***
Святая Мария, проспали! Андерсон вскочил как сумасшедший. Девять утра! Дети не кормлены-не поены, не одеты, а самолет в полдвенадцатого. Добираться до Фьюмичино час как минимум, а если пробки… А багаж… Так. Спокойно. Сначала – общая молитва, потом – завтрак. Вещи собраны с вечера. Выйдем без десяти точно. Таксист немножко подождет… Заспанные дети шумели, сбивались кучей, хлопали дверьми комнат, один мальчуган с щербатой улыбкой (Тео) активно распихивал, прорывался сквозь толпу к туалету – против потока. Все суетились, торопились, нервничали, смеялись, и над всем этим безобразием громадой возвышалась фигура Андерсона, тоже заспанного, небритого, в одном белом подряснике, похожего на привидение, который пытался добраться до своей комнаты через толпу детей, никого при этом не раздавив, но в итоге был подхвачен течением и медленно двигался по направлению к столовой. Он как раз был напротив комнаты медика (нет, не Ангела, а того странного паренька - они жили рядом), когда её дверь отворилась и из-за неё выглянул такой же заспанный и раздраженный Луиджи. - Что, чёрт возьми, тут творится? - недовольно произнёс он, и, заметив падре, тут же цепко схватил его за руку своими паучьими пальцами. - Вы знаете, падре, ваша кровь меня в могилу сведет. Чего я только ни опробовал, ничего не помогает... - Да ну? - ответил Андерсон, пытаясь выдернуть свою руку из крепкой хватки, но Луиджи не собирался его отпускать, и, прямо глядя на него своими чёрными, с синими кругами вокруг, глазами, раздраженно, как будто это Андерсон был виноват в его неудачах и своей испорченной крови, зло расталковывал ему: - Ничего, чёрт возьми, совсем ничего, ну разве только серная кислота, но вы же её пить не будете, да? А жаль. - Что-то ты рано сегодня, - заметил священник, наконец-то отцепив от себя Луиджи и направившись в сторону спасительной кельи. - И мешки под глазами. Ты во сколько спать лег? - Да я и не ложился, - криво усмехнулся Луиджи и спрятался обратно в свою пропахшую насквозь химией комнату. Мимо пробежала Хайнкель. Увидев Андерсона, она весело махнула ему рукой, и нисколько не переживая насчёт того, не ушибла ли она кого-нибудь, растолкала детей и первая бросилась за овсянкой. - А Луи нас проводит до аэропорта, ему надо каких-то ингредиентов купить, сушеных жаб и зубов василиска, - Вульф толкнула падре локтем, как только он уселся рядом, и засмеялась. – Что вы такой хмурый? Хмурый и колючий, как ежик. И иголки торчат, рыжие, - она провела пальцем по его щеке и опять засмеялась. - Pater noster, - свирепо поглядел на нее Андерсон, - qui es in cælis…****
Вышли без десяти. Вульф, смешно двигая губами бинт, важно считала детские шапочки, пока дети выстраивались в очередь к микроавтобусу. Одна вязаная шапочка, вторая, две одинаковых розовых – близняшкины… Пятая… - А кто это у нас без шапки? – взревела она басом и схватила Тео за вихры. Андерсон разговаривал с водителем – толстым, припухшим итальянцем, раздраженно размахивавшим руками: - Понимаете, я ненавижу детей... То есть, конечно не ненавижу, это смертный грех, падре, но и не люблю… Не могу любить… Если бы я не питал столь крепких чувств к нашей Ecclesia Catholica, я бы отказал вам, падре… Но я религиозен, святая Дева Мария, как же я религиозен!.. На крыльцо медицинского домика (Вульф окрестила его "Обителью Люцифера"; перед тем, как войти в "Обитель" за бинтами, каждый раз читала несколько строчек из "Чина экзорцизма против сатаны и ангелов-отступников" Льва XIII - громко, нараспев) вышла Елена. Поймала взгляд падре - покраснела, помахала рукой. Вульф хотела показать ей язык, но бинт был завязан слишком крепко, поэтому ограничилась второй строчкой из чина ("Exsurgat Deus et dissipentur inimici ejus: et fugiant qui oderunt eum a facie ejus"**), которую проговорила быстро, четко и громко, когда проходила мимо Ангела. - Amen, - ответила та, нисколько не смутившись. Вульф хмыкнула. Сели. Поехали. Луиджи примостился на заднем сидении и мгновенно погрузился в крепкий сон; Вульф взяла на руки светловолосую Джинни (девочка уже собралась в очередной раз заболеть, но ее припугнули, что не возьмут в Лондон – и она быстро пошла на поправку), стала рассказывать анекдоты. Дети смеялись, с каждой минутой водитель становился все мрачнее и мрачнее. Андерсон сидел около итальянца, задумался, смотрел на пролетающие пейзажи… Бог даст, и не опоздаем. Только бы не было пробки, прошу тебя, Боже, только не пробка… Все пожертвования на билеты ушли… Он пропустил момент, когда за спиной стало тихо. Внезапно раздался веселый голос Вульф: - А теперь давайте представим, что мы – заложники, вокруг – пустыня, а водитель – исламский террорист! Дети радостно взревели. Водитель заковыристо выругался под нос. Андерсон повернулся, уже хотел начать читать проповедь о поведении, не достойном истинных католиков (только поганые еретики так ведут себя в автобусе!) – и обомлел. Джинни смеялась и держала в руках пистолет Хайнкель. Сама же Хайнкель приговаривала: - Вот так, прям ему в голову, а теперь – пиф-паф! - Пиф-паф, - радостно подтвердила Джинни. На курок никто не собирался нажимать, тем не менее итальянец ощутимо побледнел (его ровный загар стал какого-то сероватого оттенка) – видимо, смотрел на все в висящее над ним зеркальце. Перебинтованная блондинка держит на руках другую блондинку. А пистолет в руках у блондинки – дурной знак. - Какая хорошая у тебя игрушка, синьорина , - проговорил итальянец. - Очень похож на настоящий. - А это и есть настоящий, правда, Джинни? - оскалилась Хайнкель под бинтами. - Вульф! – наконец-то отошел от шока падре. – Святые угодники! Зачем ты взяла пистолет? - Как зачем? – искренне удивилась она в ответ. – Мы же едем в проклятую Англию! Я и ваши клинки взяла, очень удачно мне на голову свалились сегодня… - она пнула стоящую у ног спортивную сумку. – Когда белье брала. - Хайни, - слабым голосом произнес падре, - мы едем в пассажирском самолете. У нее округлились глаза. - Ой, блин… Итальянец оставил хмурого священника и его сумасшедшую монашку выяснять отношения самим, включил радио. Он еще не отошел от пистолета (кто знает, может, однажды уважаемый сеньор Адольфо действительно был благородным воином, под стать имени… Или не очень благородным… А может, просто вид оружия вызывал у него обывательский страх), и нервно закрутил колесико. Андерсон не знал, что самое интересное только начинается. - В Риме 11:30, - защебетало радио нежным женским голоском, - а значит, мы начинаем нашу программу на Радио Кэпитал… Андерсон превратился в камень (хотя казалось, куда дальше-то, - подумала Хайнкель). Потом заставил себя вздохнуть, медленно перевел взгляд на водителя. - Сеньор Адольфо, вы бы не могли сказать, сколько сейчас времени? - Конечно, - буркнул тот ответ, - наконец-то поинтересовались, я час у ваших дверей проторчал. Видите, часики висят? Тридцать минут двенадцатого… Андерсон повернулся опять к Хайнкель: - Хайни, дорогая, - скажи мне правду, - ты перевела стрелки на часах? Хайнкель охнула. Автобус замедлил ход, остановился в конце длинной пробки на подходах к Риму. Андерсон отвернулся к окну, сидел молча, с абсолютно прямой спиной. Где-то низко летел самолет, дети прильнули к окну: - Хайни, Хайни, смотри, самолет! - А что это за самолет? - А куда он летит? - Это наш самолет, - глухо ответила Вульф. – И летит он в Лондон. Помолчали еще минут пять. - Знаешь, что, мужик? – внезапно сказала Хайнкель водителю, - поворачивай. Я скажу, куда ехать. Дети, хотите на вертолете покататься? - Что ты задумала, блудное дитя? – обреченно спросил ее Андерсон. По позвоночнику прошла теплая волна – неужели еще не все потеряно? - Nobiscum Deus!*** – радостно ответила Хайнкель. – А по-другому – Эмануэле. - Какой Эмануэле? - Вертолетчик. Вертолетчик из распущенного Отдела. Сторож, пьяница и единственная живая душа на всем авиа-комплексе Искариота. - Просвети, Господь, ее бедную голову, - Андерсон поцеловал крест. – На самолете лететь 2 часа. А сколько на вертолете? А пограничники? А топливо? А дети? - Падре, он делает из вертолетов скоростные истребители. Кстати, у него по-моему есть один настоящий истребитель… А еще полно собутыльников, я хотела сказать, добрых друзей-католиков, по всему миру разбросанных. И у всех есть вертолетные площадки. И у всех есть дети, которых он катал. Потом добавила: - Однажды он свозил нас с Юми в Париж, и об этом никто не узнал. Даже пограничники. - И даже я? - И даже вы, - заулыбалась Хайнкель. - Ну, тогда это надежно, - сказал Андерсон. Он ни за что бы не согласился, но с другой стороны водителю уже было, как говорила Хайнкель, «уплочено»… А денег на билеты он бы точно теперь не достал. А главное, что Лондон звал его, мертвый горящий город ждал Андерсона. - Тогда заберите уже свои клинки. Они тяжелые. Сидеть на них неудобно… Падре был готов поклясться, что Хайнкель нарочно не переводила часы.***
Серас распахнула глаза, резко выгнулась, задохнулась… Тело словно пронзили острые серебряные мечи… Копья… Клинки! Она со всей силы ударила крышку гроба, села, перевела дыхание. Боль отступала, отступала вслед за гаснущим образом высокого священника с жесткими зелеными глазами. И клинками. Острыми серебряными клинками. Совершенное вампирское тело хранило память о том, что его ранило. И отзывалось. - Что такое, крошка? – сонно спросил где-то в ее голове Пит. Потянулся, достал сигарету – задумался: курить или нет?.. – Опять ночные кошмары? Серас промолчала, настороженно глядя куда-то сквозь потолок, словно могла видеть, как в зимнем небе летит маленькая точка – дети, Вульф, падре, клинки. Безнадежно выдохнула: - Он здесь. *Отче наш, иже еси на небесех **Да восстанет Бог, и расточатся враги Его, и да бегут от лица Его ненавидящие Его (псалом 67:2-3). ***С нами Бог. То же означает имя «Иммануэль» (Эмануэле)