***
— То есть, всё, это последний рывок? Хайнкель и Андерсон сидели на кухне в ночь перед наступлением. — Нельзя отложить? Штука Луиджи не убивает. Они показали, что знают наши планы. Сплошные минусы. — Нет, Хайни. Либо сейчас, либо никогда. Не думаю, что нам дадут больше времени. Потом, вампиры в своей гордости истинные дети Сатаны и недооценивают нас… — Хороший такой подарок на Пасху, — фыркнула Хайнкель без веселья. — Представляете, если у нас все получится, мы сможем заявить, что полностью очистили от вампиров целую страну! — Да… Они молчали. — Отец, а что будет, если вам придется убить Папу? Андерсон сдвинул светлые брови: — Я думал об этом, Хайни. Я поступлю с ним, как с любым обращенным человеком, как с Паоло. Такой вариант есть — вампиры могли совершить над ним такое же насилие. — И как вы будете с этим жить, отец? — В назначенный день понесу тридцать серебренников в храм, а сам повешусь на верёвке соломенной. — А, — сказала Хайнкель. — Точно. Они снова молчали. Хайнкель смотрела на Андерсона и вспоминала, как застигла однажды Елену за тем, что она нежно обнимала плащ Андерсона. Хайнкель разозлилась тогда ужасно, решив, что медсестра обшаривала карманы… Или подкидывала что-то… — А что будет, если вы не вернетесь? Андерсон усмехнулся: — Об этом я тоже думал. Это возможно. Паоло все-таки принес новости — среди церковников есть несколько вервольфов, не один. Не думаю, что встречу нового Алукарда, но всегда есть вероятность… Что за вопрос, Хайни. Будешь жить без меня. — Но я не хочу жить без тебя! Андерсон подошел к ней и обнял, и она стиснула зубы, не в силах выразить ноющую боль и отчаяние. Она бы расплакалась, но изо всех сил сдерживала свой бабский порыв — веду себя как истеричка! Юмиэ бы так смеялась, так смеялась… — Однажды все равно придется, Хайни. Бедный мой ребенок… Ты справишься. Все будет хорошо. Андерсон не представлял свою жизнь после очищения Ватикана и не собирался возвращаться.***
- Братья, — сказал Андерсон, — я хочу, чтобы вы знали, зачем мы идем в Ватикан. Искариоты смотрели хмуро. Было раннее утро, с неба моросило. — Вы видели, что они, убийцы, сделали с Паоло. Вы видели, что они сделали с нашими детьми. Вы видели, что они сделали с нами. Наша работа здесь и в Англии показала — среди служителей церкви живут вампиры, искушают их, соблазняют на смерть вечную против жизни вечной. Нет греха в том, что мы собрались делать. Мы не вредим Церкви, мы ее спасаем. Сам Папа в опасности — кровопийцы творят свои черные дела, прикрываясь его именем. Только мы можем опознать зло и пойти на смертный грех во имя Божье. — Даже напасть на Ватикан? Даже в соборе святого Петра? — Да, даже в соборе святого Петра. Даже в страстную пятницу. Мы предатели и не предатели. Мы верные слуги Господа нашего, смиренно просим мы прощения у него и смиренно избавляемся от врагов его. И я спрошу вас, кто вы? — Мы Искариоты, легион Иуды Искариота. — И спрошу я вас. Искариоты, что держите вы в своей правой руке? — Кинжал и склянку с ядом. — Тогда спрошу вас, Искариоты, что сжимаете вы в своей левой руке? — Тридцать серебренников и соломенную верёвку. — Так скажите, кто вы есть, Искариоты?.. И пока его отряд, как один огромный организм, отчитывал клятву, Андерсон все думал и думал — кто же мы есть, Искариоты?.. В чем мое предназначение?..***
— Смотри, в этом месяце туристический поток должен быть больше. Мы можем организовать экскурсию в нашу обсерваторию… Che cazzo?! На бумагах в руках итальянца расплывались капли, заморосило холодным дождем с потолка. Он поднял голову и в ужасе расширил глаза: — Томмазо, что с твоим лицом? Томм… Шея хрустнула, и итальянец свалился мешком на пол. Томмазо подбежал к витрине и в отражении увидел уродливую фиолетовую сыпь на лице. А потом — фигуру за спиной. — Вот ты и попался, голубчик, — прошепелявила фигура. — Аминь! И раздался выстрел.***
Если бы не серьезность ситуации, это было бы даже весело. Искариоты, вампиры, обычные, ничего не понимающие, священники и даже случайные туристы бежали, спасаясь от струй воды, посылаемых сбесившейся противопожарной системой. Во всех зданиях центра неожиданно прорвало трубы. В каких-то местах вода оказалась освященной, и кроме непонятной сыпи на лицах и руках вампиров появлялись и ожоги. Сыпь была не только фиолетовой, но неизменно яркой и заметной издалека: — Так, тебе зеленого, а мне розового! Приглушенный звук выстрела — словно хлопок из хлопушки — и вот уже только пыль прибивается каплями к полу. Где-то было не так просто, и немного пришедшие в себя вампиры давали ожесточенный отпор. Где-то прогремел первый взрыв. — Луиджи, твою мать, срочно сюда! Нам нужен медик! И Луиджи, до того нервно облизывавший губы и смотревший на дела рук своих, спешил кого-то спасать. Но в апостольском дворце все было тихо. На аудиенцию к Папе Андерсон явился в приличном виде — плащ был сухой и без пятен крови. Клинки приятной тяжестью ощущались где-то в складках ткани. Андерсон преклонил колени: — Святой отец. Иоанн Павел Второй сидел, повернувшись к Андерсону спиной. Андерсон испытывал благоговение — не столько к человеку, к которому пришел, сколько к красоте убранства дворца. — Встань, дитя мое. Я давно хотел с тобой поговорить. Кресло развернулось, и Андерсон увидел перед собой… — Майор! Майор, выглядевший немного нелепо в папском облачении, улыбнулся Андерсону, как хорошему старому знакомому. — Кофе, чай, какао? Барбекю? Майор щелкнул пальцами, и в комнату вошел, катя перед собой тележку с фруктами и пирожными, Шредингер — тоже в облачении. Увидев падре, весело замахал рукой: — Привет-привет! — Где Папа? — напряженно спросил падре. — Где-где, на курортах Кубы, отдыхает. Мы с ним немного поговорили, — сказал Майор, ожидая, когда Шредингер нальет в чашку сладкий напиток, — и он решил, что вечная молодость здесь и сейчас лучше, чем непонятные загробные перспективы. А вдруг ад? Нет уж, спасибо! — Этого не может быть. — Ну, знаешь, болезнь Паркинсона, перелом шейки бедра… Опухоль в кишечнике… По-моему, он сделал правильный выбор! — Ты врешь, — убежденно сказал Андерсон. — Может, и вру. Не присядешь? Андерсон покачал головой: — Как ты выжил? Майор засмеялся: — А я и не выживал! Меня подобрали ваши, ватиканские… И все это время я комфортно жил в стенах дворца. Четырехразовое питание, шедевры искусства! За небольшую помощь, конечно. История между вами и нами гораздо интереснее и теснее, чем можно представить… Майор отхлебнул из чашки. — Честно говоря, я думал, что когда Алукард исчезнет, то исчезну и я. Это было бы прекрасным финалом! Битва за Англию была чудесная, просто чудесная… Но потом я спросил себя, — а почему она должна быть единственной? Андерсон стоял, окаменевший. — Я готовился к ней всю свою жизнь. Я сделал все, чтобы победить. Но… Алукард до сих пор не до конца мертв, верно? И потом, есть ты… Сколько еще на свете удивительных, бесчеловечных, замечательных монстров, которые желают убивать! Найти и уничтожить, ха-ха! Конечно, Алукард — уникум… Возрадуемся же, что мы не довели дело до конца. Майор насмешливо посмотрел на гиганта Андерсона с высоты своего кресла: — Но тебя уход Алукарда выбил из колеи сильнее, чем мы ожидали… Ты знаешь, почему я не убивал Максвелла? Потому что он любил войну так же, как и я. Этот монашек — способный мальчик. Я не думал, что ты так мягок. Мы постарались напомнить тебе, для чего ты живешь… — Напомнить — как? Майор всплеснул руками: — Конечно же, забирая у тебя все, что отвлекает от миссии! Детей… Друзей… Ах, какое чудесное сражение будет сегодня! Сегодня я не собираюсь умирать, но даже если вдруг… Увидеть отчаяние человека, у которого ничего не осталось, — удивительное зрелище! Мне всегда было интересно, где лежат пределы у таких, как ты… Психология — прекрасная наука, Александр! Все сразу поняли, все сразу ощутили, если не победить это чудовище — нам всем конец. Мы думали так об Алукарде… Но вот оно, истинное чудовище, передо мной. — Сегодня ты падешь, монстр, — сказал ему Андерсон, доставая клинки. — Посмотрим, — весело сказал Майор. — Пока твои люди прореживают наши ряды… Особенных людей не должно быть слишком много, Александр, это опасно и не нужно. Андерсон бросил штык, и он со звоном отскочил от невидимой преграды. — Тебе ничего не поможет, это очень хороший сплав, — сказал Майор. — А если ты и убьешь меня, падре, это ничего не решит, потому что война — часть этого мира. Люди всегда будут воевать. Потому что они любят воевать. Он еще раз щелкнул пальцами, и дверь медленно отворилась: — А чтобы тебе не было скучно… В зал тяжелыми шагами вошел Гюнше, но Андерсон уже не видел его. Андерсон скользнул рукой в карман, где в пальцы тут же лег, словно всегда ждал, гвоздь святой Елены. Андерсон не знал, как он оказался там, — да и неинтересно ему было. Что я хочу? В чем мое предназначение? Убить Майора? Убить Алукарда? Что мне делать? Нет, Интеграл Хеллсинг, «Найти и уничтожить» — это ваш девиз. Посмотрите, куда он нас завел… Я верю в Бога, я верю в милость его, я верю в любовь Его. Я не хочу уничтожить. Я хочу спасти. Помоги мне, Боже, спасти всех, кто мне дорог, и спасибо тебе. И священный гвоздь ворвался в живую плоть и коснулся сердца. — Нет!!! Хайнкель бежала изо всех сил, сзади бежал за ней, пытаясь остановить, Луиджи. Гюнше обернулся к ним. Майор разочарованно посмотрел на Андерсона: — Я думал, ты тоже хотел победить Алукарда… Как глупо. Из-за такой мелочи… Ты меня разочаровал. Тёплая, огромная сила текла по Андерсону, пока сквозь его тело без боли прорастали тернии. Его воля растворялась в этом светлом потоке, и он подчинился невидимой руке, которая словно гладила его по голове: ты достаточно играл, тебе пора отдохнуть, я услышал тебя, я все сделаю сам. Андерсону казалось, что он оторвался от земли и вознесся над бездушным Майором, над Гюнше, который не хотел никакой битвы, никаких страданий, а просто уже найти покой, и с обреченной завистью смотрел на Андерсона, который нашел его прямо сейчас; над Хайнкель, которая вцепилась в упавшее тело Андерсона с криком и слезами — не плачь, Хайни, у тебя все будет хорошо, я вижу, ты займешь мое место, — над Луиджи, который пытался оттащить Хайнкель — Луиджи, не теряй человечность, помни, кто ты такой, Луиджи, — … Я хочу спасти Алукарда. Из тела Андерсона выстрелил острый побег, со звоном разбивший стекло и проткнувший голову Майора. Ростки заструились во все стороны, перетирая металлические пружины в пыль, стирая информацию о том, кем когда-то был этот механизм. Остальные побеги вились вокруг Андерсона и сплетались в крепкий кокон вокруг его тела, разделяя его и Хайнкель, ограждая его от мира. Хайнкель кричала. Прости меня, Хайни, маленькая моя. Доведи операцию до конца. Защити всех, кого не смог я. Будь сильной и смелой. Дети мои. Энрико. Ренальдо. Я иду к вам. Андерсон сомкнул веки и тихо заснул. *** Андерсон снова был в горящем Лондоне. Он стоял, светлый, чистый, почти светящийся, на грязной улице. Отблески пожара плясали на стенах. Он пошел вперед, как в каждом своем сне, дошел до поворота — и в этот раз смог сделать следующий шаг. В центре огромного круга теней стоял, сгорбившись, Алукард и тяжело дышал. Тени расступались перед Андерсоном, как когда-то расступались вампиры в ирландской деревне, и он беспрепятственно дошел до возлюбленного врага своего и встал спиной к спине. — Андерсон. — Алукард. Они улыбнулись, и Андерсон достал клинки. На двоих у них было 10.830.793 демона.