Чёрный свет

Расшифровывать чужие воспоминания — сложная задача. И Бельфегор, впервые столкнувшийся с головоломкой, в которой требовались не логика, а чувства, поначалу сильно растерялся. Он пытался разобрать посланные эмоции на детали, но ничего не выходило, и это вызывало раздражение, однако оброненная Инес будто невзначай фраза заставила его сменить подход: «Иногда приходится вспоминать то, что много лет пытался забыть. Тут что-то похожее: закрываешь глаза и позволяешь памяти течь сквозь сознание. Потому что теперь это и твоя память тоже». Конечно же, он ответил, что в советах не нуждается, но пока она, вновь погрузившись в транс, искала с помощью обычных духов дорогу к тайнику дона Вентуры, попробовал последовать совету, несколько его модернизировав: решил, что будет «вспоминать» не происходившее с ним, а некий фильм, так будет проще отделить свои эмоции от чужих. И наконец, спустя час, когда они уже почти дошли до места назначения, у него всё же получилось. Воспоминания текли смутными образами, лишенными четкой картинки, но дарящими яркие, живые эмоции, словно он сам их испытывал. Однако благодаря решению изначально отгородиться от них, Бельфегор сумел не впасть в панику вместе Инес из прошлого, не отчаяться и не погрузиться в истерику. Однако сердце всё же каждый раз сжималось, когда в воспоминаниях в очередной раз вспыхивало слишком яркое чувство… Инес не хотела становиться ясновидящей не из страха перед новыми силами или боязни не справиться с ними. Просто первый дар, возможность видеть Грань, не покидал ее ни на секунду, она вечно жила сразу в двух мирах, реальном и населенном призраками. Из-за этого ее жизнь пошла под откос, не успев начаться, однако она всё же сумела разобраться, что реально для всех, а что — только для нее, и хотя никогда не разделяла эти два мира, нашла способ не слишком явно общаться с назойливыми призраками — не говорила с ними, как с людьми, даже если они понимали ее речь, а не только мыслеобразы. Вот только если новая способность заставит ее видеть одновременно настоящее, прошлое и будущее, как сказала Тьма, что поможет разделить эти миры? Как разобрать в сплошном хаосе, что реально, что давно ушло, а что лишь должно произойти? Погружаясь в транс, она каждый раз видела нечто, отдаленно похожее на ночное небо: скопления звезд в бесконечной темноте, мириады планет, чувствовала бесконечное число жизней на них… И каждый раз скользила мимо, отправляясь сознанием за Грань. В мир мертвых. Тот же самый мир, но предназначенный для тех, кто уже не живет так, как остальные, кто сменил форму и променял эмоции мгновения на покой вечности. Что же будет, если все эти мириады жизней станут видимы? Нет, конечно, подобное возможно лишь для самой Тьмы, вот только та сказала, что если развить дремлющие способности, можно будет увидеть и прошлое, и будущее определенной местности одномоментно, словно всё это происходит разом. И как тогда искать реальность? Ведь гарантии того, что Инес сможет контролировать этот дар и «отключать» его по желанию, как гадалки, не было. Но даже если бы и удалось научиться использовать эту способность по желанию, как поход за Грань, наверняка что-то бы осталось «неотключаемым» — вопрос в том, что именно, и как сильно это повлияло бы на ее жизнь? Сумела бы она продолжить воспринимать реальность или оказалась бы заперта в вечном круговороте видений? Если бы Бельфегор увидел тот разговор, не испытав чувств Инес, сказал бы, что надо обязательно попробовать, потому что такой шанс сразиться с собой, бросить вызов неизведанному упускать нельзя. Но он чувствовал — чувствовал не только страх, боль и нежелание снова погрузиться в непонятный хаос, когда все смотрят на тебя как на больного и не понимают, с кем ты говоришь, а ты не можешь объяснить этого, поскольку одногруппникам в детском саду не скажешь: «Я говорю с дядей, у которого нет половины лица и ног, потому что их ему оторвало комбайном, под который он угодил». Сейчас для Инес главным было острое нежелание вновь остаться одной в неразберихе собственных мыслей, чувств, в ледяном царстве, где тепла нет и не было, где мать винит тебя в своей смерти, а отец искоса поглядывает, думая, что ты не замечаешь, и передергивается, боясь, что ты сделаешь нечто ужасное. Любить и бояться родную дочь — как странно! И вместе с тем понятно. Всю жизнь ее окружали сплошные противоречия, она привыкла к ним, и потому сейчас отчаянное желание бороться за свое право на привычное существование смешивалось с апатией и безразличием к собственной судьбе, словно говорившими: «Будь что будет, сломаюсь я — и ладно», — но это не казалось неправильным. И Бельфегор впервые понял, нет, почувствовал, что все ее внутренние противоречия удивительно гармоничны. Она не хотела потерять его самого, но в то же время готова была отпустить, если станет ему в тягость, она хотела бороться и готова была принять неизбежное, она боялась Тьму и то зло, что они творили, но восхищалась ими, их вечным спокойствием, способностью быть выше всего на свете, умением не делать мир ни хуже, ни лучше, лишь защищать то, что решили защищать, и четко следовать правилам, которые установили, а эксперименты… что ж, это не было простой блажью, она точно знала. Поскольку будущее людей, их способности, пределы их возможностей на самом деле интересовали древнюю расу. Как исследователей, ученых, но интересовали. И потому, получив возможность проведения эксперимента, они без раздумий решились на него, как множество раз до этого. А сохранение жизней тех, кто еще не погиб, показалось им равноценной платой за страдания подопытного ребенка. Бельфегор наконец нашел недостающий элемент, позволивший ему понять отношение Инес. Он услышал слова Тьмы, говорившей спокойным, уверенным голосом, ничуть не злым, не пугающим, но и не подбадривающим — как врач интересуется здоровьем пациента, она сообщала, что эксперимент не закончится до самой ее смерти, и что он не будет провальным, даже если она сломается, поскольку на нее взвалили огромную ношу. Но не непосильную. Ведь она до сих пор справлялась, а значит, эксперимент дал положительный результат: люди могут видеть куда больше, чем позволяет их разум, не сходя с ума. А значит, у них есть потенциал для развития, а не деградации, по пути которой они идут. Деградации не умственной, но духовной. Закрывшись в раковины собственного «я», люди перестали видеть и слышать других, но они всё еще способны на это, это умение всё еще живо в них. А значит, шанс у них есть. И если они им воспользуются, сбудутся надежды Тринисетте — Земля окажется в надежных руках. Но если нет, она будет уничтожена. И Тьма отправится на следующую планету… Они решили не заглядывать в будущее, чтобы увидеть судьбу Земли в настоящем, а потому им и впрямь интересно, на что же способны люди, и каждую пару сотен лет они проводят подобные эксперименты, разве что технически разные, и каждый раз результат положителен. Вот только с каждой попыткой способности подопытных всё ниже. А значит, через тысячу лет могут и вовсе исчезнуть… Так как же она справится с более сильным «даром», «проклятием», еще больше искажающим привычную картину бытия? Заставляющим видеть столь многое и столь многих… И вместо того, чтобы сказать: «Попробуй! Вызов надо принимать!» — Бэл вдруг сказал: «Никто не может заставить тебя делать то, чего ты не хочешь». Инес растеряно на него посмотрела, но он лишь повел плечами и продолжил расчищать дорогу Пламенем Предсмертной Воли, идя вперед, не оглядываясь, как всегда шел по длинной дороге жизни. Она улыбнулась. Вскоре лес прервала небольшая прогалина — искомый пункт назначения. Вот только вместо радости его обнаружение вызвало у Бельфегора лавину возмущения: деревья обрывались возле узкой полосы камней, а дальше — обрыв, невысокий, едва достигавший верхушек пальм, росших внизу, но совершенно отвесный. Конечно же, веревка у Принца была, и не одна, вот только заниматься скалолазанием после всех потрясений этого дня ему совершенно не хотелось. Однако выбора не оставалось… К счастью, сумки от сверхъестественного ветра не пострадали, как и их содержимое, а потому веревка вскоре была привязана к пальме, и Принц, злой, как тысяча чертей, начал спуск. Безусловно, он обрушил на Инес град обвинений: она обязана была предупредить его заранее! Но для нее самой это стало сюрпризом: лишь исследовав местность возле финального ориентира, она увидела обрыв, однако не придала этому значения, надеясь, что тайник будет наверху. Вот только дон Вентура, с которым она связалась по достижении пункта назначения, ехидно усмехаясь, объявил: теперь надо спускаться вниз, и лишь на середине пути обнаружится отмеченный белой краской камень, за которым лежит искомое. К счастью, ни нервные потрясения, ни раздражение, ни усталость, ни переизбыток ультрафиолета не могли уничтожить способности Бельфегора, а потому вскоре он, достав из тайника такой же ящик, как в Египте, вернулся наверх. Вот только особой радости у них обоих это не вызвало: очередная рубиновая статуэтка ждала момента, когда ее энергетические контуры будут уничтожены. А потому, увидев печальный взгляд Инес, Принц фыркнул и быстрым шагом направился прочь от обрыва, туда, где крик не сможет заставить его нос снова кровоточить. Вот только слишком далеко отходить он всё же не стал: убегать от проблем Бельфегор попросту не мог, а потому заткнул уши и приготовился бороться с паникой, вызываемой потусторонними звуками. И вскоре она наступила: трубные звуки пришли следом за мурашками из неслышимых низких частот, а затем ужас захватил сознание в плен, не желая идти на компромиссы. И всё же Бэл сумел заставить себя удержаться на ногах. Стиснув зубы, он смотрел прямо перед собой и всеми силами цеплялся за пытавшуюся ускользнуть нить сознания. Крик прекратился, как обычно, высокой нотой, совершенно неожиданно, но так долгожданно, и Бэл отметил, что на этот раз даже кровь из носа не хлынула, а сознание удалось удержать почти без проблем, разве что панику всё еще не удавалось победить, но в целом прогресс был очевиден: теперь он мог побороть желание забиться под ближайшую корягу и исчезнуть, лишь бы не слышать этот кошмарный звук, хоть это и давалось с трудом, а также сохранить способность мыслить, пусть и не очень трезво, но, главное, теперь мозг мог оценивать ситуацию, а не зацикливался на слове «исчезни!». И это был огромный прорыв. Видимо, после встречи с мертвой Тьмой тело и впрямь начало адаптироваться к подобному… Вернувшись к Инес, Бельфегор отметил, что она бледнее обычного, а взгляд затуманен. «Заболела. Вот почему я не беру на миссии дилетантов!» — мысленно поморщился он, но всё же поставил палатку в выжженной просеке, решив, что раз уже начинает смеркаться, ничего страшного в очередном ночлеге не будет. Сообщив по рации, что миссия выполнена и завтра они возвращаются, Бельфегор выдал спутнице лекарства и ужин, а затем, для профилактики, и сам принял несколько видов таблеток: заболеть после задания ему хотелось меньше всего, ведь на горизонте уже виднелось следующее. Забравшись в спальник, он долго еще ворочался с боку на бок, но не мог заснуть: в голову лезли непрошеные мысли, образы, воспоминания, свои и чужие… «Я слишком к ней привязался», — подвел наконец черту уставший разум, и тьма затопила мир.

***

Возвращение на берег прошло словно в тумане. Инес боролась с жаром, и потому двигалась куда медленнее, чем было нужно, а Бельфегору то и дело хотелось совершить совершенно противоположные вещи: перекинуть ее через плечо и добежать до берега или бросить ее, вернуться к Моретти и отправить его за ней. Вот только он упрямо шел рядом, подхватывая Инес, если та начинала падать, и думая, что тащить ее — это перебор, отдающий чрезмерной добротой к ближнему, а бросить… он и сам не понимал, почему одновременно хотелось и бросить ее навсегда, и никогда не отпускать. Даже думать об этом не хотел. Разве что краем сознания ловил мысль: «Одиночество уже осточертело». Но признавать, что Инес и впрямь стала ему дорога, не хотелось. Точнее, он попросту не мог этого сделать. Как не мог бросить ее в лесу. И влажный раскаленный воздух продолжал давить на легкие, а тела постепенно теряли жидкость и силы, медленно подбираясь к отметке «истощение». К вечеру на горизонте наконец показалось море, и Бельфегор пошел быстрее, но Инес, казалось, уже ничего не видела и шла просто на автомате. Обернувшись и посмотрев на нее, Бэл понял, что она была практически без сознания и продолжала двигаться исключительно на силе воли. «Какая же она слабая! — возмущенно подумал Принц. — Совсем незакаленная, мышцы никуда не годятся, заболела после какой-то прогулки! И всё равно идет. Даже о помощи не просит…» Он улыбнулся краешками губ. А затем подхватил ее на руки, перебросил через плечо и, мгновенно ускорившись, за минуту добрался до берега. Инес что-то хрипло прошептала, и сознание покинуло ее, а Бельфегор, мысленно поморщившись, связался по рации с Моретти, всё так же страдавшим от мигрени, и сел на берегу, ждать лодку. Положив Инес неподалеку, он смотрел на темные волны, оставлявшие на берегу пену, в сумерках казавшуюся серой, на бездонное небо, еще не почерневшее, но уже утратившее былую синеву, а затем и сам не заметил, как взгляд скользнул вправо и выхватил из сгущающейся темноты острый нос, растрескавшиеся губы, пушистые ресницы, широкие брови, растрепанные, спутавшиеся светлые волосы, капли пота на бледной, шелушащейся коже… Инес нельзя было назвать красивой — серая мышка, каких миллионы, и взгляд приковывать она не могла, но почему-то сейчас, в полумраке, не являвшимся ни днем, ни ночью, ни тьмой, ни светом, ее профиль казался удивительно притягательным. В памяти сами собой всплыли образы: ужас и восторг перед немыслимыми созданиями, стремление бороться до конца и отчаянная решимость, безразличие к самой себе, забота о нем, тепло, которое они оба не хотели терять… «Чертова девчонка. Хватит рушить привычный мне мир!» — подумал Бельфегор и коснулся ее тонких, дрожащих от лихорадки пальцев. Они были горячими, слишком горячими и не сжались в ответ. Всё вмиг показалось неправильным, абсурдным, бредовым… совсем не таким, как должно было быть! Захотелось разбудить ее и заставить сжать руку. Но он просто сидел в темноте и смотрел на капли пота, стекавшие по вискам, думая о том, насколько хороши врачи в Нассау… Моретти прибыл довольно быстро, и к тому времени Бельфегор уже успел убрать руку. Не говоря ни слова, он царственно двинулся к лодке с двумя сумками, которые нес всю дорогу, а коллега, проводив его удивленным взглядом, проверил пульс медиума и цокнул языком: везти девушку с температурой под сорок до города было опасно, а на ближайшем острове им вряд ли удастся найти кров. И, словно поняв его опасения, Бельфегор крикнул: «Вези сразу туда, где есть больницы! Она справится». «Легко тебе говорить», — проворчал Моретти, поднял Инес, безвольной куклой повисшую у него на руках, и положил ее в лодку. А затем было долгое путешествие: плеск волн под веслами, перебрасывание на катер сумок и перенос Инес, коим занялся Моретти, ночное небо и россыпь звезд, отражавшаяся в воде нетающими снежинками… Соленый ветер, шум мотора, косяки пестрых рыб, едва заметные в ночи, да острый привкус тоски, неудержимо проникавшей в сердце и не желавшей исчезать. «Надо от этого избавляться», — подумал Принц, прежде чем провалиться в спасительную дрему. Они прибыли на остров лишь под утро: пришлось взять курс на довольно крупный клочок суши, где располагался большой госпиталь, способный оказать все необходимые услуги. Прямо с пирса Моретти вызвал карету скорой помощи, и когда медики прибыли, заставил Принца тоже поехать на обследование: рана на руке и общая бледность свидетельствовали о возможных заболеваниях, способных стать помехой для выполнения следующего задания, и именно этот аргумент убедил Бельфегора воспользоваться помощью ненавистных врачей. К счастью, хоть в больнице и не знали о яде, которым тот был отравлен, общая терапия вскоре помогла справиться со всеми недугами, и через пару дней Бельфегор отправился в отель, бодрый и отдохнувший. Моретти, которому строго-настрого было запрещено смотреть на добытые артефакты, нежился под кондиционером и радовался отсутствию мигрени, а также призраков, способных ее вызвать: как оказалось, они не только проникли на лодку, но и начали устраивать на ней погромы, потому целых три дня он жил в сильнейшем нервном напряжении, и даже сказал Бельфегору, что не завидует Инес, вынужденной постоянно общаться с настолько приставучими созданиями, в ответ на что получил лишь ехидный смех. К вечеру прошел тропический ливень, духота усилилась, а Принц, доложивший боссу об успехе операции и невозможности начала следующей до полного выздоровления медиума, а также получивший приказ позаботиться о ней, мучился от скуки. Делать ему было совершенно нечего: телевидение он не любил, книг в гостиничном номере не было, чтение книг с телефона считал крайне неудобным, убивающим глаза занятием, а идти на улицу не хотелось. В итоге он махнул рукой на собственную нелюбовь к тесному общению с коллегами и отправился в комнату Моретти. Тот обнаружился на широкой кровати, занимавшей чуть ли не четверть комнаты: вольготно раскинувшись на трех подушках, прислоненных к спинке, он разгадывал кроссворды, видимо, запасенные впрок — на тумбочке лежало с десяток журналов. Окно было наглухо закрыто и занавешено тяжелыми темными портьерами, а мглу и духоту разгоняли желтоватое свечение бра и мощный кондиционер. — Неплохо устроился, — протянул Бельфегор, без стука вламываясь в чужую комнату. — Я, конечно, знал, что в Варии манеры пали смертью храбрых, но чтобы настолько… — протянул Моретти, откладывая журнал и подходя к высокому круглому столику, притулившемуся между двумя бордовыми креслами, сильно потертыми, но всё еще довольно мягкими. — Налить тебе чего-нибудь? — Виски, — проигнорировав комментарий о собственной невежливости, повелел Бельфегор, усаживаясь в кресло подальше от окна. — А вот осторожность у Варии в крови, — рассмеялся Моретти, доставая из небольшого бара бутылку янтарной жидкости и два стакана. — Чем обязан? — Да вот, решил заглянуть к коллеге. Имеешь что-то против? — Вовсе нет, никогда не имел ничего против компании. Раз приходят, не убегать же, — ответил Моретти, разливая по бокалам алкоголь. — Завуалированная грубость — то, чего Вария старается избегать в силу своей честности, — рассмеялся Принц многозначительно. — Разве я грубил? — озадачился его собеседник, опускаясь в кресло, и что-то в его интонациях показалось Бэлу странно знакомым. Столь же искренним удивлением реагировала Инес на попытку обвинить ее в чем-то, когда слова были неверно истолкованы. И Принц автоматически произнес: — Тогда поясни. — Просто сказал, что компании неизбежны, хотя сам я их не ищу. Потому давно привык радоваться им, — спокойно ответил Моретти. — А вы бы с ней спелись, — фыркнул Принц, поднимая бокал. — Думаешь? Я после вашего ухода обдумал ее слова и… знаешь, кажется, начал понимать, почему ты так разозлился, когда я чуть не сказал глупость. У нее очень странная манера речи, но ни одного бессмысленного слова она не произносит. Напротив, можно сказать, что ее речь — это концентрированный смысл, лишенный «перемычек», без которых понять его слишком сложно. — Ши-ши-ши, а знакомство с призраками пошло тебе на пользу, — то ли удовлетворенно, то ли насмешливо прокомментировал Бельфегор, но и сам не разобрался, какой эмоции в этих словах было больше. — Возможно. Или я просто вспомнил, что есть те, кто умеет говорить, не облекая суть в излишне громоздкую, по их мнению, форму. Бельфегор прищурился и с подозрением посмотрел на Моретти. Недавние слова Инес вспыхнули в памяти, и он протянул: — Твои знакомые тоже медиумы? — Вовсе нет, — рассмеялся тот. — Просто у каждого свой стиль речи, вот и всё. — И стиль этот выработан обстоятельствами. — Именно так. — А твои обстоятельства сделали из тебя скрытного затворника, отчего-то постоянно находящегося в шумной компании. С чего бы? — Жизнь так сложилась. Если уж ты мафиози, иметь много связей полезно. — То есть тебе эти люди неинтересны, но ты с ними общаешься, потому что это необходимо для работы. — Заметь, это ты сказал, — невесело рассмеялся Моретти, бросив на Бельфегора странный взгляд поверх бокала. — И что же сделало тебя таким циником? — Я вовсе не циник, зачем же сразу так? Есть люди, которые мне крайне симпатичны. Босс, многие Хранители, некоторые разведчики… Только вот я слишком странный для остальных. — Они тебя не принимают, потому ты не принимаешь их. Логично. — Вроде того. Просто не вижу смысла сходиться с людьми, которые не понимают, что… «летаргический сон», — он произнес название болезни с толикой презрения, как Инес обычно говорила о своем «даре», и подозрения Бельфегора лишь усилились, — это не какая-то диковинная штука, в которую надо тыкать пальцем и смеяться. — Это вообще не летаргический сон, — доверившись интуиции, уверенно сказал Бэл, и Моретти чуть не подавился алкоголем. «В яблочко», — довольно отметил Бэл, игнорируя кашель и возмущенный хрип собеседника. Наконец тот пришел в себя и сипло спросил: — С чего ты взял? «Пожалуй, сыграю ва-банк!» — С того, что люди не могут замедлить сердцебиение до одного удара в минуту. Это попросту невозможно. А я за эти дни повидал столько необычного, что склонен верить в неординарные объяснения неординарных явлений. Это «дар». Или «проклятье», тут уж как посмотреть. Вопрос лишь в том, кто тебе его ниспослал. — Кто знает, — ответил Моретти с толикой ностальгии и улыбнулся краешками губ. Он налил себе воды из графина, стоявшего на столе, откинулся на спинку кресла и не спеша начал рассказ: — У меня был рак. В четырнадцать лежал в палате для умирающих. Но однажды заснул, а проснулся другим человеком. Рака не было, зато была эта способность. И хотя я всегда был спокойным, рассудительным и принимал всё происходящее как должное, необходимость начинать обычную жизнь выбила меня из колеи. Я с трудом влился в коллектив, вернувшись в школу. Впрочем, влился не до конца: меня не понимали, высмеивали из-за поведения, манеры речи, вкусов, привычек. И я постепенно пришел к тому, что имею: я одиночка, подстраивающийся под толпу, чтобы она меня не замечала. Это удобно. «Не дает толпе ударить слишком больно», — хотел было съязвить Бэл, но вспомнил, что ему нужна правда, а значит, не время для шуток — стоит подумать, из-за чего на самом деле Моретти прятался от толпы. Ведь человек, полный страхов, не стал бы помощником босса мафии, не спасал бы коллег, рискуя жизнью… Вот оно! Риск для жизни, постоянный, монотонный. Вспомнилась Инес и ее пустые глаза. Взгляд Моретти тоже был почти пуст — он словно смотрел внутрь себя, а может, куда-то вдаль, так далеко, что и не представить… — Позволяет быть самим собой, не показывая истину остальным, не слишком выделяясь, чтобы не начались расспросы, — выдвинул теорию Бельфегор и, судя по удивленному лицу Моретти, попал в десятку. — А ты проницателен, — озадаченно ответил тот. — Не думал, что Принц Варии может быть настолько понимающим. Тебе что-то от меня нужно? «Ну точно. Интуиция. Как и ожидалось», — мысленно закатил глаза Бэл и ответил: — Ты рассказал лишь о фактах, которые я мог бы выяснить, покопавшись в твоем прошлом. А я хочу узнать, где ты оказываешься, что видишь, когда теряешь сознание. Ты ведь не уходишь за Грань, я прав? — Грань? Ты про смерть? — невесело рассмеялся Моретти. — Нет, конечно. Просто сознание покидает тело. А оказывается оно… Не знаю, как это описать. Это просто бесконечное место. Темное бесконечное место. — И больше там ничего нет? — подозрительно спросил Принц. — Как знать, — ответил Моретти с загадочной улыбкой. — Иногда мне кажется, что там есть всё, а иногда, что там царит пустота. Но ты не прав, думая, что я совсем уж одиночка, даже у меня есть те, кто мне дорог и перед кем я не прячу самого себя. — Например, наш босс? — уточнил Бельфегор. — Савада Тсунаёши — хороший человек, — его голос мгновенно потеплел, и на секунду Принцу показалось, что он говорит с отцом, рассказывающим об успехах сына, а не с подчиненным, говорящим о достоинствах босса. — Раньше, конечно, он был слишком нерешительным, но сейчас избавился от этого. А его мягкость из всеобъемлющей превратилась в избирательную. Он очень добрый, но никогда не позволит доброте победить разум и не подставит нас под удар из-за собственной чрезмерной доверчивости. Он через многое прошел и стал действительно достойным боссом. — Если бы не его мягкость, я бы с тобой согласился, — фыркнул Бэл, понимая, что большего от Моретти добиться не удастся. Тот ловко сменил тему разговора и точно не вернется к прежней. — Нет бы отдать приказ: «Иди и сделай»! Так он спрашивает, можем ли мы это сделать, справляется о здоровье… И нет бы его в лицемерии обвинить! Так он ведь искренне волнуется! Когда-нибудь эта мягкость и искренность выйдет ему боком. — Может быть, — рассмеялся Моретти. — Но пока есть такие жесткие люди, волнующиеся о нем, пусть будет мягким. А мы прикроем спину. Потому что идти на смерть за босса, который не хочет, чтобы ты умер, не то же самое, что лезть под пули по приказу человека, относящегося к тебе как к пушечному мясу. Бельфегор посмотрел на ви́ски и нехотя подумал, что в этом Моретти, пожалуй, прав, именно потому Вария, ворча и ругаясь, идет за Савадой и не хочет, чтобы боссом становился кто-то другой. Именно поэтому они, прежде презиравшие мягкотелого мальчишку, сейчас готовы выполнить самый безумный его приказ, хотя приказ лидера Варии, жестокого и беспощадного человека, сначала тщательно взвесят, стараясь понять, чем его исполнение может грозить, какие опасности встретятся на пути, как их обойти и как потом удержаться от драки с лидером, в очередной раз «упустившим из виду» такую мелочь, как засада. Савада был слишком заботливым, но сильным, именно поэтому вся Вонгола шла за ним. И, ворчи — не ворчи, в душе все понимали, что лучшего босса у них никогда не будет… — Ладно, это всё лирика, — отмахнулся от неприятной темы Бельфегор, и Моретти спрятал хитрую улыбку в стакане с водой. — Ты ведь уже изучил город за эти дни? Куда здесь можно сходить? — Городок небольшой, — тут же отозвался его собеседник, будто дожидавшийся смены темы, — есть кинотеатры, куча магазинов, ресторанов и торговых центров, даже оранжерея. Пара музеев, но экспозиции не самые интересные: одна историческая, вторая ботаническая. Еще из развлечений могу назвать ночные клубы, бары, квартал Красных Фонарей. Больше, вроде бы, ни на что не натыкался. — Неужто уже опробовал сервис распутных негритянок? — наконец получил возможность съехидничать Принц. — Вовсе нет, просто видел этот квартал, когда мимо проходил. А тебя он так сильно заинтересовал? — Почему бы и нет? — хмыкнул Принц. — Пуританскими взглядами, в отличие от тебя, не страдаю. Моретти окинул его подозрительным взглядом и уточнил: — А как же Инес? Бельфегор чуть не подавился виски, и лишь отличная реакция помогла ему не закашляться. Поставив стакан на стол и прочистив горло, он раздраженно спросил: — А она тут при чем? — Разве у вас не такие отношения? — удивился Моретти. — А что, похоже? — фыркнул Бэл, складывая руки на груди. — Очень, — окончательно загнали его в пучины недоумения. — Ты ей язвишь, причем порой очень жестоко, а она не реагирует, вернее, не обижается, на самом деле не обижается, хотя твои шуточки мало кто выносит. Разве что босс да его Хранитель Дождя. Ну и напарник твой, отшучивающийся еще более ядовито. Вот только стоило лишь мне сказать нечто, что могло бы ее обидеть, — Бэл нахмурился, — или ты думал, что это ее обидит, как сразу же вспылил, причем на самом деле готов был меня как минимум ранить. Ты за нее волнуешься, очень. Но стараешься этого не показывать. Сначала я подумал, что вы просто шифруетесь, чтобы никто не догадался о ваших отношениях, всё же работа у тебя опасная, но, судя по твоей реакции… Кажется, я понимаю. Боишься слишком привязаться, потому и держишься на расстоянии, а еще не хочешь, чтобы она заметила, насколько сильно ты уже привязался. — Принц ничего не боится! — возмутился Бельфегор. — А зачем тогда тебе в квартал Красных Фонарей? — Тебе объяснить? — мрачно съязвил Бельфегор, раздраженно думая, что не стоило сюда приходить. — Да нет, пожалуй, это я тебе объясню, потому что ты, кажется, не понимаешь, что хочешь забыться. Не знаю, любовь это, дружба, сильная привязанность к человеку, который принял тебя таким, какой ты есть, хотя остальные воротили нос, но ты от этих чувств стараешься отгородиться, потому и ищешь развлечений. Хочешь забыться. Я когда-то действовал похоже, а потом понял, что, как бы больно ни было, приходится с этим смириться, потому что сердцу не прикажешь. Оно любит тех, кого любит, ненавидит тех, кого ненавидит, ценит тех, кого хочет ценить. И чувства из него не выжечь даже кислотой. Разве что предательством того, в кого верил. Вот только если повезло встретить кого-то, кто не предает… считай, пропал. Последнюю фразу он произнес очень тихо, практически обреченно, а глаза стали пустыми и безжизненными. И почему-то Бельфегору показалось, что Моретти свою любовь давно уже потерял. — Поэтому ты сам не хочешь идти в тот квартал, да? — спросил он и тут же пожалел о сделанном. — Именно. — Любишь и не хочешь изменять? — но если уж начал, должен закончить, ведь не в его правилах отступать. — Именно. — Вот только любовь твоя… или безответна, или давно уже не с тобой, так? — Именно, — печальная усмешка, полная боли и одиночества. — Но ты всё равно хранишь ей верность. Почему? — Потому что когда любишь, весь мир сосредотачивается вокруг одной-единственной точки. Ты живешь для нее, ты умираешь для нее, ты существуешь ради того, чтобы ей… нет, не чтобы ей было хорошо. Просто чтобы она смогла хоть раз искренне улыбнуться. В этот момент Бельфегор понял, что никогда не видел по-настоящему счастливой, не оттененной печалью улыбки Инес. И, возможно, никогда не увидит… Идти в квартал Красных Фонарей расхотелось. Захотелось пройтись по городу, возможно, рядом с больницей… «Глупости всё это! — подумал Принц. — Привязанности лишь усложняют жизнь!» А затем отправился на прогулку.