44 КГ

Когда в доме становится совсем холодно, я надеваю серый шерстяной свитер, тёплые колючие колготы и на цыпочках спускаюсь на кухню. Затем включаю чайник — это ритуал такой, понимаете? — и грею воду. Пока кипятится мой будущий чай, выбираю заварку. Дело это кропотливое и отнюдь не быстрое: мне предстоит сделать выбор между двадцатью восемью сортами, и каждый из них обладает уникальными свойствами. Но сегодня у меня хорошее настроение, так что процесс идёт быстро, и минуты через две я останавливаю свой выбор на прекрасном чёрном чае с кусочками черники. Бросив горсть высушенных листьев чайного дерева в кружку, тонкой струйкой заливаю нагревшуюся за это время воду, внимательно следя за тем, чтобы не перелить лишнего. После этого накрываю чашку керамическим блюдцем и даю немного времени, чтобы настояться. После множества нехитрых, но нудных действий у меня получается совершенно восхитительный чай. На кухне пахнет черникой, и кажется, будто бы наступило лето, и мама принесла из леса ведёрко свежих ягод. Горячий напиток приятно согревает горло и совершенно измученный желудок. Тёплая волна прокатывается по всему телу, лишь за какое-то мгновение приводя меня в состояние возбуждения; даже на секунду появляется шальная мысль о еде. Но я её быстро прогоняю — до цели осталось совсем чуть-чуть, и не хочется так глупо проиграть. Когда в доме становится чуточку теплее, я ищу мобильный телефон и набираю мамин номер. Родной голос просит заехать и привезти немного апельсинов. Уставшая, с исколотыми из-за постоянных анализов венами и коротко стриженая, Нина Финлисон первое время казалась мне чужой. Шли недели, я привыкала к своей матери, заново училась её любить. Так что маршрут «дом-работа-больница» с каждым днём становится всё более будничным, а сон — всё короче. Мамины привычки приходилось изучать заново: после комы она очень сильно изменилась, став совершенно другим человеком. До вечера остаётся несколько часов, так что могу позволить себе поваляться на диванчике и посмотреть пару серий «Сплетницы». Чуть позже за окном совсем-совсем стемнеет, и тогда придёт черёд подготовки к экзаменационному эссе. Моя жизнь с того самого злополучного шестнадцатого декабря круто изменилась. Внутри себя я больше не ощущаю той заводной хохотушки Эмили, что постоянно была под властью общества. Во мне просыпается что-то новое, что-то совершенно дикое. Я теперь курю. Сигареты, в общем-то, ничего не меняют. Просто появляется запах горелой бумаги и никотина на волосах, ещё больше дрожат пальцы (хотя куда уже, после флуоксетина-то?), и меньше нервничаешь. Зато этот отвратный запах вполне успешно заглушает запах рвоты, пропитавший меня насквозь за эти два месяца. Всякий раз, когда я смотрю на календарь (а сейчас уже почти День Святого Валентина), то мысленно зачёркиваю дни, отделяющие нас от встречи. Вздрагиваю, когда в полночь получаю СМС-ку с незнакомого номера. «Открой дверь!» — требуют буквы с экрана телефона, и я послушно иду к входной двери. Когда я всё-таки выглядываю на крыльцо, то обнаруживаю корзинку лилий. На холоде лепестки немного сморщились и по краям потемнели, так что без лишних раздумий забираю букет в дом. Когда начинаю доставать хрупкие цветы из корзины и искать вазу для букета, то обнаруживаю небольшой листок бумаги. На нём написаны уже знакомые мне слова. Я не отступлюсь. Лондон, Музей Мадам Тюссо, 8.00 14.02.2014. ГС. Только после этого понимаю, что вот оно — час Х настал, время отвечать за свои поступки. Здесь должна быть умная фраза о ценностях в жизни и признание в том, что я всё переосмыслила и даже как будто бы собираюсь стать лучше. Но нет, этому не бывать: я до сих пор ощущаю себя унылым плюком и сую пальцы туда, куда не надо. То есть — в рот. Да ещё и живот нещадно болит: в нём будто бы что-то шевелится. Мораль: я никогда ничего не добьюсь. На часах уже два с половиной ночи, скоро придётся выходить. Я завершаю сборы и в последний раз проверяю сумку. Сигареты, зажигалка, вишнёвая помада. Телефон, ключи, деньги. Блокнот? Нет, пожалуй, сегодня он мне не пригодится. Достаю одну сигаретку из упаковки Pall Mall’а и прикуриваю. Втягиваю дым с каким-то мазохистским наслаждением: никотин неприятно щиплет искусанные губы, а на языке появляется горьковатый привкус. Я дымлю как паровоз, но зато совершенно не хочется есть. Когда остаётся только лишь бычок, кидаю окурок в пепельницу и выхожу на улицу. Здесь довольно-таки прохладно, но никакого мороза нет. Я даже рада, потому что целый день планирую провести не дома, а заболеть из-за этого совсем не хочется. Иду по сонным улицам Холмс-Чапла. Городок уже крепко спит, чопорные англичане давно надели пижамы, выключили вечерние новости и досмотрели интересный фильм. Кое-где до сих пор включен свет: видимо, этим людям надо доделывать позавчерашние отчёты или просто быть не такими одинокими. Когда я поворачиваю направо и вижу автобусную остановку, там уже кто-то есть. Тёмный силуэт сливается с ночной мглой, но из-за головы ярко горит далёкий фонарь — это напоминает мне о иконах с ликами святых. Я медленно приближаюсь к нему. Незнакомец пугает меня, вокруг него воздух как будто бы сгущается, образуя подобие вакуума. Делаю глубокий вдох и, не дойдя пары шагов, останавливаюсь. Молча ждём автобуса. Когда подъезжает небольшой и очень старый автобусик с усатым водителем, мысленно надеюсь, что больше никаких пассажиров там не будет. Не знаю - почему, но мне не хочется новых знакомств. Но всё идёт наперекосяк; незнакомец подсаживается ближе и делает попытку заговорить со мной. Начинается паника, мой взгляд бегает из стороны в сторону, а уставший мозг ищет любые способы убежать. Когда я стала социопатом? — Не убегай от меня, — хрипло просит парень, приближаясь ко мне всё ближе. Вижу только его светло-ореховые глаза с огромными зрачками. Я испугана, и всё, на что меня хватает — это громко заорать «Наркоман!» и потребовать помощи. До прибытия полиции я сижу, забившись в угол салона и нервно курю. Несколько окурков уже валяются около меня, но никакого облегчения не чувствую. На губах вкус вишни, а в голове — пустота. Лихорадочные движения не приносят никакой пользы, я застреваю в прошлом. Заберите меня, пожалуйста. Я так больше не могу. Спасите наши души, спойте наши песни, утопите нас в виски и чужих окурках. Быть может, это всё напрасно, и я зря терзаю себя? Может, мне стоит остановиться и начать идти в другую сторону — возвращаться к тому, откуда шла, я не могу. На встречу к Гарри я опаздываю на десять минут. К тому моменту, как я, выложив двадцать фунтов за вход в музей, оказываюсь среди восковых фигур, на улице собирается небольшая очередь. Совершенно не имея понятия о том, где же может быть парень, я начинаю по порядку осматривать выставочные залы, находя десятки копий знаменитостей. Жаль, что только лишь копии — некоторые я бы не отказалась прихватить к себе домой. Дойдя почти до конца экспозиции музея, вижу знакомую фигуру. Сердце стучит быстрее и быстрее, и я ускоряю шаг, стремясь за минимум времени добраться до Гарри. Когда, наконец, оказываюсь у цели, разочарованно выдыхаю. Это всего лишь восковая фигура. Но он прекрасен даже таким. Скульпторы сделали идеальную копию: у парня хорошо видна родинка на лбу, у самых волос, крохотные веснушки и шикарные ямочки. Волосы небрежно растрёпаны, будто бы Гарри только присел на минутку, готовый тут же сорваться с места и веселиться. Даже глаза кажутся живыми. Затем я отвлекаюсь на рассматривание других парней. Если честно, то я их вижу чуть ли не в первый раз — если не считать пары клипов по телевидению, разумеется. Эти ребята действительно прекрасны, и даже в восковых копиях чувствуется энергия поп-икон нашего времени, придающих сил многим девушкам. Но мне пора уходить дальше и искать настоящего Гарри. Я разворачиваюсь и спокойно перехожу к другим селебрити; по соседству с One Direction стоит звёздная чета Бранджелины, так же известных как Бред Питт и Анжелина Джоли. Шорх. Сзади раздаются еле слышные шаги. Думаю о том, что, наверное, туристам следовало бы быть потише. Шурх. Чьи-то руки опускаются на мои плечи и, приложив небольшое усилие, разворачивают назад. Упс? — Давно куришь? — вместо приветствия говорит Гарри. — Ты меня напугал, — я спокойна как слон, — думаю, тебе стоит извиниться. Опешив от такого напора, парень округляет глаза и чуть подаётся туловищем вперёд. От него вкусно пахнет мускусом и совсем слегка — цитрусовыми. Эта смесь ароматов похлеще всякого афродизиака одурманивает сознание, и я стараюсь вдохнуть как можно больше, чтобы сохранить чудесный запах в памяти. Он крепко берёт меня за локоть и предлагает прогуляться до кафе. Как ни крути, но приходится согласиться: остатками разума я осознаю, что в противном случае нам придётся встретиться с толпой фанаток, и многие из них будут гораздо более привлекательными, нежели я. Гарри быстро идёт мимо экспонатов, всё так же крепко придерживая за локоть и периодически подпихивая коленкой под зад. Для ускорения. Конечно. На заднем дворе музея, там, где мусорные баки, стоит самая обычная Audi. Даже цвет — серебристый металлик — скрывает личность хозяина, искусно маскируя его под среднестатистического лондонца. Перед тем, как сесть в машину, хочу закурить. Отыскав в небольшой сумке пачку сигарет, протягиваю их Гарри, предлагая покурить со мной. Он соглашается, но после нескольких затяжек начинает кашлять. Я отбираю у него сигарету: — Не умеешь — не берись, — и спокойно выбрасываю её прямо на асфальт, а затем затаптываю окурок каблуком. Гарри точно так же выхватывает мою — прямо изо рта — и тушит бычок о капот машины. Что за дурак. Потом мы садимся в салон и едем куда-то в спальные районы. Кварталы за стеклом автомобиля стремительно меняются со старинных и аккуратных домиков исторических застроек на высотки бизнес-центра, затем — на однотипные двухэтажные квартирки спальных районов. Тихо играет радио, пока мимо нас проносится уже проснувшийся город Большого Дыма*. Вскоре мы сидим в каком-то кафе. Оно неестественно яркое, а глянцевые поверхности сверкают переизбытком счастья, заставляя меня не доверять этому моменту. Открываю пластиковое меню, режущее глаза ярким малиновым цветом и белыми буквами. — Ты что будешь? — спрашивает Гарри. Я лишь пожимаю плечами, и тогда он, подозвав официанта, перечисляет подряд шесть или семь блюд, не забыв и о десертах. Кресло подо мной очень удобное, но и оно раздражает неоново-оранжевым оттенком. Моему спутнику повезло: его кресло более спокойное, фиолетовое. От Гарри пахнет мускусом, и я блаженно прикрываю глаза, растворяясь в чудесном аромате. — Вот, — официантка расставляет заказанную еду на столике, руша мою идиллию. Мы благодарим её и просим оставить нас наедине. Он начинает рассказывать, как провёл последние две недели. Оказывается, мы виделись в последний раз в конце января, и это открытие неприятно удивляет. Гарри говорит много, в основном про работу. Несколько фраз про ребят, про Анну. Я интересуюсь Джеммой; она в полном порядке, получила повышение и счастлива с бойфрендом. Когда темы для разговора заканчиваются, Гарри внимательно смотрит на меня, бессовестно разглядывая. — У тебя ключицы хорошо видны, ты это замечала? — он тянется через весь стол, касается длинными пальцами моей шеи. — Так и не бросила, да? Вопрос риторический, но я всё равно начинаю оправдываться, называть причины и какие-то дурацкие факты. — Тш-ш-ш, не надо слов, — он прикладывает указательный палец к губам, вынуждая меня замолчать. — Если это действительно верно… Если ты, — приподнимает бровь, будто бы сомневаясь в собственных словах, — не больна булимией… — Не больна, — послушно соглашаюсь я, слегка кивая. — Докажи, — Гарри усмехается и откидывается на спинку стула. Запах мускуса вместе с ним отлетает назад, и эйфория в моей голове уже не так сильна; во рту появляется привкус лимона. Я принимаю его состязание — если это можно вообще так назвать. Всё просто: необходимо до конца дня питаться, как самый обыкновенный здоровый человек. Трижды плотно кушать, обязательно попробовать кусочек пирожного и выпить сладкого чаю. Но я не справлюсь с ним, я знаю это. Мой желудок настолько слаб, что едва ли выдержит и крохотную баночку детского пюре. Если, конечно, не выплюнуть её обратно. Я не получала нормальной пищи уже два месяца и не собираюсь это менять. С милыми червячками в моём животике дело идёт быстрее, и с каждым днём отражение в зеркале становится прекраснее и прекраснее. Всегда выживают только сильнейшие. Те, кто не боятся упасть, но страшатся проигрыша; те, кто читают Ремарка на занятиях по классической литературе, но ночью восьмой раз перечитывают Сумерки. Те, кто умеют скрывать свои мысли в угоду их цели, всегда будут в выигрыше. Места для справедливости нет и не будет, даже не надейся. Так уж устроен мир.