную. — Ничего интересного!       — Что ты ищешь? — Патрик плюхнулся на кровать рядом и заглянул в книгу, которую Макс листал. Тот кивнул на лежащий на столике рядом кулон из оникса, который ему дал в Идрисе Безмолвный брат.       — Пытаюсь выяснить что-нибудь об этом. Но пока ничего… ни одного упоминания.       Патрик закрыл книгу, чтобы взглянуть на обложку.       — «Артефакты, Олдус Никс», — прочитал он. — Разве это не тот Никс, который сошел с ума? Магнус рассказывал…       — Тот, — мрачно согласился Макс. — И я подозреваю, что сошел с ума он, расшифровывая собственный почерк. — Он показал Патрику исписанную крайне заковыристым мелким почерком страницу. — Но до этого он писал довольно разумные вещи.       — Может, стоит поискать что-нибудь в книгах нефилимов? Или спросить напрямую Безмолвных братьев? Кулон ведь открывает двери в Город Костей, наверняка братья принимали участие в создании этой штуки.       — Не обязательно. А если и так, то в любом случае делали ее для мага, и пользовался ею маг.       — Может, ее сделали специально для тебя?       — Нет, — отрезал Макс. Он не рассказывал Патрику подробно о том, что рассказал — вернее, показал — ему брат Азем, и не собирался. Слишком тяжело оказалось вынести тот мысленный разговор. Ту проверку, если точнее. Макс вовсе не был уверен, что согласился бы пройти через это, знай он заранее, что его ждет. Он словно прошел Страшный Суд, когда Безмолвный брат придирчиво рассматривал его душу, оценивал мысли и решал, достоин ли Макс того, на что замахнулся. И реши он, что недостоин… едва ли Максу просто сказали бы «нет». Слишком открыт он был, слишком просто мог брат Азем убить его — или свести с ума. Об этом не хотелось не то что говорить — даже вспоминать не тянуло. И, разумеется, общаться с Безмолвными братьями у Макса не было ни малейшего желания.       Макс протянул руку, цапнул кулон за цепочку.       — Интересно все же, кому он раньше принадлежал, — вслух произнес он. — И как давно он хранился у братьев. И да… — задумавшись, он спросил: — Напомни, кто вызвал Разиэля?       — Джонатан с Эльфасом, — без раздумий ответил Патрик. Взял кулон в руки, принимаясь рассматривать. Будто надеялся, что сзади обнаружится гравировка с именем! — Может, они с Давидом сделали его для Эльфаса?       — Слишком древняя история, — покачал головой Макс. Но что-то подсказывало, что Патрик может оказаться не так уж и неправ. — Ты что-нибудь о нем знаешь?       — Об Эльфасе? — Патрик вернул кулон Максу. — То же, что и ты. Всегда было интересно, почему его прозвали Неустойчивым. Может, его колдовской меткой были щупальца?       — Щупальца? — опешил Макс.       — Ну да, и он, ты понимаешь, — Патрик сделал невнятный жест, напоминающий танцевальное па. — Скользил. Неустойчиво.       Макс моргнул растерянно, а потом рассмеялся, пряча лицо в ладонях.       — Может, поначалу он плохо контролировал свою силу? — чуть позже предположил Патрик.       — Сумел призвать Разиэля, но не мог удержать огненный шар? — со скепсисом уточнил Макс. — Едва ли. В любом случае, сейчас меня больше волнует его — или не его — наследие. Не очень-то здорово пользоваться артефактом, не понимая, как он работает.       — Не думаю, что Безмолвные братья дали бы его тебе, если бы он мог взорваться в любой момент, — легкомысленно пожал плечами Патрик. — Так что это не особенно срочно, как тебе кажется? — Он поднял книгу и перегнулся через Макса, чтобы положить ее на столик.       Тот неопределенно хмыкнул.       — Спустимся на завтрак в кафе? На первом этаже есть какое-то, — предложил Патрик.       — Может ты сходишь и принесешь что-нибудь сюда?       — Ладно, — он хлопнул Макса по колену, собираясь подняться, но тот за футболку дернул его назад. Собирался благодарно поцеловать в щеку — а Патрик повернулся, подставляя губы.       О завтраке, книгах и том, где они вообще находятся, Макс вспомнил, уже лежа на спине, с Патриком, выцеловывающим его ключицы в вырезе футболки.       — Еда, — лаконично напомнил Макс.       Патрик потянул его за волосы, заставляя подставить шею и прихватил кожу зубами. Макса едва не выгнуло от внезапно нахлынувшего возбуждения. Обычно Патрик был нежнее, и то, как он почти властно трогал Макса сейчас, казалось новым и заводило потому особенно сильно. Макс провел обеими ладонями по его спине, зарылся в отросшие волосы. Нет, нужно сказать Патрику, чтобы не стригся пока. Правда, придется это чем-то объяснять…       Патрик приподнялся, задирая на Максе футболку. Провел обеими ладонями по животу.       Тот отозвался голодным урчанием.       Кончики губ у Патрика дрогнули в улыбке и поползли вверх.       — Что? — возмутился Макс. — Я честно предложил сначала поесть!       — Ага. — Патрик вернул его футболку на место и снова наклонился поцеловать.       Макс уперся в его грудь ладонью.       — Нет уж, так ты никогда не уйдешь!       Патрик взял его руку в свои и поцеловал пальцы.       — Я соскучился, — глядя ему в глаза, произнес он. — Знаешь, со всеми этими собраниями, спорами, Идрисом… Хочу своего парня в безраздельное пользование.       Макс не сдержал нервного смешка.       — И как ты собираешься его… пользовать?       Патрик ожидаемо покраснел. Погладил Макса по бедру.       — Хочу гулять с тобой. Смотреть фильмы. Просто проводить вместе больше времени.       — И все? — Макс просто не мог удержаться — дразнить Патрика было почти так же приятно, как заниматься тем, чем они занимались пару минут назад.       — Не все, — серьезно ответил тот. — Мне тебя не хватает.       — Мы живем вместе, — напомнил Макс.       — И что? — пожал плечами тот. — Если бы я за тобой не увязался, ты бы опять уехал.       — На два дня, — натужно засмеялся Макс. Он и сам чувствовал что-то похожее от того, как изменилась их жизнь за последнее время, но у него не хватало храбрости говорить об этом так открыто, как Патрик. Ведь тогда выходило бы, что он жалеет о сделанном.       — На целых два дня, — кивнул Патрик. Он как будто хотел добавить что-то еще, но в животе у Макса снова заурчало, и он спохватился: — Завтрак.       Но Макс удержал его за футболку.       — Я вытащу хлопья из дома, позавтракаем позже.       Патрик смотрел на него секунду непонимающе, потом до него дошло, чего тот хочет, и на лице появилось то выражение, от которого Максу иногда становилось больно дышать.       Иногда знание того, насколько сильно тебя любят, и в самом деле причиняет боль.       Макс притянул его к себе, снова зарываясь пальцами в волосы. Патрик чмокнул его в уголок губ почти целомудренно, будто проверяя, не пошлют ли его снова за завтраком, но Макс не собирался передумывать. Не до капризов, когда сам хочешь всего и сразу.       — Я люблю тебя, — шепнул Патрик ему в губы. Макс ответил поцелуем. Стащил с него футболку, провел ладонями по спине. Патрик ответил тем же, стягивая с него одежду с таким очевидным нетерпением, что Макс не выдержал и фыркнул. Правда, тут же ему стало не до смеха — ткань футболки затрещала, когда Патрик резко ее дернул, и разошлась. Он будто все еще боялся, что Макс его все-таки прогонит.       Тот прикусил его плечо в отместку за испорченную футболку, но тут же нежно очертил пальцами позвоночник, острые лопатки. Горячим дыханием Патрика обожгло шею, когда тот снова припал к ней губами. Спустился дорожкой поцелуев вниз и грубовато прикусил ключицу.       Макс шумно выдохнул, вцепился в его плечи, придерживая, и Патрик послушно приподнялся — чтобы расстегнуть Максу ширинку и потянуть штаны вниз. На мгновенье они встретились глазами, но почти сразу взгляд Патрика соскользнул вниз, невесомо прошелся по груди и животу Макса. А следом за ним — уже чувствительно и чувственно — ладони.       Макс немного приподнялся навстречу, скорее только обозначил движение — и желание, — и Патрик провел ладонями уже с нажимом. Потер между пальцев соски. Поцеловал, ловя едва слышный — не так-то просто было его сдержать уже сейчас! — стон, и снова выпрямился, разглядывая Макса с жадностью. Скулы у Патрика чуть покраснели, волосы растрепались, а потемневшие глаза горели предвкушением и обещанием, жаром, разошедшимся по коже Макса до кончиков пальцев.       Макс потянул его за плечи, заваливая на себя, зарываясь ладонью в отросшие волосы и целуя уже беспорядочно плечо, шею, щеку.       Патрик вывернулся, впился ему в губы. Макс зажмурился и выгнулся, приподнимаясь на лопатках в попытке прижаться теснее. Патрик надавил ему на грудь, укладывая на постель. Сполз ниже, покрывая поцелуями грудь и живот. Языком нырнул по впадинку пупка. Надавил Максу на колено, заставляя согнуть и отвести ногу. Потерся гладкой щекой о внутреннюю сторону бедра, тронул губами. Бросил шальной, поплывший взгляд из-под ресниц. Улыбнулся жарко и в то же время почти мечтательно.       — Знаешь, какой ты красивый, Макс… — зашептал он. Поцеловал в живот.       — Знаю, — вместо стона выдавил Макс.       — Нет, — Патрик покачал головой. — Даже не представляешь, какой ты для меня.       Макс запрокинул голову, чтобы не смотреть на него. Сдавленно прошипел:       — Ну, не с такого же ракурса об этом говорить!       Патрик засмеялся, щекоча дыханием его живот.       — С любого. Мне иногда страшно от того, как сильно я тебя люблю…       На этот раз Максу понадобилось еще и задержать дыхание, потому что услышать об этом прямо было уже выше его сил. Он почти сказал «мне тоже», но Патрик как раз снова поцеловал ему живот, и слова комом встали в горле.       Патрик спустился поцелуями ниже, обцеловал бедро, зная, насколько там чувствительное место, и снова поднялся выше.       — Кто-то же соскучился, — выдохнув сквозь зубы, напомнил Макс.       — Вот именно, — согласился Патрик, и не думая прекращать его дразнить. — Я ужасно соскучился и хочу тебя всего…       — Ангел Разиэль!.. — Макс закрыл лицо ладонью. — Тебе бы любовные романы писать, — сдавленно добавил он и тут же задохнулся от того, что головку обхватили губы. Нежно, но вполне уверенно.       Макс снова не удержался и запустил пальцы в волосы Патрика — слишком велико было искушение, — со стоном выгнулся и толкнулся ему в рот.       Вот так собираешься в музей, как приличный человек, а потом одна рыжая зараза заставляет забыть обо всем одним прикосновением! Правда, каким…       Патрик вобрал глубже, выпустил изо рта и широко и влажно лизнул по всей длине.       Он прикрыл глаза и выглядел очень… увлеченным, когда, проведя языком по губам, снова склонился над Максом.       — Патрик, — снова поторопил его Макс. Тот только взглянул довольно. Макс погладил его по плечу. Ему уже буквально до дрожи хотелось большего. Хоть как, каким угодно способом, и в то же время… В то же время — когда еще у них получится выехать куда-то и провести вместе пару дней, не думая о делах, демонах и Конклаве? Когда еще получится провести полдня в кровати?       — Иди сюда, — Макс потянул Патрика на себя и перекатился по кровати, целуя его.              

* * *

             Гордон думает, что после разговора с отцом, после его запрета на встречи с Руэри выбираться из Института станет сложнее, но это не так. Видимо, всем достаточно его слова — это отдается мимолетным уколом вины, но та сразу же забывается, стоит вспомнить, ради чего Гордон пошел на это. Ради кого.       Руэри ждет его у реки, на их обычном месте. Сидит, опустив в воду босые ноги, и читает книгу в догорающем закатном свете. На нем короткие штаны и просторная незаправленная рубаха, волосы чуть растрепаны — и Гордон с трудом справляется с желанием коснуться их.       — «Нельзя любить и уважать       Других, как собственное я,       Или чужую мысль признать       Гораздо большей, чем своя.       Я не могу любить сильней       Ни мать, ни братьев, ни отца.       Я их люблю, как воробей,       Что ловит крошки у крыльца», — читает Руэри, когда Гордон садится рядом. Потом поднимает взгляд от страницы. Он насторожен, в противовес собственному легкомысленно растрепанному виду. — Я боялся, что ты больше не придешь.       — Я не смог бы не прийти, — просто отвечает Гордон.       — Твоя семья не будет в восторге, если узнает, что ты продолжаешь со мной видеться.       — Нельзя любить и уважать       Других, как собственное я,       Или чужую мысль признать       Гораздо большей, чем своя, — повторяет Гордон, и Руэри улыбается. Еще немного неуверенно, но это уже что-то. Гордон только теперь, увидев его расстроенным и неуверенным, понимает, как часто Руэри, на самом деле, ему улыбается. Он, оказывается, такой живой и яркий. Совсем не туманный морок, как Гордону почудилось при их первой встрече. И он зачем-то говорит об этом:       — Знаешь, когда я впервые тебя увидел, то даже подумать не мог, какой ты… настоящий, — он все-таки запинается и заканчивает совсем не так, как собирался.       Руэри выгибает бровь.       — То есть, когда ты впервые меня увидел, я тебе не понравился?       Гордону чудится в этом «понравился» двойной смысл, и очень хочется верить, что Руэри имеет в виду то же, что и он.       — Нет, но… — Гордон панически подбирает слова. — Ты был словно сотканный из тумана призрак. Мираж, в который нельзя… который не может понравиться.       Руэри отворачивается, прижимает ладонь к губам.       — Я тебя обидел? — пугается Гордон.       Руэри качает головой, но на него не смотрит.       — Но я сказал что-то не то, да? — с отчаянием спрашивает тот.       Руэри поворачивается к нему, и Гордон понимает, что он беззвучно смеется.       — Понимаешь, Гордон, — с шальной яркой улыбкой произносит он, — в ту первую встречу я очень старался тебе понравиться.       Внутри будто разгорается пламя — но не опасное, не пожирающее все пламя, а словно уютный костерок или даже камин, согревающий все тело.       — Мне так хотелось тебя поразить, — продолжает Руэри, — я помню, как злился и нервничал, вплетая в волосы бусины лунного камня, как путались пряди… А вместо этого, оказывается, я показался тебе ненастоящим.       — Ты… — Гордон придвигается ближе. — У тебя все получилось. У тебя получилось меня поразить, правда. Ты видел меня раньше?       — Когда ты приходил к реке, — Руэри немного понижает голос.       — А каким был я в нашу первую встречу? — Гордон поднимает руку, несмело касается волос Руэри. Тот медленно выдыхает и немного прикрывает глаза — ресницы у него тоже светлые, почти белые, и потому, наверное, видны так четко.       — Ты был как дикий кот, увидевший на своей тропе к водопою косулю, — шепчет Руэри.       Гордон опускает руку на его плечо, ведет ею выше, до шеи. Руэри поворачивает голову и прижимается к его ладони щекой. Внутри что-то дрожит и обрывается, Гордон подается вперед — а Руэри ускользает, поднимается и смотрит сверху вниз довольно и насмешливо.       — Искупаемся? — предлагает он и стягивает рубаху через голову. Так же легко избавляется от штанов и остается перед Гордоном обнаженным.       Бесстыдный. И красивый. Гордон не сводит с него глаз, а потом протягивает руку и гладит изящную щиколотку. Выше, правда, осмеливается скользнуть разве что взглядом. От ступней к коленям, выше и выше, пока щеки не начинают гореть. Очередная улыбка — быстрая, вызывающая, — и Руэри ласточкой прыгает в воду. Выныривает и смотрит.       Гордон путается в рукавах и штанинах, торопливо стягивая одежду. Прыгает, наверняка, не так красиво, поднимает тучу брызг. Руэри дожидается, когда он подплывет ближе, и, поманив его пальцем, ныряет снова. Гордон следует за ним.       Под водой уши закладывает давящая тишина. Вода в реке прозрачная, но под ней все равно темнее — закат уже почти догорел. Гордон видит, как искрится золотым и розовым поверхность реки, а потом его трогают за плечо. Руэри совсем рядом, так близко, что они едва не сталкиваются носами, когда Гордон к нему оборачивается. Их окружают подхваченные водой волосы Руэри — серебристые туманные завитки. Тот касается кончиками пальцев груди Гордона, потом прижимает к ней ладонь, и, кажется, сердце начинает биться быстрее и сильнее только от этого. Светлая кожа Руэри расцвечена синим и розовым. Гордон гладит его пальцы. Он вдруг понимает, зачем Руэри позвал его сюда, что хотел сказать. Здесь они совсем одни, и нет никого и ничего — ни отца Гордона, ни Конклава, ни старых обид, ни предубеждений, стоящих между их народами. Здесь неважно, что они — фейри и нефилим. Здесь есть только Гордон, Руэри, глубина — и близость.       Они подаются друг к другу одновременно, Руэри скользит рукой с груди Гордона на спину, а тот хватается за его плечо. Привлекает к себе. Губы касаются губ сначала едва заметно, но тут же прижимаются вплотную, почти до боли, так, чтобы не пропустить воду, так, чтобы даже она больше не стояла между ними…       Гордон не сразу понимает, что уже свободно дышит над поверхностью реки. Руэри целует его, собирая с губ капли воды, гладит по лицу, прижимает к себе, а Гордон только дрожит, наверняка до боли сжимая его плечи. Ему кажется, еще немного — и он умрет прямо здесь и сейчас от того, как колотится сердце. Или взлетит. Или — расплачется.       Руэри целует его веки, скулы, обхватывает лицо обеими руками. У него подрагивают пальцы, и он так смотрит своими невозможными сияющими глазами всех цветов сумерек, что Гордон обмирает.       А Руэри говорит:       — Я люблю тебя.       И смеется, прижимаясь лбом к его лбу.              

* * *

             Хогвартс-экспресс Патрик сфотографировал со всех сторон, сделав не меньше двух дюжин снимков, но на этом решил не останавливаться.       — Макс, — шепнул он. — А достань шляпу и мантию?       Макс смерил его скептическим взглядом. Ну, допустим, он сам не отказался бы от атмосферных фоток, тем более, что сувенирные шмотки у них были еще с поездки в Лондон. Но колдовать на глазах примитивных?       — В туалете, — подсказал Патрик.       Он смотрел с таким ожиданием и предвкушением, что у Макса в кои-то веки не хватило вредности спорить. Зато ехидно прокомментировать едва ли не каждый кадр — вполне. Особенно когда Патрик стал вылавливать ни в чем не повинных прохожих и просить сфотографировать их вместе.       — За учеников мы все равно не сойдем, — нудел Макс, стоя на ступеньках за его спиной. — К тому же, я бы закончил седьмой курс, когда тебе было бы только пятнадцать.       — Ты сам всегда говоришь, что я выгляжу младше своего возраста, — припомнил ему Патрик.       — Не настолько же!       — Тогда представь, что мы — двое молодых учителей…       — Учителя не ездят на Хогвартс-экспрессе, они могут аппарировать в Хогсмид.       —… двое молодых учителей, которые сопровождают поезд в неспокойное время.       — Еще скажи — нанятые для охраны авроры, — ехидно предложил Макс.       — Отличная мысль! — Патрик просиял, притянул его к себе за мантию и чмокнул в щеку. Это и сняла смешливая девушка с зелеными волосами, которой Патрик вручил фотоаппарат.       Тоже, кстати, ранее вытащенный из дома магией.       Девушка затараторила что-то, насколько Макс мог понять, по-итальянски, и Патрик, заранее нанесший глоссолалию, разулыбался.       — Что она сказала? — прокурорски спросил Макс, стоило девушке отойти.       Патрик пожал плечами.       — Что мы милые.       — И что ты ответил? — напрягся Макс.       — Спасибо, — ответил тот беспечно.       Макс только вздохнул обреченно.       — Ты безнадежен, — заявил он. — Мы уже больше года живем вместе, и ты так и не научился язвить.       — Я девятнадцать лет прожил с ЭрДжи, — напомнил Патрик и согласился: — Я безнадежен.       А потом затащил Макса внутрь. Прижал к стене в коридоре.       — Представим, что у двух молодых учителей роман? — предложил он, целуя Макса под подбородком.       — Мы все еще в общественном месте, — проворчал тот, тем не менее, опуская руки Патрику на поясницу.       Посетителей в будний — и ясный, что немаловажно! — день в музее было не очень много, но все они, кажется, пришли только ради Хогвартс-экспресса.       — Ну, здесь и сейчас нас никто не видит, — шепнул Патрик уже в губы, тем не менее, оставляя Максу самому преодолеть оставшиеся пару дюймов, самому сделать выбор.       Хотя, о каком таком выборе могла идти речь…       Макс поцеловал его. Оперся спиной о стену, шире расставил ноги и позволил Патрику прижаться теснее, более того — сам притянул его ближе, желая за эти пару минут получить как можно больше. Патрик схватился обеими руками за мантию на его груди, потом скользнул ладонями к плечам. От его губ — теплых, влажных, мягких — просто невозможно было оторваться. Макс напомнил себе, что их могут увидеть — и закрыл глаза, тут же забывая обо всем. Ничто не имело больше значения, кроме обнимающих Макса рук, кроме губ, ищуще прижимающихся к его губам.       Патрик обхватил его лицо ладонями, погладил большими пальцами скулы — и все-таки отстранился первым. Макс перехватил его руку, переплел пальцы.       — Я уверен, все наши знакомые думают, что это я плохо на тебя влияю и учу дурному, — сказал он.       — Например, целоваться в музейном экспонате. — Патрик так улыбался, что его до смерти хотелось поцеловать снова. И снова. И снова… Но прежде чем Макс успел решиться — или, наоборот, хотя бы себя призвать к порядку, — тот шагнул назад и подмигнул.       — Но нам-то известна правда.       Они вышли из вагончика, и Патрик вдруг толкнул Макса.       — Смотри, а это не тот парень из морга? Дик, кажется.       Тот огляделся и в самом деле выцепил взглядом среди посетителей музея вчерашнего оборотня. Не слишком веселого, что, впрочем, объяснялось тем, что рядом с ним отиралась пара мальчишек лет шести-семи. Детей, за исключением Молли, Макс недолюбливал, так что вполне понимал его настроение.       — Привет! — дружески махнул ему рукой Патрик раньше, чем Макс успел на него цыкнуть.       К несчастью, Дик Патрика услышал и даже подошел поздороваться. Радости от встречи он, как и Макс, не испытывал и не скрывал этого.       — Развлекаетесь? — кисло спросил Дик, будто сам пришел в музей не за этим.       — Имеем право, — тут же окрысился Макс, углядев в этом упрек своим — и Патрика! — профессиональным качествам. — Де… — он спохватился, что народу вокруг многовато, и успел поправиться: — Дело сделано, а как мы распоряжаемся нашим свободным временем, посторонних не касается.       — Не касается, — еще кислее кивнул Дик. — Но вы бы своим свободным временем как-то поосторожнее распоряжались, без эксцессов.       Макс начал подозревать, что об охоте на демона и истории с «карстовым провалом» ему все-таки известно чуть больше, чем примитивным, но на вопросительный взгляд Патрика только безмятежно пожал плечами. Хочется Дику скандалить — пусть попробует, Макс-то на этом собаку съел.       Правда от скандала их отвлек один из мальчишек, требовательно потянувший Патрика за рукав мантии.       — А можно шляпу, сфоткаться?       — Нет, — отрезал Макс.       — Конечно, — одновременно с ним ответил Патрик.       На возмущенный взгляд он ответил умильным и стянул шляпу с головы, чтобы нахлобучить мальчишке на макушку.       — Хотите, я вас сфотографирую? — тут же предложил он.       Мальчишки просияли.       — Может, лучше это было бы сделать Дику, — намекнул Макс.       Но тот, если и был не в восторге от такой компании для детей, вслух говорить этого не стал, и мальчишки утащили Патрика к поезду. Какое-то время Макс с Диком молча наблюдали за ними.       — Племянники? — в конце концов нарушил тишину Макс.       Дик скосил на него взгляд:       — Как ты понял?       Макс пожал плечами.       — Для детей слишком взрослые, разве что ты их лет в пятнадцать заделал.       — Мог бы и в пятнадцать, — проворчал тот. — Если бы хоть когда-то заблуждался в том, какая это головная боль. — Он посмотрел на Макса, потом снова — на Патрика, который все еще возился с мальчишками. — А у вас?..       — Нет, — не дослушав, перебил Макс. — Нет.       — А у твоего парня отлично получается, — мстительно добавил Дик.       — Надеюсь, племянники не сводные? — не удержался Макс. — Следи, чтобы не взяли с нас пример!       Дик ответил одним только красноречивым неприязненным взглядом.       Помолчали.       — Кстати, почему дети прогуливают занятия? — не удержался Макс.       — Потому что кто-то устроил их школе незапланированный выходной, — процедил Дик. — Я мог бы сегодня отсыпаться после смены!       Общению с племянниками он определенно был не рад.       — И посмотреть парочку индийских фильмов? — припомнил Макс.       — Именно.       Помолчали еще.       Патрик с мальчишками скрылись в поезде.       — Так что там все-таки у вас с фейри? — спросил Макс.       — Ничего особенного, — Дик повернулся к нему. Кажется, он был рад поговорить о политике, а не о детях. — По сути то же, что у всех: у фейри свои интересы, у нас — свои.       — И они взаимоисключающие? — предположил Макс.       — Почему ты спрашиваешь? — с подозрением уточнил Дик.       Макс снова пожал плечами, огляделся со скучающим видом.       — У меня есть некоторый опыт общения с фейри.       — О, я слышал, — с сарказмом протянул Дик. — Твой опыт общения с ними закончился тем, что фейри получили все, что хотели, и еще вишенку сверху.       — У нас в планах, знаешь ли, не было поддерживать чью-то сторону, — безрадостно заметил Макс. — Фейри помогли…       — Фейри помогли на выгодных для себя условиях, — перебил Дик.       — Как интересно, — себе под нос пробормотал Макс, — вроде страна другая, а один хрен все в курсе…       — Все в курсе, потому что за остроухими глаз да глаз нужен, — проворчал тот. — Кроме того, Дублинский Институт первым вернул им право носить оружие. А за одними идиотами-нефилимами уже потянулись остальные.       — Это давно нужно было сделать, — ответил Макс. — И мне наоборот кажется странным то, что спустя больше чем год Конклав все еще ведет споры на эту тему. До сих пор все случаи, когда фейри разрешили носить оружие — это решения отдельных глав Институтов.       — Надеюсь, повсеместно им оружие и не вернут.       Макс уставился на Дика прищурившись.       — Послушай, — начал тот, будто все же оправдываясь, — у нас не очень-то клеится дружеское общение…       — Совсем не клеится, я бы сказал, — вставил Макс.       —… но это не значит, что я закостенелый расист и не перевариваю никого, кроме своих, — договорил Дик. — Честно, я не имею ничего против магов, примитивных, вампиров…       — Которых здесь нет, — снова прокомментировал Макс.       —… или нефилимов. Да, Конклав — сборище идиотов, но это как правительство примитивных — все им всегда недовольны, но его ограниченность не делает ограниченными всех и каждого.       — Поражен широтой твоих взглядов. Удивительно просто, откуда у тебя предубеждение к фейри и как оно с ней уживается.       — Фейри единственные, с кем невозможно ужиться, — убежденно произнес Дик. — Потому что они никогда не будут стараться ужиться с кем бы то ни было. Собственно, весь их образ жизни, их отчужденность, их нежелание принять то, что мир меняется, говорят об этом.       — Возможно, им просто комфортнее в своем собственном мире.       — Конечно. Будь их воля, они бы всю планету превратили в этот свой мир…       — Ангел Разиэль! — Макс фыркнул. — Вот только не надо рассказывать мне о всемирном заговоре и планах фейри по захвату мира, это звучит бредово. Знаешь, Дик, если ты кому-то не нужен и этот кто-то вполне способен прожить без твоей сиятельной персоны, это еще не делает его мировым злом.       — Фейри нельзя доверять, — буркнул Дик и замолчал: Патрик и мальчишки вернулись. Все трое держали в руках по рожку мороженого, Патрик — целых два. Один он протянул Максу, уставившемуся на него в немом возмущении.       — Конец октября! — напомнил он.       — Если они заболеют… — строго вторил ему Дик.       — Они сказали, что им можно, — попытался оправдаться Патрик.       — Детям нельзя верить! — категорически заявил тот.       — Никому нельзя верить, — поддел Макс.       Дик взглянул на него растерянно, потом осознал, что сказал, и усмехнулся.              

* * *

             Гордон возвращается в Институт только под утро, взбудораженный, напряженный, с горящими от поцелуев губами, с руками, помнящими тепло Руэри и гладкость его кожи. Темная ночь для него рассыпается яркими красками, Гордон впервые чувствует себя таким живым, впервые воспринимает все так остро, так ясно. Он останавливается в зале Института между старыми растрескавшимися скамьями и долго смотрит на витраж в конце зала, за алтарем. Сейчас, пока снаружи еще темно, он прячется в тенях, но после полудня солнце оказывается прямо за ним и расцвечивает его лучами, превращая в настоящее произведение искусства — едва ли не единственное в этом мрачном, прогнившем месте. Контраст слишком силен: Гордон еще чувствует пряный запах цветов от своей одежды, запах обнимавшего его Руэри, еще только-только успокаивается заполошно колотящееся от его близости сердце — и тут вокруг надвигаются мгла и тлен Института.       Гордон находит свечу, зажигает и поднимается с ней наверх по темной лестнице. Но вместо того, чтобы проскользнуть незамеченным в свою комнату, идет дальше, мимо оружейного зала, мимо библиотеки. Толкает дверь в самом конце коридора, тяжелую, обитую железом, с высеченными на ней рунами и молниями — знаками рода. Свет свечи отражается от стеклянных витрин, выхватывает из темноты оскалившийся череп с кусками ссохшейся плоти на нем.       Зал трофеев.       Гордон идет по нему медленно, всматриваясь в каждый выставленный экспонат и запрещает себе отводить глаза. Отвратительное, ужасное зрелище, результат жестокого мародерства, изжиток прошлых времен. От которого его отец не спешит избавляться. Кто знает, не мечтает ли он на самом деле пополнить этот зал новой добычей?       На мгновение Гордон забывает, как дышать. За очередным стеклом он видит крылышки фей. Прозрачные, тонкие, будто высохшие листья или лепестки цветов, и такие же хрупкие. Если его отец продолжит недобрые традиции старика Алоизиуса, то кто может поручиться, что однажды в этом зале не окажется на постаменте голова Руэри?       Ярость охватывает его неожиданно, и потому Гордон абсолютно неспособен с ней справиться. Он одним движением смахивает стекло, накрывающее крылья фей, в сторону, и, не обращая внимания на звон, роняет горящую свечу на постамент.       Крылья вспыхивают мгновенно. И быстро сгорают, сворачиваясь, будто клочки бумаги. Огонь на них отсвечивает колдовской синевой и быстро гаснет, стоит крыльям догореть. Ему больше не на что переброситься. В зале снова становится темно — даже днем солнечный свет едва пробивается через плотные портьеры, закрывающие окна. Гордон трогает пальцами серебристый пепел — и отдергивает руку, почувствовав острый укол. Будто укус или…       Искра. Отброшенный пепел падает на книги, разложенные на столе рядом и не накрытые стеклом — и те, вопреки всему, вспыхивают! Вспыхивают от прикосновения одного только пепла! Гордон отшатывается и несколько секунд смотрит на разгорающееся пламя, не в силах поверить в то, что видит. А оно стекает с постамента с книгами, вгрызается в деревянные панели пола, начинает взбираться по тяжелой ткани, накрывающей соседний стол. Лижет основания шкафов — а секундами позже уже перебирается с полки на полку. За какие-то мгновения, которые Гордон просто крутит головой из стороны в сторону, пламя распространяется по залу.       Гордон пятится, потом оборачивается и вылетает из зала, растерянный и напуганный, и сталкивается в дверях с Бэзилом. Тот хватает его за плечи.       — Что ты… — начинает он и смотрит ему за плечо. — Что ты наделал! — кричит он. И тут же, еще громче: — Пожар!