Чёрный свет

Они ехали по пустыне молча, не глядя друг на друга, думая каждый о своем. После того, как Бельфегор сказал, что без веских доказательств ни за что не поверит в столь нелепую историю, Инес пожала плечами и ответила, что ей всё равно. «Так даже лучше». И это стало еще одним ударом, пошатнувшим скепсис Принца. Она собиралась, как и прежде, вести его за собой к самому храму, но ноги слушались плохо, и потому Бэл велел ей оставаться в машине, решив проехать по указаниям покойного дона, ведь после второго ориентира они были довольно четкими. Постоянно сверяясь с навигатором и компасом, а также стараясь ехать как можно медленнее, он уверенно вел машину, пытаясь найти в рассказе медиума несостыковки и логические дыры, но находил лишь вопросы, на которые не было ответа, и мрачное предчувствие грядущей беды. Теперь ему и самому не хотелось отдавать статуэтки Викензо Вентуре, если их предварительно не обезвредит Инес, а потому он окончательно решил, что подстраховка не помешает, даже если эта история — лишь плод ее больного воображения. Вот только больной девушка не выглядела. Разве что страдала сейчас от мигрени, спрятав лицо от мира за солнечными очками и углом куфии так, что виден был только нос. Она, казалось, совершенно не следила за дорогой, а Бельфегору отчаянно хотелось узнать, о чем она думает и почему настолько сильно верит во всю эту чепуху. Но чепуху ли? Сумасшедшей Инес он не считал, отвергнув мысль об этом как несостоятельную: всё же ее поведение не было похоже ни на шизофрению, ни на другие психические заболевания. Разве что частично, вот только полная картина упорно не складывалась. Если же поверить в эту странную историю, всё вставало на свои места: она не только с детства видела навязчивых призраков, не дававших ей прохода, и вслух общалась лишь с отцом да его коллегами, мысленно перекидываясь образами и обрывками эмоций с духами, что привело к деградации речи, но и панически боялась «Тьмы», встреча с которой полностью изменила ее картину восприятия, заставила бояться древнюю расу и в то же время восхищаться ее величием, абсолютностью, при этом сделав взгляд пустым, а мироощущение — крайне нестандартным. Становилась понятна ее зацикленность на защите окружающих от угрозы, которую невозможно остановить, нелюбовь к ярлыкам и поиску сути всего вокруг, безразличие к происходящему даже с ней самой и отстраненность от мира, словно она и сама частично была вне него, невосприимчивость к боли, умение так глубоко уйти в себя, что мир словно переставал существовать, отношение к трагедиям и комедиям людских судеб как к незначительному происшествию, но в то же время желание защитить смертных от угрозы, о которой они и не подозревают… Важна лишь Вечность — она говорила не о «Тьме», не о галактиках и даже не о времени. О самой Вечности. Ведь, возможно, когда в нее вошли чувства добровольно ушедших за Грань древних существ, вместе с ними пришло и понимание самой сути Вечности… Бельфегор встряхнулся. Думать о том, что бредовая история может оказаться правдой, не хотелось. Хотелось побыстрее завершить миссию и больше никогда не встречаться с этой странной девицей, смотревшей на мир совсем не так, как остальные. Уникально. И оттого одновременно притягательно и отталкивающе. Если бы можно было понять, увидеть то же самое, взвесить и оценить, было бы куда проще! А так оставалось лишь гадать, не понимая сути, а не понимать чего-то Бельфегор крайне не любил. Практически ненавидел… Наконец руины показались на горизонте, правда, не прямо перед ними, а далеко слева, и Принц мысленно посетовал на склочный характер покойного дона: по пути им встретилась еще пара почти полностью разрушенных колонн, и лишь знание о том, что эти камни — тоже ориентиры помогло не сбиться с пути. Вот только дон Вентура о них промолчал, явно желая вдоволь поиздеваться над представителем Вонголы. «Он не мог найти храм, не зная об ориентирах, значит, либо каким-то чудом обнаружил древние документы об этом месте, либо ему рассказал о них кто-то, побывавший в храме до него. В любом случае, Вентура солгал! Вернее, утаил часть правды. А значит, дальше будет еще хуже…» — с такими безрадостными мыслями Бельфегор заглушил мотор и выпрыгнул из машины. Мышцы давно пришли в норму, но размяться не помешало бы, а потому он, подняв руки, сделал несколько наклонов вперед-назад и в стороны. Кровь бодро побежала по жилам, мышцы снова были готовы к трудовым подвигам, а настроение начало медленно ползти вверх. Пейзаж поражал безмолвным величием распада. Лучшие художники декаданса не смогли бы воспроизвести его в полной мере, ведь кроме бесконечного песка, палящего солнца и медленно обращающихся в пыль руин здесь присутствовало нечто куда более мрачное — гнетущая, давящая атмосфера, от которой хотелось убраться подальше. «А ведь подводный город стоял еще до появления человека, — удивленно подумал Принц, а затем тут же возмутился: — Стоп, опять я начинаю?! Пока не будет доказательств, неоспоримых доказательств, я в этот бред не поверю!» Обманывать самого себя он умел не хуже, чем остальных, и порой даже не замечал этого. Пара разрушенных колонн с традиционными египетскими барельефами обозначали вход на священную территорию. Почти полностью разрушенные стены, видимо, принадлежали подсобным помещениям, расположившимся в стороне от простиравшихся довольно далеко и сохранившихся намного лучше стен самого храма. По архитектуре он был совершенно не похож на традиционные культовые постройки египтян, больше напоминая крытый лабиринт из огромных помещений, связанных сетью широких коридоров, вот только потолок по большей части давно канул в Лету, стены едва держались под напором ветров, впрочем, далеко не везде, а целого пола и вовсе почти нигде не осталось, разве что искрошившиеся плиты, местами выступавшие над песком, напоминали о его существовании. «А неплохо он сохранился. Словно даже ветер обходит это место стороной…» Странное предположение подействовало на Бэла угнетающе, а вкупе с неприятной аурой священного места древних народов и вовсе заставило начавшее было улучшаться настроение снова упасть на самое дно. Внезапно Инес забеспокоилась и, выскочив из машины, сняла очки, вглядываясь в горизонт. — И что на этот раз не так? — фыркнул Бэл. Странности в поведении спутницы его частенько раздражали, но порой они были полезны, а потому поинтересоваться о причинах столь резкой перемены настроения стоило. — Духи волнуются. Кажется… да, что-то будет! Она зажмурилась и мгновенно погрузилась в транс, а через минуту распахнула глаза, сделала глубокий вдох и, выдохнув, побежала к кузову машины. — Буря! Идет буря! Бельфегора как ледяной водой окатило. За всеми этими потусторонними треволнениями и поисками он напрочь забыл о простейших опасностях пустыни, встречающихся регулярно, но оттого не менее ужасных! Тут же бросившись к машине, он уточнил: — Тут есть где спрятаться, или задействуем мой изначальный план на такой случай? — Неподалеку неразрушенная часть храма, точнее, есть потолок, три стены и потрескавшийся пол. Ящерицы говорят, надежное укрытие. А машину можно оставить рядом, не заезжая на пол, но под крышей. — Тогда запрыгивай, подъедем прямо туда. Потом вещи достанем, — скомандовал Бэл, и Инес, бросив сумку обратно в кузов, залезла на сидение. «Никакого логического мышления! — возмутился он, но тут же осёкся: — Или настолько привыкла делать всё сама, что кинулась бежать в укрытие с сумкой наперевес, даже не подумав о возможности доехать до него…» Мотор взревел, и машина, создавая град из острых, больно царапающих кожу песчинок, быстро двинулась в указанном направлении. Искомая стена обнаружилась на удивление быстро, и джип припарковали вплотную к ней, а затем, растянув сверху брезент, укрепили его под днищем. Небо потемнело, ветер усиливался, на горизонте, только что кристально чистом, расползалась мгла. Путники, схватив сумки, пробежали дальше, в широкий дверной проем, отделявший древний коридор, в котором осталась машина, от просторной залы. Серый камень стен надежно защищал от ветра, впрочем, не везде: одна стена почти полностью обрушилась, сохранившись лишь в виде высокого бортика, мешавшего машине заехать внутрь, но не спасавшего от ветра, благо, буря шла с противоположной стороны. Пол был засыпан песком, однако не так сильно, как в других частях храма, а на стенах местами виднелись барельефы и жалкие остатки фресок: краски давным-давно выцвели, смазались, и лишь кое-где чудом сохранились некоторые общие истертые контуры. Бельфегор, включив фонарь, сразу же принялся изучать наиболее сохранившийся барельеф, судя по всему, изображавший фараона, представшего перед божеством, а Инес опустилась на пол и начала вытаскивать из сумки еду, спальные мешки и одеяла. — А где конкретно дон спрятал артефакт? — уточнил Принц, когда приготовления к ужину были закончены, и уселся рядом со спутницей. Завывавший вокруг ветер, врывавшийся в просторное помещение через обрушившуюся стену, его нисколько не волновал. — Полагаю, именно здесь, вот только в каком месте — непонятно. Он сказал, свет луны укажет камень, на который надо надавить, ровно в полночь. Тогда откроется небольшой тайник. Но он это всё так рассказывал… в общем, ситуация как с ориентирами: он что-то недоговаривал. «Интересно, она только в пути заметила недомолвку босса или знала о ней с самого начала, но не говорила мне?» — нахмурился Принц, и сердце, обратившись к памяти, невольно заныло. Заныло от нежелания слышать ложь из уст, недавно говоривших, что хотят дарить ему заботу… Но ведь, возможно, она не лгала? Он поспешил уточнить: — А почему же ты не сказала мне правду об ориентирах сразу, еще до начала поисков? — Не хотела волновать. Всё равно дон ничего бы не рассказал, а ты бы зря беспокоился. К тому же, ты хоть и не испытываешь к нему симпатии, называть лжецом босса мафии, когда ты сам мафиози… не хотела тебя расстраивать. Рывок. Бельфегор крепко схватил Инес за плечи и несильно встряхнул, а затем, дернув на себя, буквально прошипел: — Никогда, слышишь, никогда не лги мне и ничего не скрывай! Все врут, только и делают что врут! Хватит уже! Ее глаза удивленно распахнулись, пристально вглядываясь в соломенную челку, надежно скрывавшую душу своего хозяина, а затем губы задрожали, и Инес, осторожно положив руки на предплечья Принца, прошептала: — Прости. Благими намерениями вымощена дорога в ад. Больше не повторится. Я не хочу причинять тебе боль. Он отпустил ее так же резко, как схватил, и на секунду ему показалось, что именно так себя чувствует человек после заслуженной пощечины. Опустошение, непонимание и раздражение, смешанные с безысходностью. А потом на душе отчего-то стало тепло, и мысли о пощечине исчезли без следа. Захотелось поворчать, как его бывший напарник, Маммон, а затем махнуть на всё рукой и сделать вид, будто ничего не произошло. Только вот тепло из того прозрачного куба, что хранился в воспоминаниях, стало еще на сотую долю ярче, и забыть об этом было невозможно… Она действительно о нем заботилась. На самом деле. — Ты меня поняла, — проворчал Принц, приступая к трапезе. Заполнить жизнь действиями, чтобы избежать неловкого молчания — идеальная тактика! Если, конечно, тебе позволят уйти в себя. — Поняла. Обещаю, больше не повторится. Повисла тишина, но не напряженная, а отрешенно-спокойная, и вдруг Инес, прислонившись к стене, запела. Бельфегор удивленно обернулся и во все глаза уставился на девушку, напевавшую совершенно непонятный, но прекрасный мотив без слов трубными звуками, казалось, исходившими из самой глубины ее души. Мелодия взлетала вверх, проносилась сквозь потолок буйным вихрем, а затем медленно, неспешно, будто перо, подхваченное ветром, оседала вниз, чтобы затем устремиться вдаль и вернуться, неспешно и вальяжно, словно никуда и не уходила. Звуки искрились, сочились радостью и умиротворением, наполняя душу покоем, безмятежностью и верой в будущее, стремлениями и надеждами… а впрочем, нет. Всё это были лишь последствия. Ведь вместе с непонятной, невозможной мелодией в душу словно вливался сам свет. Кристально чистый, незамутненный, абсолютный… Бельфегор невольно закрыл глаза и откинулся назад, прислоняясь к стене. Мелодия и не думала замолкать, лишь набирая обороты и заставляя улыбку, искреннюю, светлую, но печальную, расцвести на его губах. Казалось, в этом глубоком зычном звучании сплетаются все возможные музыкальные инструменты, и в то же время там не было ни одного из них, но меньше всего это походило на человеческое пение, ведь не было произнесено не только ни одного слова — не прозвучало ни единого звука, на который способно горло человека. Перед внутренним взором Принца вставало его детство. Алый ковер из роз в огромной оранжерее, высокие, невероятно высокие деревья, шелестящие сочной зеленью, мягкая трава, с радостью принимающая его в свои объятия, и нежные морщинистые руки, дарящие заботу и любовь. Безмятежность при взгляде на улыбку, добрую, понимающую; раскаяние при взгляде в глаза, полные немого укора, когда набедокурил; слова поддержки, сказанные искренне и без лести, когда становилось грустно. Полгода счастья, омраченного выходками брата, но всё же столь яркого, живого… настоящего. Счастья, которого никогда больше не будет… Мелодия, перекрывавшая даже гул ветра, застыла в небесах, уйдя на тональность, недоступную человеческому уху, и Бельфегор с удивлением обнаружил, что голова его покоится у Инес на плече, а в глазах застыла влага — не скатываясь по щекам, слезы всё же смочили ресницы, впервые за двадцать два года… Он хотел было вскочить и незаметно стереть глупую влагу, совершенно непонятно почему решившую превратить его в кисейную барышню, но Инес вдруг своим обычным неровным голосом прошептала: — Впервые пою не одна… Но тебе можно. Ты хороший человек, я чувствую. — Вовсе нет, — пробормотал Бельфегор, поднимая голову и с сожалением отмечая, что на ее плече было куда комфортнее, а если уж совсем честно — уютнее. — Извини, но в данном вопросе мне виднее, — рассмеялась она, и Принц усмехнулся в ответ. На душе было удивительно светло, словно ничего плохого никогда не происходило. Так хорошо ему было лишь тогда, в детстве… — И почему ты не пела, раз это производит такой эффект? Хотя бы отцу. — Потому что ему больно было слышать любые напоминания о них. Вспоминал их самих, смерть матери и друзей, — спокойный, отрешенный тон, будто разговор шел о будничных, ничем не примечательных вещах. Вот только доверительность из него не исчезла, и Бэлу захотелось задать еще один вопрос: — Почему ты так спокойно относишься к смерти? Да, ты можешь видеть умерших, но не можешь выпить с ними чай, а главное, другие ведь их не видят. Для них это окончательная потеря. Это боль. — Меня волнует лишь боль тех, кто мне важен, а таких немного. Родители, некоторые коллеги отца, покойный психиатр, который хотел докопаться до истины и считал, что у меня нет шизофрении, но не успел ничего сделать: его сбила машина, точно не помню, какая. Но у него нет половины лица и искорежена рука… Наверное, это был грузовик, — подробности чудовищной смерти также не вызвали никаких изменений в голосе, и Бэл, посмотрев ей в глаза, удивленно отметил, что это всё и впрямь не производит на нее никакого впечатления. — Но разве тебе не жаль его? Многие бы пожалели. Он ведь испытал боль, сильную боль перед смертью. — Разве это сильная боль? — ответила вопросом на вопрос Инес и склонила голову на бок. — Мне кажется, нет. Впрочем, у каждого свое восприятие. Бывает намного, намного хуже. Ему, если уж говорить штампами, в какой-то мере повезло. И боль не сильная, и умер сразу, а не мучаясь годами от рака или СПИДа. А теперь он чувствует себя прекрасно, ведь в его жизни было много хороших воспоминаний. Зачем мне его жалеть? «И впрямь, зачем? Только вот большинство бы пожалело, будь это их товарищ», — мысленно прокомментировал Принц и усмехнулся. — А знаешь, твои высказывания в социуме оценили бы как крайне жестокие! И повесили бы ярлык «психопат», не виси на тебе другой — «шизофреник». — Люди любят ярлыки, особенно когда пытаются объяснить непонятное, — рассмеялась Инес. — Еще можно сказать «мизантроп», «циник», «жестокая и беспощадная эгоистка»… — Ты что, пытаешься понять, где проходит грань, после которой я оскорблюсь? — вновь рассмеялась она, и на этот раз Принц не разозлился из-за прямого попадания в центр мишени. — А где она проходит? — заинтересованно поинтересовался он. На душе всё еще было тепло и безмятежно, а потому злиться по мелочам Бельфегору совершенно не хотелось. — Даже не знаю. Я вообще не обидчива, когда речь идет о ярлыках. Даже если человек верит в сказанное, это лишь его видение ситуации, он просто не понимает. Зачем обижаться? То же самое с моментами, когда говорят гадости обо мне или том, что мне дорого. Это не задевает, ведь понятно, что человек или пытается насолить, разозлить, или просто не понимает меня. В первом случае незачем давать ему повод для торжества, во втором — ни к чему обращать внимание на тех, кто не хочет попытаться постигнуть суть. — Но ведь это раздражает! Злит! Если говорят гадости, хочется пронзить этого идиота стилетами, чтобы он больше не смел издеваться! Никто ему такого права не давал! — Протыкать стилетами тоже никто права не давал, но ты ведь его и не просил. Просто сделал. Так и он, тот человек. Просто захотел сделать гадость — и сделал. И ты можешь либо разозлиться, дав ему то, чего он жаждет — свое испорченное настроение и расшатанные нервы, либо не обратить внимания. Не сделать вид, что не обратил, всё равно идеально скрыть эмоции не получится, а именно пропустить оскорбления мимо ушей. Ведь есть куда более страшные вещи, чем какая-то глупость, сказанная человеком, не желающим тебе добра, лишь играющим на нервах. В чем смысл? — Выпустить пар, конечно же. И поставить нахала на место. — Но разве не спокойнее будет не заметить издевку, чем перенервничать, а затем восстанавливать душевное равновесие, выпуская пар? — Я просто взрывной, что поделать. Это ты похожа на заводь, в которую сколько камни ни кидай, круги всё равно не идут. Таких людей вообще нет, между прочим. Инес улыбнулась и задумчиво протянула: — Было бы хорошо. На самом деле, никому не надо проходить через подобное. Лучше нервничать по мелочам, чем видеть настоящие ужасы. — А по-твоему, «настоящие ужасы» связаны только со сверхъестественным? Голод, война, чума уже не подходят на эту роль, слишком мелко? — Сам ведь знаешь ответ. Ты описал настоящие ужасы, бесспорно. А «сверхъестественные» встают с ними в один ряд, вот и всё. Никто не должен проходить через подобное, но проходят, многие проходят. И уверена, они становятся либо похожими на меня апатичными созданиями, либо нервными созданиями, как ты. Бельфегор вздохнул и закатил глаза. — Я на войне не был и от голода не умирал. — Список можно продолжить… — Думаешь, Расиэль — это такой уж кошмар? — Расиэль, мафия, всё, что пришлось пережить, из-за чего взгляд стал пустым. Принц вздрогнул. — Ты не видела моих глаз. — У меня очень хорошая интуиция. — Ты странная. — С какой стороны посмотреть… Ветер надрывно выл, взметая к небесам столпы песка, мелких камней и пыли, а невидимый закат догорал, убивая последние, едва пробивавшиеся в освещенное фонарем пространство лучи света. День подошел к концу, наступало время теней и покоя. Время, когда ночные хищники выходят на охоту, угрожая всем тем, кто ненадежно спрятался от них вечером, слишком устав за день. Но само бытие, казалось, застыло, не желая подчиняться законам этого мира и что-то менять, поддавшись уговорам смены дня и ночи. Всё оставшееся до полуночи время они провели за неспешной беседой, то говоря о мире мафии, то обсуждая археологические раскопки, то пытаясь разгадать тайну окружающих полуистертых барельефов, но старательно избегая болезненных, опасных тем. Фонарь давно был погашен, из-за чего Инес сразу же подползла ближе к Принцу, сказав, что темнота всегда напоминает ей о плохом, и он позволил ей эту вольность — истерики спутницы во время песчаной бури в его планы не входили. Сидя плечом к плечу, укутавшись в одеяла, один из лучших убийц мира мафии и уникальный медиум обменивались философскими репликами, ехидными замечаниями и историями из жизни, а ветер постепенно стихал, и ближе к полуночи буря наконец улеглась. — А я-то думал, придется использовать вместо луны фонарь, даже вычислил места, в которые должен упасть луч света, — ничуть не расстроившись, прокомментировал происходящее Бельфегор и довольно рассмеялся. — Гении — во всем гении, — вздохнула Инес и посмотрела на часы, включив наконец фонарь. Скажи эту фразу кто-нибудь другой, Бэл воспринял бы ее или как попытку польстить, или как признак восхищения его умственными способностями, вот только в данном случае это была простая констатация факта, и это одновременно удивляло, раздражало и радовало. Бэлу вообще начинало казаться, что он привыкает к подобной противоречивой гамме чувств, поскольку рядом с Инес он всё чаще впадал именно в такое непонятное состояние. И протестовать против этого безумного коктейля ему уже не хотелось. Наконец свет луны и звезд, призрачный, бледный, потусторонний, будто давно умерший и обледеневший, проник в склеп времен, похоронивший часть истории древней цивилизации, и длинный луч, пробившись сквозь единственную дыру в потолке, упал на песок. — А что именно тебе показалось странным в речи дона? Что он мог скрыть? — поинтересовался Бельфегор, пристально разглядывая пол в поисках возможного тайника. — Он сказал, что когда луч упадет на камень, надо будет на него нажать, и в этот момент я почувствовала, что он чего-то недоговаривает. Спросила, что делать дальше, а он лишь рассмеялся, сказав: «Добывать артефакт». Так что, возможно, нажатие на камень нам ничем не поможет, и он об этом просто так сказал. Не могли здесь сохраниться какие-то древние механизмы, а новых явно нет. — Вот и я так думаю, — протянул Принц и указал на одну из плит, почти полностью засыпанных песком. — Свет упадет туда, вопрос лишь в том, что нам с ней делать. Предлагаю надавить, а затем идти за лопатами. — Думаешь, он спрятал артефакт под ней? — с сомнением уточнила Инес. — А не слишком просто? — Вовсе нет. Не зная точно, где искать, и в голову не придет переворачивать эту плиту. А сложностей и так немало: во-первых, до этого места сложно добраться, во-вторых, аура тут отвратительная, многие постараются убраться поскорее… Хотя… — Бэл удивленно осмотрелся и констатировал невероятный факт: — Она стала гораздо менее отталкивающей! — Всё из-за песни, позитив компенсировал негатив. Этот звук, похожий на музыку, усиливает положительную часть моей энергетики, как крик усиливает отрицательную. Думаю, к утру всё вернется на круги своя, ведь моя энергетика слишком слаба, чтобы разогнать даже остаточную энергетику Тьмы надолго. — Ты их прямо какими-то всемогущими божествами выставляешь. Или демонами. — Тогда скорее уж и божествами, и демонами одновременно, — поморщилась Инес. — Кстати, да. Я думал, они зло, раз вызывают такую панику, убивают любого, кто им не нравится, без раздумий, причем, по твоим словам, жестоко, а тут ты вдруг поешь тем самым голосом умиротворяющую песню и говоришь, что их же энергетика может нести добро! В чем смысл? Не ты ли говорила, что твоя энергетика черная? — Так и есть. Она черная. И эта мелодия черная. Черный цвет поглощает свет. Не отражает, как белый, а поглощает. Потому моя энергетика черная. Она не добрая и не злая, но она беспощадна. И она черна. Она может подарить как тьму, так и свет, но этот свет не будет белым, он будет черным — прошедшим сквозь непроглядный мрак. И оттого ставшим еще более чистым, словно вода, просочившаяся сквозь естественный фильтр. — Странная теория! Тьма очищает свет, делая его черным и в то же время кристально чистым. Сама-то слышишь, как это звучит? — Странно. Вот поэтому я и не люблю слова. Суть не в этом. Она в печали, которая приходит вслед за той песней вместе с покоем. Там нет искрящегося веселья и бурной радости. Лишь покой, безмятежность да тоска. Тоска по лучшим временам, по счастью. Бельфегор поморщился и нехотя признал правоту собеседницы: в том звуке не было ни капли веселья, но в то же время он приносил счастье, смешанное с ностальгической тоской, обреченностью, а потому, если называть его светом, то свет этот был бы не ярко-белый, а приглушенный, минорный, но не унылый. Возможно, и впрямь черный? Ведь черный не содержит в себе ни одного оттенка, но впитывает сам свет, отказываясь его отражать — отдавать кому-то другому… Это очень жадный, эгоистичный цвет, в то же время не имеющий практически ничего своего. Лишь тьму. И этим он разительно отличается ото всех остальных… — Тогда мы тоже черные. И ты, и я. Только вот сколько свет ни поглощай, он в нас не задерживается, — прошептал Принц. — Проходит, как песок сквозь пальцы, — еще тише ответила Инес.