Ни с кем не говори. Не пей вина. Оставь свой дом. Оставь жену и брата. Оставь людей. Твоя душа должна Почувствовать — к былому нет возврата.
Георгий Адамович
Так и не сомкнув глаз, они расстаются на рассвете, чтобы встретиться вновь. Белые стены, колоннады и величественные статуи, рабы, именитые мужья в сенатской тоге — их Аргос не знает лично или не помнит на лицо, преторианцы в пурпурных одеяниях — дом Юлиев во всей красе. Денно и нощно — обитель Императора. Аргос так и не смог полюбить этот дом, оставив местом воспоминаний, но не местом, в которое хочется возвращаться. Ромула не видно, его безосновательно хочется обнять, как они обнялись тогда — три летия назад, пока Аргос бродил по окрестностям Аппиевой дороги, и мир казался ему меньше и понятнее. Проще. Тогда даже дышать было проще, когда сейчас смысл есть даже в неуверенном шаге. Занавесь — граница коридора, покоев Цезаря. Здесь всё алое и белое, поэтому так просто скрыть в этих красках… след и дыхание смерти. — Ты… — Воздух свистит на выдохе. Аргос замирает у входа. Его не встретила стража, хотя дом полон людей. Кадык дёргается, сохнет горло, слова забивают глотку, не выпускают наружу крик. Тэлио стоит над ложем Цезаря, держа в руке изящный кинжал с золотой рукоятью. Аргос знает его, он тоже держал его в покоях храма Либертас. Он тогда заворожённо обводил пальцами гравировку на лезвии. «Пусть все твои раны станут смертельными». Кровь вязко срывается с кончика орудия убийства, оглушительную тишину нарушает предсмертный хрип покойника. Всё стихает. В тени газового балдахина Аргос видит Тэлио, как тот, бросая кинжал, скрывается с глаз, будто растворяется туманом раннего утра, оставляя вместо росы на траве — бурое пятно на груди умершего Цезаря. Так наступает конец одной эпохи. Так берёт начало эпоха новая. Наружу просится крик о помощи, но Аргос падает к телу приёмного отца, хватая потеплевший от чужих пальцев кинжал. Металл почти правдиво пахнет маслами трав и маком. В покои, наконец-то, врываются преторианцы. Вот только они не бегут по следу юного убийцы. Их крепкие руки хватают Легата за плечи. А за их спинами Аргос видит потемневшие глаза названного брата. Ромул отдаёт приказ взять Аргоса под стражу.***
— Ты знаешь, что я не мог! — Аргос, тебя нашли над его телом с кинжалом в руках! Знаешь, что это за кинжал? — Ромул бросает оружие сквозь прутья, металл звенит о камень. Оглушительно. — Это галльский кинжал мести с гравировкой на латыни. Ты знал? Кроме того, знал ли ты о перечне обвинений, по которым ты должен предстать перед судом? Перед моим отцом, консулом? Убеди меня в том, что мне врут мои глаза и уши! Не такой встречи ждал Аргос. Маний стоял в стороне. С того момента, как они с Ромулом спустились в темницы, бывший наставник и близкий друг молчал, сведя брови к переносице и почёсывая светлую щетину на подбородке. В городской темнице пахло нечистотами и кровью, а в соседних камерах шептались другие заключённые. — Ты не знаешь, что случилось в Ветере! — Зато знает Корнелий, выдвигающий обвинения. А ещё его протеже знает тоже. Помнишь, кто это?! Тэлио даже в лице не изменился, когда сегодня на собрании сената зачитывались твои грехи перед Римом! — Его роль в собраниях условна и надобна для последующего вынесения народного суда, — заметил Маний. Ромул после его слов вспыхнул ещё ярче: — Помнится, что в прошлую нашу встречу ты не скрывал своей обиды на меня. Я два летия не мог найти покоя, что это допустил! Брат, а теперь ты возвращаешься и убиваешь нашего отца?! — Чего ты пытаешься добиться своими криками, Ромул? — вымученно спросил Аргос. — Я в темнице с самого утра и до сих пор не понимаю, что произошло. Ты просишь объяснений? У меня их нет. Но не я убил Цезаря — в этом я уверен больше прочего. — Так назови имя его убийцы, — Ромул отчаянно вцепился пальцами в ржавое железо прутьев, рыжий след остался на его грубой коже. — Назови. Мы придумаем как тебя вытащить. Голова в беспорядке болела, но эта боль не затмевала разум. Аргос со страхом осознавал, что имя убийцы Цезаря не выдаст никому — даже под пыткой. Потому что причина отступления отчаяния и убийца Цезаря носили одно лицо, столь необъяснимо важное глупому сердцу. — Молчишь. — Ромул горько усмехается. — А что ты скажешь пред судом? Или не позволишь словам сорваться с твоих губ вовсе? Ты предал меня раньше, брат. А я так жаждал твоего прощения, когда ничего тебе не был должен. — Прекрати, Ромул, — вмешался Маний. — Что бы он не сделал, он твой брат. Эта связь не должна оборваться. — Судьбы братьев всегда печальны, — не сдержался Аргос. — Чего только стоят Рем и Ромул, не поделившие друг с другом власть над городом ими же сотворённым. Прерывая разговор со стороны каменных и влажных ступеней, ведущих одновременно и вверх — к свободе, и вниз — к оковам, раздались в краткой тишине осторожные шаги. Так не ступает стража. Так бежит по утренней полной росы траве мальчишка в своих тоненьких сандалиях на босые ноги. Аргос переменился в лице. Тэлио сбросил с кудрявой головы капюшон плаща и посмотрел на всех по очереди, задержавшись взглядом на Ромуле и после метнувшись ближе к железным прутьям с налётом многолетней ржавчины. — Я говорил, что ты должен уйти. — Ты просил остаться, — не боится раскрыть их тайну, имея пред собой посторонних зрителей. Тэлио не меняется в лице, заявляя: — Ты отправишься к Августу. Капуя должна вдохновить тебя на что-то большее, чем бессмысленное сопротивление неизбежному. Маний негромко засмеялся, быстро успокоившись: — Мальчик начитался историй Спартака. Ты же знаешь, что у храброго фракийца ничего не вышло, да? — Иначе мы бы уже давно танцевали на костях Рима, — едко ответил оракул. Он не сводил глаз с Аргоса. Зато Аргос хотел найти силы прекратить смотреть в ответ. Ромул впился пальцами в тонкое и голое предплечье и дёрнул Тэлио, заставив на себя посмотреть. — Это был ты. Поэтому он молчит. Они смотрели друг на друга как враги. Хотя совсем недавно Ромул говорил о либерте едва ли не с отеческой нежностью. Сколь кратки мгновения этой хрупкой человеческой близости… — Он бы не смог. И ты бы тоже. — Чем он мешал тебе? Едва живой, он больше имел дел со своим ложем, чем с тобой и даже Империей. — Есть разные причины, но больше мне нравится та, где Цезарь — не более, чем хладный и ядовитый волос с головы Медузы. Очень слабый, но всё ещё нужный. Советую задать этот вопрос не только мне. Возможно, консул и Агеласт скажут тебе больше. — Не прикрывайся ими! — Ромул дёрнул Тэлио ближе. Последний либо старательно скрывал боль, либо ничего не чувствовал вовсе, не менялся во взгляде… — За что?! — Будь готов в любой момент проститься с чем угодно. От стен отразился оглушающий звон пощёчины. Аргос впился руками в прутья своей темницы, а Тэлио упал, соскребая с голых коленей и ладоней кожу до кровавых ссадин — о шершавый камень пола. Когда он поднял голову, то его лицо исказилось оскалом зверя, чья пасть с клыками перепачкана кровью жертвы. Вот только это была кровь Тэлио. Ромул разбил ему губы, а кожа щеки постепенно наливалась и темнела отпечатком чужой руки. — Твой брат хотя бы пытается понять происходящее, чтобы выбрать сторону, за которую он будет готов сражаться. А ты, Ромул, как был безмозглым щенком, так им и остался, — юноша плевался словами и кровью. Маний успел предотвратить ещё один удар. Ромул кричал что-то, рвался из рук наставника к Тэлио с явным намерением если не убить, то покалечить. Тэлио ухмылялся, вздёргивая брови и губы. Аргос смотрел лишь на оракула, пытаясь вытравить из головы его слова. Прокесс предупреждал, как и сам Тэлио, что в Рим не стоит возвращаться. Мгновением в мыслях отвратительной лярвой мелькнуло желание повернуть время вспять и сделать иной выбор. Но подобную слабость Аргос смог в себе подавить. И теперь только смотрел, разрываясь между двух огней… — Если ты его ещё раз тронешь, брат, я найду способ сломать тебе хребет даже если придётся лезть из-под земли. — Ты защищаешь убийцу нашего отца! — Цезарь никогда не был моим отцом. Лишь тем, кто позволил жить под куполом Империи. Прости, брат. Мне приходится выбирать сторону. И я буду стоять на той, где меня ведут домой, а не садят на цепь беспамятства и необходимости возвращать тот долг, который мной давно уже оплачен. — Тебе угодно рабство? — спрашивает Маний. — Оракул предлагает тебе именно это. Тэлио поднимается на ноги, пока они говорят, пошатывается и вдруг бросается к прутьям, хватая Аргоса за сжатые кулаки. — Ты знаешь, что я предлагаю тебе не рабство, Арэ? — Сложно понять по словам и взглядам о наличии правдивого отчаяния либерта. Но в глазах из трёх цветов Аргос тонет, силой заставляя себя быть жёстким, оставаясь мягким внутри, бессильным всё ещё после встречи с утренним солнцем: — Зови меня моим именем, Тэлио. Тот смотрит, скривив губы, хлопая длинными ресницами. Щека пачкается ржавчиной, а вокруг рта подсыхает кровь. И как просто непомерно быстро мир меняется на глазах. Выбор. Это не рабство, но и не свобода. Тэлио предлагал выбор на развилке, где каждая из двух дорог имеет свой исход. Так и работает провидение? Игра с будущим в латрункули. Хотя подобное представлялось невозможным. Аргос вдруг улыбается. Он чувствует себя сильнее с новым откровением в душе. Тэлио прижимается к прутьям лбом, получая лёгкий поцелуй в покрытую испариной кожу. Они будут играть с судьбой… пока оракул этого хочет?***
Аргос не спал. После ухода брата, Мания и Тэлио, отчего-то откровенно для него печально смотрящего и оглядывающегося, он старался успокоить мысли. Но голова болела от этих попыток больше, чем от пыток разума. Мотивы поступков и поступков мотивы — своих и чужих — бесновались, заходясь неразборчивыми ритуальными песнями мавров. На перекрёстках множества дорог Аргос всегда предпочитал делать выбор сам, даже когда был не уверен в собственной голове и памяти. Сейчас же всё снова перепуталось, а смирение с выбором Тэлио пришло слишком скоро. Даже братская любовь отошла на второй план, а дружеская, столь тёплая прежде, связь с Манием и вовсе чувствовалась пустой и безразличной. Кто они такие? И были ли они? И кто такой сам Аргос? Ответом слышны лишь гнусные шепотки преступников-соседей. «Арэ нарвался на проблемы, он ввязался в войну, в политические игры и пал их жертвой! Пал жертвой людей, а не Богов! Свою судьбу я хочу вершить сам, не принимать чужую волю». Собственные слова о жертве людям казались предречением. Не те ли близкие и верные люди вогнали Арэ в те рамки, которые был вынужден принять на себя Аргос? Сложнее всего поверить в предательство и глупость доверия, чем принять помощь из рук, что не боятся змеиного яда и хватают опасных тайпанов так легко, будто те — беспризорные дворовые кошки. А ещё хранят их яд в своих многочисленных перстнях, вынашивая план однажды ими воспользоваться. Змей во трёх головах. Понял ли Аргос, кем являлся тот, кого надо убить на пути к собственной свободе и свободе Рима? И не только Рима… Арэ, Арэ, Арэ… Дневник о планах переворота говорил больше о причинах, чем о вариантах решения проблем. Или Тэлио перевёл не всё? Теперь уже не узнать, даже если вспомнить, ведь дневник сгорел в пожаре, пожирающем Ветеру, как когда-то исчезла память рода Цезáре — в солёной пучине северных вод. На пепелище принято строить новое, а не ждать возрождения старого. Начать с начала, с истока, с зарождения желания противостоять системе и Империи? Пусть у Спартака не получилось, но его имя по сей день передаётся из уст в уста… Тэлио, Тэлио, Тэлио… Что будет делать либерт ныне? Какие планы вынашивает этот юноша, что за мысли роятся в его голове? И почему этим мыслям так хочется подчиниться не только Аргосу, ведь Прокесс говорил о выборе доверять оракулу стороны Сарматии и Скифии. Кроме того, почему-то за всеми этими разговорами Аргос успел забыть и то, что Тэлио проводил приёмы в самом центре Рима — с позволения почившего Императора. Что будет дальше? Руки сжимаются кулаками до хруста. «И сколько Цезарь мог лично поддерживать меня?» Переговоры заключённых вновь нарушила тихая поступь. Тэлио влетел в темницу в чёрном плаще, закрывающем его от макушки до пят, густой запах макового масла не позволил сомневаться в его личности, скрытой под завесой. Глаза отражали огонь нескольких факелов — даже в тени — всех сразу, и они сверкали драгоценными камнями, завораживая, затягивая, привлекая. Аргос не решился встать, хоть его и тянуло впиться руками в шершавые прутья до въевшейся в кожу рыжей крошки. Близость предсказывала разлад сердца и разума. Поэтому силой воли Аргос оставался на своём месте — меняя горячие прикосновения на холодную влажную стену с твёрдой скамьёй. — Уходи. Издалека не видно синяков и ссадин на лице. Они скрыты от глаз, спрятаны от желания защищать вопреки и назло самому себе. Аргос сходит с ума. Его раздирает на две части желание и отвращение. Он угрожал расправой названному брату. Но сам бы с радостью выместил злость силой — на том, кто виновен во многих известных ему и тайных преступлениях. — Уйду слишком скоро, чтобы ты сейчас так просто меня прогнал. — Уходи, иначе я тебя возненавижу. — Аргос, ты ведь сам в этом виноват. Дерево скамьи затрещало под сжавшимися на нём кулаками. — Ты предлагаешь мне, бывшему военачальнику следовать любому слову мальчишки в молоке? Кто я такой, что ты позволил себе подобные мысли? Кто ты такой, чтобы иметь право мне указывать? — Это внутри бунтует дух полководца, но больше — дух Арэ, канувшего в Лету будучи лишь ненамного старше Тэлио сейчас. Вот они и схлестнулись взглядами. Два разных времени, но две сродные души. — Арэ выдумал твою религию, дал тебе право говорить от лица Богини, которая пришла к нам из чужого пантеона в облике лупы, несущей с собой не свободу, а хаос и разврат. Ты хочешь, чтобы я подчинялся ей? Тебе? — Ждёшь оправданий? Не я хотел быть там, где оказался. Но у меня есть силы двигаться дальше с тем, что имею на руках. А ты лишь оборачиваешься назад. И жалеешь сам себя. — Он на миг отвёл взгляд, свет ближнего факела выделил силой сжатый в тонкую полосу рот. — Только с тобой я говорю без титула либерта. — А ты со мной говоришь? — Больная усмешка не удержалась за маской злости. Надлом показал, что за осколками самообладания пульсирует кровавая рана. — Говоришь? Тэлио… Каждый наш разговор об этом, а в итоге мы стоим на месте. И я никак не могу собрать цельную картину, потому что ты говоришь только то, что хочешь. Твоё желание заканчивается в необъяснимой краткости. И эта краткость загоняет нас в тупик недопониманий. Если мы говорим без титулов, если нет никаких масок, если мы с тобой союзники… По какой причине ты молчишь? — Обещай, что не сломаешься. Боги свидетели, нет никого упрямее этого юноши. Он не врёт, но никогда не говорит прямо, полно и достоверно. Может быть, так и должно быть? Не на все вопросы должны быть точные ответы. — Что я должен делать? — Выжить. — А потом? — Вернуться домой. С этими словами с петель срывается дверь на входе в темницу, гремят подошвы чужих сандалий. Громкие голоса — ещё более худшее пророчество. Кроме них — алые плащи. Взгляд Аргоса вгрызается в замершую фигурку Тэлио. Тот вздрагивает, смотрит испуганно — не ожидал, не предсказал, не предусмотрел, что им могут помешать. Хочется забрать испуганного оракула за границу железной решётки, защитить собой, спрятать от прямой угрозы, ведь одно дело сидеть в тени, оберегаемым сторонами света, а другое — быть открытым перед миром и людьми. И ведь Аргос не подумал какой ценой Тэлио удалось проникнуть сюда посреди ночи… Но Аргос может только вжаться в прутья руками, всем телом, желая стать бесплотным только бы добраться до дурного мальчишки. Только бы его объять… — Воруете мгновения вечности? Мои милые мальчики, разве вас обоих это всё достойно? — Лишь пара новых морщин, да больше серебра в редеющих волосах доказывает продолжительность разлуки со срока последней встречи с консулом Рима. Ныне — без нескольких дней нового Императора. Корнелий ступает по грязной темнице так, если бы ступал по белому камню дома Юлиев. — Аргос, Тэлио, вам стоит разойтись и больше не трогать друг друга, чтобы избежать боли сердца и проклятия рода. — О проклятиях судить не тебе, консул. Любому, кто воспротивится судьбе, воздаётся по заслугам рано или поздно, — ровным голосом. Страх Тэлио показывает лишь Аргосу. Хотя от этого чувства остался слабый блик в темнеющем зрачке. — Но разве не я пример того, что судьба бывает благосклонна к тем, кто смеет без страха идти против её наказа? А вы, очевидно, хотите стать примером обратного. Раз оба выступаете против иной власти. Корнелий даже ничего не говорит. Его свита понимает приказ без слов или получают лишь им известную команду. Аргос готов ко всему, а Тэлио вдруг едва всхлипывает, когда один из крепких преторианцев хватает его за плечи и заламывает руки до хруста. Плащ срывается с головы, коса темнеющих кудрей легким облаком распускается в воздухе. Время растягивается, а потом резко сокращается, что тетива стреляющего лука. Оракул храма Либертас не склоняет голову добровольно, но его ломают, гнут к земле молодым деревом, еще не успевшим окрепнуть, оттого упругим и могущим хлестнуть обидчика в ответ. Но стражник крепко держит вертлявое тело, а другие обращаются взорами к этой потасовке со слишком уж искушенным вниманием. — Не трогай его, Корнелий. — За сегодня это второй раз, когда Аргос может лишь бессильно угрожать. Или пытаться быть способным угрожать… — И что ты можешь предложить взамен? Было открыв рот, Аргос замирает. «И что ты можешь предложить взамен?» Тот же голос, тот же человек. Время затягивает петлю на шее. Тело вздрагивает — оно всё помнит, и лишь разум накрепко уберегает от боли и памяти. Но надо ли скрывать прошлое от самого себя, тем самым без устали на него оглядываясь? — У меня есть только я. Либерт бился в руках преторианца диким зверем, внезапно впился зубами в оголённый участок кожи на руке. В отместку его силой дёрнули за волосы, а после ударили головой о выступающий камень стены. Когда Тэлио упал безвольной куклой, стражник отнял от него окровавленную руку.***
Чтобы подняться ввысь, стоит знать каков спуск вниз. Падать — тоже искусство. Выжить после падения — милость самих Богов. А новый взлёт — сила человеческая. Даже если крылья сломаны, даже если горит нутро, даже если тело — пепел… Аргос не дрожал, хоть и едва мог чувствовать руки от холода. Повозку постоянно встряхивало, отчего тело болело с каждым ударом сильнее, хотя порог стерпимой боли был пройден не менее вечности назад. Пепел был даже на кончике языка, пеплом была полна грудь, а ещё — слишком сильно стягивала кожу засохшая кровь и грязь. История Арэ будучи загадочной, оказалась без преуменьшения проста. Аргос бы смеялся над её комичностью, как иногда смеялся над шутами в театре, спектаклями которого безвозмездно делился с ним Прокесс. Шуты, известно, печальнее других актёров… Мука плоти и гордости свела с ума молодого воина, которого обесчестили и предали, бросив ненужным грузом. Аргос прошёл этот путь с достоинством мученика. Тело его страдало, а разум знал, что грязь липнет лишь ответно. В миг, когда Корнелий спустил с цепей своих собак, Аргос был готов принять любое изувечие. И он принял, без страха заглядывая в глаза тех, кто жаждал опустить его достоинство, и лишь злился собственной невозможности противостоять, будучи скованным, что, тем паче, не делало его ниже нападающих. Когда-то Арэ сдался лишь потому, что его мужскую честь пытались из него выжечь, выбить, вытравить. Аргос же считал себя его сильнее. И был сильнее — очевидно, любого из тех, кто нашёл себя выше него. Ведь честь настоящую, не навязанную чужим словом и принадлежностью к Империи, можно вытравить из человека одной лишь смертью — другим законам мира она не подвластна. Аргос столь скоро умирать не собирался. Когда кошмар наяву закончился, или всем просто надоело издеваться над тем, кто даже не стонет от боли, Аргоса завернули в какие-то тряпки и бросили в пустую и холодную повозку. Последним, кого видел Аргос, стал Тэлио, перепачканный собственной кровью, смотрящий глазами, в которых разгоралось уже знакомое пламя. В какой момент тот пришёл в себя, оправившись от сильного удара головой — неизвестно. Но даже если совсем недавно — этого достаточно, чтобы всё понять. Он не плакал, не кричал, лишь смотрел вслед, безмолвно прощаясь. Навсегда? Вестимо лишь одному ему. Пламя в его глазах — пожар в зачатке и горькая немая ярость. Не было никакого суда, о котором говорил Ромул, лишения звания с остатками уважения к посвятившему себя службе римлянину. За отцеубийство и предательство Аргос заслужил смерть, но в его случае правила нарушались не первый раз. Ему не позволили бы уйти так просто. Несмотря на летнюю пору, ночью в повозке было невозможно холодно. Аргос забился в тёмный грязный угол, зарывшись в тряпки на себе, как в кокон заворачивается гусеница, готовая перейти на другую ступень её жизни, обретающая крылья… Под этими тряпками не осталось даже рваной туники, зато кожа всё ещё хранила на себе отпечатки грубых пальцев. Это стало платой за прежние поступки при высших военных титулах, когда ситуация вынуждала наказывать невиновных, смотря свысока на казнь и издевательства — безмерное кровопролитие… Слишком зацикленный в себе, Аргос не сразу замечает, что повозка полнится людьми. Все они — отбросы с улиц Рима. И бывший Легат, насильно подставившийся как женщина, среди них приходится к месту. Он бесцельно смотрел по сторонам, смаргивая с глаз пелену. Женщины и дети сидели ближе к нему, словно чувствуя его беззащитность и невозможность им навредить, мужьям в другом конце не было до него никакого дела. Все эти люди — рабы, которых продают даже проще, чем скот. Бесправные и беспомощные. Обращал ли на них внимание Аргос? Беспокоили ли его их жизни? В Риме рабство было нормой, с которой жили веками. Часто рабами становились и сами римляне — за долги, но больше всего среди рабов было тех, чьи жилы вмещали в себя кровь «дикарей». Такими были и галлы, и германцы, и мавры, и, наверное, сарматы со скифами — они все были «другими». Аргос снова всмотрелся в своих попутчиков — это отвлекало от собственной агонии. Так прошло долгое время. Постепенно сон смешался с реальностью, и везде зацветал мак. Яркие бутоны встречали за закрытыми веками, пока повозка проезжала алые поля, будто залитые морем крови. Тэлио гладил по волосам, но когда Аргос просыпался, находил подле себя неизвестную рабыню с яркими рыжими волосами. В одно из пробуждений она показалась смутно знакомой, и пока Аргос всматривался в её лицо, чувствуя под головой мягкость женских бёдер, рабыня усмехнулась и сказала: — Вот мы и встретились вновь. — Валерия? — Ты и тогда таким был. Униженным и потерянным. Грозный воин, возлюбленный моего оракула… Что теперь осталось от тебя? Ты тоже раб, как и все мы. Аргос закрыл глаза. «Возлюбленный»? Он осторожно тронул рану на внутренней стороне своего бедра и поморщился — края пореза воспалились и принялись не только кровоточить, но и гноится. Определение раба ныне подходит больше. У Тэлио есть буква «С» на одной из его рук, Аргоса же отметили позорным клеймом опущенного и бывшего легионера, которого склонили к постыдной участи быть принимающим, а не берущим. Никакая туника не сможет скрыть это клеймо (в будущем — бугристый шрам), как и не получится стереть из памяти причину её получения… Валерия осторожно провела по волосам Аргоса рукой, и он спросил: — «Тогда»? — Да. Ты просил меня помочь тебе уйти. Я помогла. Ты обещал, что больше мы никогда не встретимся, но минуло десятилетие и мы снова имеем честь друг друга видеть. — Мы и не встретились, Валерия. Тот человек мёртв. — А этот? — А этот хочет жить. Они столкнулись взглядами. Аргосу нравилось рассматривать эту красивую жрицу, её красота его здорово отвлекала. — Мы направляемся в Капую. Ты знаешь? — Мне суждено повторить путь Спартака, — Аргос усмехнулся и закашлялся. Хотелось пить, горло сильно сохло, отчего голос скрипел как петли у двери, которую давно не смазывали. — Почему здесь ты? — У каждого своя роль в делах нынешних и грядущих дней, — ответила Валерия в характере оракула. — И в чём же заключается твоя роль? Чужой ответ или его отсутствие прервала резкая остановка повозки. Снаружи мир обжигало солнце. Аргос выдохнул. Капуя встречала его светом, будто обещая, что лучшее будущее ждало его лишь впереди, к былому же — как известно — нет возврата. Per aspera ad astra — известный для великих путь.