Мне приснился страшный сон...

За всеми повседневными заботами – молитвами в часовне, работой в саду, мытьем посуды, шантажами, расследованиями и убийствами – падре и не заметил, как наступила весна, страстная неделя. Солнце вовсю грело старые (но вечно молодые) кости падре, и термометр показывал +17. Сад вокруг приюта покрылся бело-розовой дымкой. Могилки детей заросли нежной травой. На лицах искариотов оттаивал похоронный налет. Казалось, такая боль, такая скорбь – но все чаще и чаще под пронзительно-голубым небом звучали шутки, и молодые ребята, когда падре отворачивался, вовсю дурачились. Хайнкель иногда присоединялась к ним, чувствуя непонятную вину – как она может радоваться, когда на заднем дворе выстроились в ряд кресты над детьми, которых она любила? Однако же – могла, и радовалась. «Род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки»*, - сказал ей падре на исповеди. Весна наступала, беспощадно наплевав на зиму, воцарившуюся в груди Андерсона, - но это было правильно и хорошо. Падре готовил крупную операцию против вампиров Ватикана. Спарринги с Серас не стали частью его жизни, как бы ему ни хотелось, - перелеты над морем были для нее, вампира без хозяина, сложноваты, - но пару-тройку-четверку раз он все-таки с ней станцевал. Конечно, побеждал всегда он, перед этим обязательно поддаваясь – и когда Серас зажигалась азартом, и ей казалось: вот-вот, сейчас она его достанет! – Андерсон ухитрялся приставить клинок к ее горлу или обездвижить: молодец, девочка, но не возгордись. Серас было досадно, но она никогда не теряла контроль над клокочущей тьмой внутри, которая пыталась ей что-то нашептать… злое – например, ударить священнику в спину и испить его крови. Андерсону досаждало ощущение присутствия ночной твари рядом, но он никогда не терял контроль над полузвериным безумием внутри, которое пыталось заставить его надавить клинком чуть сильнее, чем нужно. Такие, пусть и несерьезные, тренировочные, дуэли открыли падре многое о нем самом: например, то, что у него и Серас гораздо больше общего, чем он думал. Как инструменты они оба имели одну суть – часть души Андерсона тоже была отдана дьяволу: расшатанная психика иногда могла дать сбой, как когда-то в Патрике, когда пострадали люди, попавшие под руку. Впервые Андерсон задумался, что любая модификация тела, созданного Богом по образу и подобию Его и потому совершенного, это, по сути, богохульство и тяжелый грех, наказанием за который стала сложность с удержанием контроля. Он стал больше уважать Серас, которая сражалась с такими же проблемами, как и он, будучи такой юной – и сражалась так хорошо. Серас преданно смотрела на падре снизу вверх, невольно постоянно сравнивая его с Алукардом. Андерсон оказался совсем другим, чем она думала: он умел шутить, он умел учить, и один раз она увидела его улыбку – не оскал во время битвы, а теплую, искреннюю улыбку, которая полностью преобразила его лицо. Андерсон был начитан и умел готовить чай, который, забывшись, однажды предложил Серас. Она, конечно, не пила – но в конце концов, это было мило! Она продолжала, не сомневаясь, ждать возвращения своего хозяина, но теперь к этому твердому приятному чувству добавлялась горечь – она знала, что, когда Алукард вернется, не будет больше ни спаррингов, ни чаепитий, ни разговоров о религии (Андерсон чисто рефлекторно не оставлял попыток перевести Серас в католичество). Не будет и самой ученицы-Серас – Алукард и Андерсон будут снова бесконечно увлечены друг другом, а Серас останется в позиции вечного наблюдателя, никому не нужного ребенка. Деньги Андерсон бессовестно крал у третьего и других Отделов. Он просто брал те средства, которые должны были выписываться на тринадцатый – ведь Искариоты продолжали работу. Закупалось оружие, Луиджи пытался усовершенствовать свою «Милость Божью», и сыпь на лице подопытного вампира поменяла цвет на фиолетовый. Месяц назад Андерсон отправил одного из Искариотов на службу в другой отдел, и тому удалось опознать вампиров в некоторых мелких чиновниках Церкви. Играя роль человека, которому до чертиков надоела прошлая армейская муштра Андерсона, мальчишка вышел на правильные контакты, и сейчас Андерсон, стоя под вечерним приятным ветром, несущим запах травы и каких-то цветов, ждал вместе со всеми, когда тот вернется с последними новостями. Когда на дороге наконец-то показалась фигура, Андерсон было облегченно выдохнул – опасное все-таки это было дело, а проворачивал его совсем мальчик, пусть и талантливый, - но потом напрягся. Что-то было не так. То ли в походке, которая раньше не была такой плавной… То ли в том в солнцезащитных очках, хотя уже опустился вечер… То ли в том, что он еле плелся, хотя обычно этот… А, точно, Паоло - несся, смешно подскакивая на каждом шагу, и только ближе к воротам снижал скорость и пытался выглядеть взрослым и солидным. - Благослови тебя Господь, Паоло. Какие новости? - У меня их две, одна хорошая, другая плохая, - сказал тот, подходя к Андерсону и рассевшимся вокруг искариотам. – И сообщение. - Начинай с хорошей. Паоло молча протянул сумку: - Все чертежи. Я выделил кабинеты, где работают нужные нам… экземпляры. Сигнализация тоже отмечена. И противопожарная система, как Луиджи просил. Я приблизительно знаю место, где регулярно проводятся общие встречи нелюдей… Это не только вампиры. - Молодец. Продолжай. - Сообщение… - он замялся. – Меня просили передать, что…Верховный понтифик, отец Александр, приглашает вас на утреннюю мессу в пятницу. Но это очень странно, ведь… - Ведь эта пятница страстная, и мессы нет. - Именно! Есть Преждеосвященная литургия и чин поклонения Кресту в полчетвертого дня… Но Вас просили прийти раньше. Очень просили, если не получится утром, то хотя бы часа в три прийти. Андерсон сжал зубы. Значит – вот она, война. Их наступление будет в пятницу, в утренние и дневные часы, когда вампиры ослаблены. А три часа дня – час крестной смерти Спасителя… Их ждут, более того, их приглашают – настолько уверены в своих силах? Знают, что искариоты к чему-то готовятся? - Хорошо. Спасибо. А плохая новость? Паоло громко сглотнул и стянул очки. Кто-то за спиной Андерсона ахнул. В вечерних сумерках ярко горели алые глаза. Паоло смотрел на Андерсона жалко, со страхом и мольбой зверька, у которого что-то нестерпимо болит. - Я не хотел. Я не хотел этого. Меня заставили. Меня привязали… Из меня пили. Это такая мерзость. Я так этого не хотел. Но меня не отпускали. Я кричал… Я молился… Это не помогло. А когда со мной сделали…это… Мне сказали передать вам то, что я передал. Извините меня, - Паоло начал плакать, и кровавые потеки на его лице выглядели жутко, - извините меня. Пожалуйста. Простите меня. У Андерсона не дернулся ни один мускул на лице. В руку скользнул штык. Получается, из него пили, но он явно не истинный вампир. А главное, от него не тянуло могильным холодом, и интуиция падре почти не подавала знаков – впрочем, возможно, это только пока, пока Паоло не остыл в полной мере. Но падре не собирался ждать. Искариоты смотрели на Паоло со страхом и сочувствием, кто-то поглядывал на падре с ужасом – все знали, что у Андерсона с вампирами разговор был короткий. - Сын мой, ты желаешь исповедоваться? Паоло, которого трясло от сдерживаемых рыданий, кивнул. Но, когда Андерсон начал читать молитву, юноша закричал, сгибаясь пополам и сжимая уши. - Господи-и-и, прости-и-и, - выл он на одной ноте, - больно-о-о… Андерсону тоже было больно – единственное, что он мог подарить мальчику перед смертью, - исповедь – и того лишили, сволочи. Он осенил крестом Паоло, и тот высоко вскрикнул. Бесшумно подошедший Луиджи дернул Андерсона за рукав: - Прежде чем вы его убьете, дайте мне протестировать на нем Милость. Андерсон кивнул, и Луиджи бросился в лабораторию в сарай. Где-то через минуту Паоло разогнулся. - Это ужасно. Мне казалось, моя душа рвется из тела прочь, и это такие муки… Такая боль! - В теле? – раздался голос Хайнкель. Паоло повернул к ней обезображенное страданиями лицо. Он не плакал, но теперь кровь текла из прокушенной клыками губы: - Да. И нет. Где-то между телом и душой… Представь, что ты потеряла что-то, что ты любила больше всего на свете, и ты знаешь, что шансов найти это нет. А уши словно взрываются при этом. - Паоло, - мягко сказал падре, - позволь мне тебя освободить. «И насадил Господь Бог рай в Едеме на востоке; и поместил там человека, которого создал». ** Паоло кивнул, вытирая рукавом бордовые потеки. Кто-то из искариотов неуклюже поднялся с земли, развернулся и побрел в сторону дома – Андерсон заметил краем глаза и отметил, что это был Марк, хороший приятель Паоло. Андерсон не мог его винить. - Подождите, сейчас я проверю и умирайте на здоровье, - это Луиджи вернулся с большим пульверизатором. – Пшшш! Паоло удивленно моргнул – и через пару мгновений по его лицу пролегла ярко-фиолетовая полоса. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, - и его голова сползла с шеи; второй клинок разрезал грудную клетку, как масло. Кого-то вырвало. Луиджи задумчиво смотрел на труп. - Он не превратился в прах, потому что совсем свежий? Интересно… Правильно вы, падре, его быстро укокошили, а то бы понос начался еще, неприятно бы было. - Луиджи, - сказал Андерсон, - какой же ты все-таки дрянной человек. Падре плюнул под ноги, развернулся и пошел в дом за мусорным мешком. Настроение было паршивое. *Книга Екклезиаста ** Быт. 2,8