44 КГ

Два месяца спустя. Апрель того же года. Если бы я только могла знать наперёд мотивы его действий, всё бы было по-другому. В это захлебнувшееся отчаянием утро я сижу на полупустой кухне и наблюдаю за тем, как молодые парни в симпатичных ярких комбинезончиках постепенно опустошают мой дом. Принюхиваюсь к горячему кофе в моих руках, ёрзаю на неудобном стуле — таком же жёстком, как и бетонный пол, — и закрываю глаза. Как ни странно, но полутьма, окружившая меня, кажется уютной. По крайней мере, она получше этой грустной квартиры. А затем этих забавных людей в смешных костюмах сменяет молодая девушка на высоких каблуках. Она представляется Тарьей и, поправив очки, семенит мимо меня к окну. Распахнув пошире ставни, девушка тем самым впускает ещё холодный утренний воздух в комнату. Её повадки, манера общения и даже взгляд — всё это вместе складывается в унылую картинку обычной офисной крысы. Тарья вызывает лишь отвращение, и я стараюсь не смотреть на неё. Резко выпрямившись, залпом допиваю остатки светло-коричневой бурды, в которую успел превратиться кофе за считанные минуты. Снова тереблю цепочку на шее и вспоминаю наши совместные глупости. — Я разочарован, — он устало пожимает плечами и накидывает на меня свою куртку. — Поверь, Эми, ты могла бы быть гораздо лучше. Но я не хочу отвечать на бесконечные упрёки. Хоть это и не совсем они, но менее обидно от этого не становится. Так что просто укутываюсь получше в почти бесформенную чёрную ткань и молча сижу, прячась от раннего мартовского снега. А потом голос Гарри становится каким-то… надломленным? Он говорит — нет, даже не так! — уведомляет меня: — Послезавтра уезжаю. — Удачно выступить, — я усмехаюсь. Такие заявления мне слышать уже не впервой. За последние три недели он то уезжал, то вновь возвращался. Ко мне. — Нет, ты не понимаешь, — Гарри старается казаться серьёзным. Я удивлённо вскидываю бровь и внимательно смотрю на парня. — Я больше не вернусь. Если бы я только могла бы что-то изменить, всё бы снова стало нормальным. Вопрос даже не в том, могу ли я всё поменять. Дело в том, хочу ли я? Говорят, если захочешь — найдёшь время, нет — найдёшь причину. И я в очередной раз нахожу причину. Я вновь и вновь сбегаю от собственных проблем, придуманных под гнётом своего раздувшегося самомнения и переходящей все границы жалости. Я просто теряюсь в собственных ошибках, даже не пытаясь их исправить. Я сбегаю. Приход Тарьи вызывает облегчение. Ближайшие несколько часов мне разрешено думать только о бесконечных коробках с вещами и о том, какой же вред экологии нанесут два грузовика с диванами. Тарья пренебрежительно отзывается о покупателях, которые она попытается найти. Она ещё не знает этих людей, но заранее ненавидит. Тарья слишком обычна в своих мыслях. Механизм действий отлажен до предела. Поднять коробку, спуститься по лестнице, выйти из дома, поставить коробку на землю. Затем вернуться в комнату, взять коробку, снова прийти на улицу. Иногда вижу, что на картоне нет никаких пометок о том, что за вещи внутри, и тогда — когда происходят эти сбои в системе — я беру маркер и угловатым, но размашистым почерком пишу: «Никчёмный хлам». Я полностью абстрагируюсь от реальности, застряв в ней же. Парадокс? Я слишком сильно увлеклась этой игрой в правильную девочку, которая всегда следует правилам; увлеклась настолько, что даже не знаю, как мне следует думать. Вернее, «как следует» я уже знаю. Я не знаю, как я хочу думать. Вы заметили, что я более резка в суждениях? Я леплю ярлыки направо и налево, даже не пытаясь разобраться в том, а справедливы ли они вообще. Уткнувшись в священные десять заповедей идеального человека, я… разваливаюсь. Как бы это ни звучало, но я — ходячий труп. Когда все коробки оказываются в грузовиках, а в доме остаются лишь пятна кофе на ковровом покрытии, чувствую невероятную опустошённость и счастье. Тарья провожает меня до машины, помогает в неё сесть. Дверь негромко лязгает, а я пытаюсь пристегнуться этим ужасно неудобным и тугим ремнём безопасности. Когда мне удаётся это сделать и при этом не умереть от удушься, то начинаю внимательно рассматривать салон машины. У Тарьи нет ничего, что бы отвлекало её взгляд во время движения. Нет ни милых болтающихся на зеркале водителя ароматизаторов, ни наклеек на лобовом стекле. Здесь серо и скучно. Я разочарована. Дождавшись, наконец, девушку, я робко спрашиваю, куда мы поедем. Мой голос очень тих и едва слышен. — В Нью-Йорк, — мягко говорит она, вставляя ключ и пытаясь заставить двигатель работать. — Билеты у меня, я буду сопровождать тебя до конца нашей поездки. Я робко киваю. За какой-то час времени мы добираемся до Ливерпульского аэропорта. Он предсказуемо обычный, обложенный стеклом и пластиком, с дешёвенькими стульями в зале ожидания и прогорклым кофе. Только сейчас понимаю, что мне не стоило собирать все эти коробки, что грустно свалены в одну кучу где-то в багажнике грузовика. Понимаете? Вещи — в Холмс-Чапле, я же — на полпути к Нью-Йорку. И мне становится уже абсолютно всё равно, и я долгие два часа до самолёта в Нью-Йорк разглядываю свои пальцы. Я чего-то выжидаю. Теперь мы живём в разных городах — я и люди, которых я люблю невозможно сильно. У нас нет возможности просто прийти друг к другу в гости, пить чай, смотреть глупые фильмы или комментировать бред, идущий по телевизору. И есть мысль, которую я гоню от себя уже больше полугода, закинула в дальний ящик и представила, что её не существует. Мысль о том, что мы можем вообще никогда больше не жить в одном городе. Никогда. Потом меня ломает и крутит в узкой туалетной кабинке самолёта, моё пузо живёт какой-то отдельной жизнью. Тарья то и дело подзывает стюардессу, просит её дать воды и принести ещё пару рулонов туалетной бумаги. Меня рвёт желчью, этой мерзкой жидкостью тёмно-зелёного цвета, противно обжигающей рот. Я уже не соображаю, я как червячок, как беспомощный глупый червячок. — Э... ми... ли... — размытый женский образ со множеством рук тянется ко мне, он занимает всё пространство надо мной. Многорукая женщина хочет задушить меня, она не даёт мне дышать. Я задыхаюсь, мне трудно вдыхать и выдыхать. Больше... Больше... — Э... ми... ли... — этих фигур становится всё больше, они заполняют крохотную комнатёнку. Я проваливаюсь в мрак. Я... задохнулась?