пусть горит

Антон просыпается на рассвете, как по будильнику; башку ломит так, что проще самому лечь на рельсы и ждать, пока на полной скорости пронесётся поезд — милосерднее выйдет. Во рту сухо, и Антон, рывком поднявшись, подхватывает с пола гору своих вещей вместе с кобурой и, натягивая джинсы на ходу, неаккуратно плетётся к выходу из спальни. На пороге он оборачивается; Попов спит как — Диман бы сказал — ангелок. Антон бы сказал: чем-то потревоженный ангелок, потому что Арсений хмурится даже во сне, пальцами крепко цепляется за подушку, бормочет что-то. Антон не прислушивается. Похер, ему бы попить чего-нибудь, пожрать — и свалить; только вот кухня у актёра какая-то бутафорская, пусть и огромная. В холодильнике — до смешного пусто, Антон находит только пачку молока, единственное яйцо в предназначенной для целого десятка упаковке, обрезок лайма и, — ну, и всё, — ещё литровая бутылка воды, которую Антон немедленно присваивает себе. Так себе наборчик, конечно. Арсений либо дома не появляется, либо совсем тут не жрёт, только по ресторанам ездит, и Антон — уже выходя в коридор — мысленно голосует за второй вариант. Он хотел бы осмотреться внимательнее, но Поз сбросил ему сообщение о том, что Антон может спускаться, и краткость сообщения означает, что вместе с Позом за ним приехал Руслан. Руслана злить не хочется; Антон набрасывает на плечи куртку и в последний раз озирается в прихожей, замечая на одной из — наверняка неебаться дорогих — тумбочек свалку какой-то мелочёвки. Пачка хорошего табака; расчёска; десяток чужих визиток; пара бутыльков туалетной воды какой-то марки, которую Антон даже не видел никогда; абсолютно пустая фоторамка; четыре кольца, три из которых — просто ободки разного вида золота, а на четвёртом — почти печатке — написано «hands remember». Руки так и чешутся стянуть что-нибудь, — он, блин, в богатенькой хате богатенькой звезды, зря его, что ли, вообще хоть чему-то учили, — так что, ухмыльнувшись, Антон кидает кольцо с гравировкой себе в карман. Дверью — в порыве хорошего настроения — не хлопает. * Антон садится на заднее сиденье джипа, услужливо подогнанного прямо к подъезду вычурного небоскрёба, в котором живёт Попов, и Белый смотрит на него с нескрываемым раздражением. — Я за руль пересяду? — на всякий случай уточняет Антон, потому что на задних сиденьях он вообще-то почти никогда не катается, но Дима, поправив зеркало заднего вида, коротко мотает головой; значит, быть разговору. Или взбучке, или и тому и другому, смотря как вчера прошло. Машина трогается, повинуясь слишком аккуратным на вкус Антона действиям Поза. — Не буду уточнять, что это за адресок, — начинает Руслан, конечно, не с того, что Антону интересно. — Потому что и так знаю. Шастун, у тебя с головой как? С обеими твоими несчастными головками, давай так? — Ты меня сам отпустил. — Потому что был занят вещами поважнее, а ты снюхал три дороги и нахер был не нужен, — Белый на слабую улыбку Антона вообще никак не ведётся; в голосе его, впрочем, маловато угрозы, больше усталости, и Антон соображает — нормально всё вчера было. — Тебе этот актёр больших и малых нахуя сдался? — Он классно трахается, — Антон пожимает плечами, разваливается на сидении посвободнее, одёргивает куртку, молния которой последнюю минуту царапала ему шею; улыбается секунду. — И совсем меня не боится, прикиньте. Забей ты на это уже. — За ним — не только Мартиросян с Волей, но и Юнусов. Мне проблем мало сейчас, по-твоему? — Никаких проблем не будет, честное, — Антон не выдерживает, — пионерское. — Не дорос, малой. — Ну, бля, клятву на крови дать? Что? Забей на Попова, ночь прошла… — Наступило утро ясное, — подхватывает Дима, сигналит кому-то, и Антон обрывает раздражённый вздох: — Забили, короче. Что с Юнусовым-то? Белый улыбается вдруг: — Заебись всё с Юнусовым, он клюнул. — Прям клюнул? — Антон вскидывает брови, сдержать удивление сложно; вчера Тимур был хоть и дохуя гостеприимен, особенно учитывая, что клуб «Скрепка» относится вообще не к его территории, но скуп на слова и нарочито подозрителен по факту. — Чё, прям — велкам, Воронеж? — Если бы так, он бы на своём месте не сидел. Но я Юлькой заручился, список заслуг и наград расписал, про наши воронежские дела всё разложил и разукрасил, он вроде почти впечатлился. Особенно когда я сболтнул, что мы год назад с фадеевскими у себя в гостях неприятно столкнулись и начистили им морды. Поз, похоже, прав был, у них до сих пор тянутся тёрки. — Так, — Антон кивает. — И теперь?.. — И теперь мы завоёвываем доверие, Антошка. Сидим смирно, бегаем быстро, стреляем метко, ты сам всё знаешь. Просит делать — делаешь, только без согласования со мной не рыпайся. Вчера мы конкретику обсуждать не стали, вокруг лишние уши, сегодня поедем перетрём. Ближе к полуночи. У тебя ночи, надеюсь, — ухмылка Белого становится почти вкрадчивой, на его лице это выглядит неприятно и неуместно, но Антон не дурак и будет молчать об этом до конца дней своих, какой бы ни был срок, — не заняты больше? — Забили, попросил же, — Антон закатывает глаза. Чего он к этому Арсению прицепился вообще? * — И завтра первым делом отзвонишься мне, — заканчивает их импровизированный брифинг Юнусов, откидывается в своём огромном кресле немного назад, как бы обозначая, что деловая часть вечера закончена. Ночи, вообще-то, — они тут провели часа полтора, не меньше, и не всё это время оказалось полезным, но факт есть факт, — Антону завтра принимать свежую партию большой дури, как будто он, бля, в деле не больше года. Да и похуй, он Руслана прекрасно услышал; начинать здесь придётся с малого, и доверие зарабатывать придётся не только самому Белому, но и всем, кто перебрался с ним из Воронежа, Антону в том числе. Если для этого завтра нужно поехать в какие-то ебеня на пару с растатуированным по самые зрачки типом по кличке Скрудж, а послезавтра — кого-нибудь грохнуть, то Антону как-то вообще параллельно, он сделает. Он знает, зачем они здесь; знает, что вводная глава их новой жизни может оказаться занудной и длинной. Ему терять нечего. — Понял, — коротко кивает он; Скруджи хлопает его по плечу и подскакивает с места первым: — Погнали полировать сотрудничество. Тимур? — Валите, — ржёт Юнусов. — Мы ещё с Белым поболтаем. — Поболтаем, — легко соглашается Руслан. — Поз, задержись. Антон, с тебя завтра звонок первым же делом, как порог перешагнёшь. — Ясен хер, — вздохнув, Антон поднимается; Скруджи зачем-то ждёт его у дверей, отделяющих закрытые переговорные от основных помещений клуба. Другого на этот раз, под управлением кого-то из людей Юнусова; Антон даже познакомиться не успел, но вчерашний Серёга Матвиенко на первый взгляд понравился ему больше, чем все, кто встретил его сегодня. — До завтра. — И вечера тебе хорошего, Шастун, — кидает ему вслед Юнусов; Антон, вскинув руку на уровень плеча, машет ему, не оглядываясь. * Эд оказывается мастером полировки любого сотрудничества; спеться с ним у Антона выходит минут за пять или десять, где-то по пути к одной из дальних барных стоек, и вот этот парень Антону нравится — в отличие от его босса, как минимум. — Ну чё, — ещё час спустя, обменяв у неожиданно скромной официантки пустую бутылку виски на полную, Скруджи кивает в сторону девчонок гоу-гоу, отплясывающих так, как будто ночь сегодня последняя и никогда нахрен не кончится. — Кого выбираешь? — А надо? — хмыкнув, Антон отворачивается от предложенного; он расслабляться по-разному умеет, для полной разрядки мозга вечно кого-то тащить в кровать вообще не обязательно. Тем более — после вчерашнего Попова, от выкрутасов которого Антон по-хорошему немного охуел; кто б подумал, ну правда, и ведь даже не в порнухе снимается, в обыкновенном самом кино. — Всё добровольно, — широко ухмыляется Эд, — и ваще не принудительно. Но я, с твоего позволения, пойду поболтаю с вон той Леночкой, — вновь посмотрев в сторону девочек, среди которых, видимо, есть Леночка, он наклоняется набок вдруг всем телом, явно кого-то высматривая, машет рукой, орёт хрипло: — Арсе-е-ний, какими судьбами! Сюда двигай! Попов добирается до них не спеша, так, будто его одного и ждут; Антон фыркает себе под нос, и Попов, с демонстративной грацией упавший на диван прямо между ним и Скруджи, бросает на него непонимающий взгляд. — Тебя неделю уже здесь не видно, чё за дела? — Эд приобнимает Арсения за плечи, бегло прижимает к себе, щёлкает пальцами, обращая на себя внимание пробегающей мимо официантки. — Бокал сюда под пойло принеси ещё один, милая. Арсений, так чего? Прячешься? Устал от софитов? — Никогда, — смеётся Попов; он выглядит вроде как в своей тарелке здесь… Даже слишком. Слишком громко смеётся, слишком ярко сияют глаза; Антона этой хуйнёй не обманешь, но и дело, в принципе, не его. — Эдик, я соскучился, наоборот. А сегодня ещё Смэш за пультом, ну как я его пропущу? — Ага, его и журналюг на главном входе, — понимающе ржёт Скруджи. — О, а вы знакомы, не? Арс, это Антон, наш новый друг. Антон, это Арсений Попов, великое достояние современного искусства. — Великое и бесценное, — соглашается Попов, откидывает голову на подголовник их дивана, бросает на Антона ещё один взгляд, яркий и непонятный. — Антон такой молчаливый. Ничего, это бывает с моими фанатами, когда они меня первый раз видят. — Язык бы прикусил свой, — ласково советует Антон. — Не все любят пиздеть. Очень приятно познакомиться, Арсений Попов. — Ой, мне тоже очень. — Вот и славно как, — Эд уже поднимается с дивана. — Всё, я погнал, вы развлекайтесь. Антон, Арса не обижай. — Сказали тебя не обижать, — тут же улыбается Антон, когда они остаются вдвоём; на стол перед Поповым ставят чистый стакан, который Антон, не теряя времени, щедро наполняет вискарём. — Так всё-таки. Ты у них тут как, что-то вроде всеобщего друга? Звёздного трофея? — Язык бы прикусил свой, — неожиданно похоже пародирует Арсений, хватает со стола бокал, пьёт, не чокаясь и без лишних тостов. — Антон, просьба есть. Это интересно очень: — М? — Когда в следующий раз будешь сбегать утром, разбуди хоть — я дверь запру за тобой. В иллюзии, что какой-то район Москвы безопасен, живёт только мой риэлтор. — В следующий раз? — не может не уточнить Антон, не может удержать насмешки. Это, конечно, классно, — и он не против даже, — и Арсений сегодня как будто специально вырядился, ну, а может, всегда так ходит, мало ли что там по актёрским контрактам положено, — весь в чёрном, слишком хорошо сидящем, слишком под него сшитом, — все эти шмотки хочется с него сдёрнуть, волосы взъерошить, растормошить его, что ли, испортить музейный экспонат; повторить вчерашнее, короче. Попов только слишком уверенный какой-то, но это у них там, может, тоже в контрактах прописывают, или родился со вздёрнутым подбородком и слишком важной большой башкой. — Ты, говорят, наш новый друг. Значит — в Москве не проездом. — Есть ещё вариант, что я здесь всегда жил. — Во-первых, я бы тебя заметил раньше, — развернувшись к нему всем телом, Арсений окидывает его взглядом, от которого Антон смутился бы, если бы умел. — А во-вторых, слушай, ну нет. — Это оскорбление такое? — Нисколько, — усмехнувшись, Арсений делает ещё глоток, отставляет на стол бокал. — Так к тебе или ко мне?

***

— Как банально, Арсений. — Вчера ты так не считал, — Арсений пожимает плечами. Ему без разницы, впрочем, что Антон говорил вчера и что говорит сегодня; Антон — на его вкус — может вообще ни слова не произносить, молчать ему всё равно очень идёт. Арсений не то чтобы очень трезв сейчас, но его и бухого редко тянет потереться об любую человеческую поверхность, а тут… Ну, сука. Тянет. Потереться, обхватить, обвиться, блин, вокруг этого ебаного Антона ужом, — чтоб не заметил даже поначалу, как ограничиваются движения, чтоб не спалил даже, — а потом спалил; разозлился. Арсению почему-то кажется: Антон крут, когда злится. Крут так, как Арсению нравится. — Хорош бухать тогда. — Потому что, — невинно уточняет Арсений, — чем больше выпьешь, тем сложнее кончить? Губы Антона почти дрожат в слишком явно сдерживаемой улыбке: — Сечёшь. Погнали, чего уже сидеть. — Как романтично, Антон. — Заебал, — Арсению кажется — наверное — что восхищения в голосе Антона больше, чем раздражения; но эти две эмоции в свою сторону Арсений вообще часто путает. — Вот две минуты тут сидишь, а уже заебал. Арсений плавно поднимается с дивана, вальяжно указывает в сторону, противоположную основному входу: — Служебка там. — Я со вчерашнего дня ещё помню, — Антон быстро идёт за ним, — не дурак. — Да кто вас знает, бандюганов, — отмахивается Арсений, едва ли вспоминая, что вчера они были не в этом клубе, — вы все такие отбитые. — О, а я, по-твоему, бандюган? Арсению снова смешно; он даже оборачивается на ходу: — Ну либо у тебя ствол декоративный, чтоб покрасоваться… Один из стволов. Другой меня вчера вполне удовлетворил. — Все настоящие, — ржёт Антон. — Будь спокоен. * Арсений нихрена не спокоен. С Антоном невозможно, наверное, быть спокойным, — ни с тем, что сумрачно бухает в клубе, ни с тем, который в его постели сейчас, — разнузданным, раскрепощённым настолько, каким Арсений даже себя самого не помнит. У Антона полно талантов: он избавляет их обоих от одежды, как Арсению кажется, секунды за две; он швыряет Арсения на кровать так, как никто ещё никогда не делал; он безошибочно находит языком все нужные точки, и Арсений — почти беспомощно уже — тянет свободную руку не сопротивляющегося Антона к своему рту, медленно вбирает в рот один палец, затем обсасывает другой, бросает куда-то легко теперь снимающиеся кольца, и… — Какого?.. — выдыхает Арсений; он только что обнаружил на указательном пальце Антона собственное кольцо, но в этот же момент Антон как-то удачно поставил засос на его бедре, и возмущение вылетает из Арсения, так и не закрепившись. — А, — улыбка у Антона мнимая, но довольная, он носом ведёт Арсению по животу, другой рукой с силой нажимает под коленом, заставляя согнуть ногу. — Сувенирчик прихватил с утра. — Какого чёрта. Антон, выдохнув, упирается предплечьями в кровать по обе стороны от Арсения, подтягивается, чтобы нависнуть над ним полностью, лицом к лицу. На его лице — только тень той улыбки, но смотрит он задорно, как если бы утром сделал это специально; хотя Арсений подозревает, что Антон — всё-таки действительно бандит хрен ещё поймёшь какого сорта, и тащить всё, что плохо лежит, у него в крови. Антон спрашивает: — Ты против? Угадай правильный ответ. — Даже если я против, — Арсений демонстративно закатывает глаза, и Антон совершенно по-дурацки, хоть и больно, кусает его за нос; Арсений смеётся, — ты же не отдашь, так? Тень улыбки снова оформляется во что-то материальное. — Угадал. * — Мой милый! — кричит Гудков, стоит только Арсению появиться в студии. — Мой драгоценный! И почти совсем не опоздал! У Арсения — хреновое настроение, — он проснулся, конечно, один, не то чтобы кто-то ожидал чего-то ещё, — потом обнаружил, что в холодильнике всё ещё шаром покати, и на кой-чёрт вообще Гудку менеджерские обязанности, он не должен, что ли, с ложечки его кормить? — и в довершение всего встрял в дичайшую пробку на Кутузовском. Фотосессия, конечно, должна была начаться полчаса назад. Арсения Попова все, конечно, вечность готовы дожидаться. — Если бы я не искал, чем позавтракать, Саш… — То вспомнил бы, что всегда можно позвонить в службу доставки, — быстро кивает Гудок. — Ну извини, звёздочка ты моя, забыл твой холодильник забить, переживёшь же? Разберёмся тут, в кадр тебя поставят, я всё сразу закажу, на месяц хватит. Будешь как в бункере, готовый к концу света. — Тушёнку мне, что ли, купишь? — фыркает Арсений. — Тушёнку не куплю, у тебя на такое аллергия. Арсений не помнит, чтобы у него вообще хоть на что-то — кроме Сашкиных завываний в трубку слишком рано утром — была аллергия, но, в общем-то, и плевать. Он подходит к уже заскучавшим девчонкам-стилистам, наскоро здоровается, вешает на лицо свою самую радостную улыбку и готовится сиять. Раздевается, то есть, пока к нему подкатывают вешалки с подобранными для фотосета шмотками. Гудок — ну конечно — бесцеремонно тычет пальцем Арсению в бедро, едва только он стягивает джинсы: — А-га-а-а-а. — Ай, — констатирует Арсений. — Мне сейчас было очень больно. — А вчера явно было приятно, — усмехается Гудков, продолжая разглядывать засос, который вчера так щедро оставил Антон (один из многих, что он оставил). — Серьёзно, твоя криминальная шпала, чё, работы визажисту решила добавить? У тебя вот тут ещё, — он указывает Арсению на бок, затем на шею, — и ещё вот… — Стоять, — перебивает Арсений, наконец ухватившись за странную фразу. — С чего ты решил про криминальную шпалу? — Ой, Арсений, ну чего как маленький? Одна полезная птичка на хвосте принесла, — Гудок отмахивается от него, как от ребёнка; Арсений чуть хмурится, отгоняя одну из стилистов, которая порывалась начать застёгивать на нём рубашку. — Я сам, подождите минуту, мы поговорим. Саш? — Птичка, говорю же, птичка. Щебечет, мол, вот и вот, Попов вторую ночь с одним и тем же пацаном с тусовок сваливает. Ну, а потом мне разузнать всё труда не составило, реально же шпала, у нас таких немного, вон и ты какая дылда… Антон Шастун же зовут? — Антон — точно, — медленно кивает Арсений, принимаясь за пуговицы. — Фамилию не спрашивал, — он ухмыляется наигранно-гадко, но Гудка, конечно, таким не прошибёшь. — Не успел, а потом стонал он совсем не «Шастун», там что-то другое было. — Арс, милый, я рад, что у тебя было соитие, прекращай выёживаться, — Арсений только ухмыляется шире. — Дылда твоя из Воронежа, кстати, но инфы — котенька наплакал. Воронеж, где-то там под Белым ходит. Арсений, приняв от ещё одного стилиста кипельно-белые кеды, садится, чтобы зашнуровать, и вскидывает брови: — Под чем белым? У тебя для порошка новое название? — Под Русланом Белым, господи, Арсений, какая ж ты темнота. Главный по Воронежу, в последнее время подозрительно в столице завис. Больше ничё не знаю, не спрашивай. — Мне вот за воронежскими ОПГ ещё следить не хватало, Саш. — А мог бы и последить, — назидательно произносит Гудок. — Очень полезно бывает. — Да как-то всё равно вообще. — Конечно, — Гудков всплескивает руками, — какая нам разница, кто нас трахает, да? — Уволю сейчас. — Ой, боюсь. Всё. Визажисты! Где визажисты? Катенька, камон! * Остаток недели пробегает у Арсения как будто перед глазами, — почти без его участия, — он снова практически не спит, снова пытается везде не опоздать, снова не спорит с тем, как Гудков навешивает на него всё больше и больше дел; спасибо хоть на том, что холодильник действительно ломится теперь от продуктов, и что раньше девяти утра Арсения всё-таки никто не будит. У Арсения новые большие съёмки начинаются через три дня, времени на отдых почти нет; ему жаль, что даже на выходных он заезжает в клуб — в «Силу Воли» на этот раз — не потому, что очень хочется, а потому, что с Пашей давно не виделся, и на публику снова пора поиграть, и светская хроника без новых стрёмных фотосвидетельств того, как Арсений бухает, вот совсем не обойдётся. Клуб — один-единственный совместный во владении и Воли, и Юнусова, — так что внутри Арсений сразу сливается с толпой народа. Он забирает у слабо знакомого бармена высокий бокал с хрен знает каким коктейлем и целеустремлённо шагает на второй этаж, в вип-зону, где почти на лестнице ещё сталкивается с Ляйсан. — Арс, — он традиционно тянется поцеловать ей руку, Ляйсан традиционно отмахивается, и они дежурно целуются в обе щеки. — Целую вечность тебя не видела, как ты? — Всего-то недели три, и вряд ли ты очень скучала, — Арсений улыбается; Ляйсан он рад видеть практически всегда. Среди всех крупнокалиберных в российском обществе жён она — самая живая всегда была, самая приятная; с ней хоть поговорить есть о чём, в отличие от бесконечно меняющихся пассий Юнусова или слишком скучной на вкус Арсения супруги Мартиросяна. — Очень, не поверишь. Пойдём, выпьешь со мной, скоро и Паша поднимется. Арсений послушно идёт за негласной хозяйкой «Силы Воли», — за её спокойную улыбку по струнке тут ходит даже Матвиенко, куда уж Арсению, — садится на предложенный диван и видит его — Антона — почти сразу же. Антон, — Шастун, получается, но у Арсения пока не выходит привыкнуть к услышанной от Гудкова фамилии, — сидит на противоположном конце этажа напротив Родригеза, встречаться с которым у Арсения сегодня вообще нет желания. Нет, к Тимуру он даже расположен — точно уж побольше, чем к большинству остальных прилипал того же Воли, — но Родригез бывает слишком похожим на самого Арсения: слишком громким, слишком развязным, слишком громко смеющимся. Только вот Арсений — в отличие от Родригеза — не носит оружие на всех доступных местах; Арсений — в отличие от Родригеза — не способен придушить никого средь бела дня в самом центре Москвы. Арсений вообще кого-либо придушить вряд ли будет когда-то способен, — а вот Родригез, — тот пацан вроде бы и не сделал ему ничего такого, то ли сказал что-то не то, то ли плюнул куда-то не туда, а Родригез был на скоростях, и, — Арсений не помнит даже; помнит только смешки Тима, когда он рассказывал об этом в компании, в этом же клубе, ну, а новости — разумеется — тот случай даже не освещали. Антон сидит напротив него, вертит длинными пальцами складной нож. Возможно, — мелькает полубезумная мысль в голове Арсения, который слишком устал за неделю, чтобы нормально соображать, — возможно, Антон — шеф-повар и ему, вот, ножички нравятся. — Нравится? — вкрадчивый голос Ляйсан над самым ухом; Арсений вздрагивает. — Что? — Не что, а кто, — Ляйсан мелодично смеётся. — Вон тот длинный красивый мальчик. Он, кажется, понравился Паше сегодня. — Тоже мне, мальчик, — бормочет Арсений. Он, впрочем, и сам — для Ляйсан — мальчик, — она вообще ко всем так относится, кто ей импонирует, ласково, почти по-матерински, — в этом много игры, но много и доброты, неизвестно как в ней сохранившейся. — Согласна, — она улыбается. — И всё же. Уже знаком с ним, что ли? — Имел честь, — слабо усмехается Арсений, так и не отвернувшийся от Антона. Шастун, продолжая поигрывать ножом, отвечает что-то Родригезу, поднимает голову, быстро и цепко оглядывает помещение, — натыкается на Арсения и тут же удерживает ставший взаимным взгляд, — подмигивает, наконец. Выщёлкивает до того спрятанное лезвие; Арсению кажется, будто он слышит этот щелчок.