пусть горит

Руслан продолжает разговаривать по телефону, когда Антон проезжает мимо кондитерской и паркует машину на обочине, роется в бардачке в поиске ключей; говорит коротко и односложно, бросает наконец «скинь инфу, когда узнаешь» и вешает трубку. — Чего сидим? — сразу же спрашивает он, и Антон, пожав плечами, смотрит в зеркало заднего вида: Журавль, притормозивший за ними, бодро подмигивает фарами. — Уже ничё, — он вылезает, прокручивает на пальце связку ключей, нащупывает нужный, подходит к массивной металлической двери, перетянутой успевшей потемнеть цепью. — Ну конечно, — ворчит позади него Дима, — мы ж в родном Воронеже ещё, зачем тачку запирать. Можно подумать, народ здесь нешуганый. Можно подумать, Журавль хлеб свой зря ест. Цепь наконец соскальзывает на асфальт, Антон дёргает на себя дверь, та поддаётся нехотя и со скрипом; внутри пахнет влагой и копотью, ленты полицейского ограждения оборваны и валяются на полу. Антон заходит первый, медленно поднимается по лестнице, хотя очевидно, что с его последнего визита здесь никто больше не объявлялся. — Ну, рассказывай, — требует Белый. — Ну, а чё тут рассказывать, Петровка, как заказывал, — ухмыляется Антон, наступает на осколок зеркала, тот приятно хрустит под подошвой. Внутри темно — окна закрыты рольставнями, электричество, как и водопровод, отключены, — поэтому он включает на телефоне фонарик, поднимает руку повыше. — Тут был бильярдный зал, этажом выше — покерный. Ну, бар, красивые девочки, хуё-моё. — Только не говори, что это ты здесь всё расфигачил, чтобы потом отжать, — весело произносит Белый, и Антон ухмыляется снова, оборачивается к нему: — Ну, я б тебе сказал. Не, это без меня. Светлаковские между собой что-то не поделили, ну и, — он красноречиво взмахивает рукой, свет прыгает по перевёрнутым столам и щедро рассыпанным гильзам. — Перефигачили друг друга, менты, конечно, приехали, им же недалеко, — Белый коротко гогочет, — опечатали всё. Дело щас висит, но в прокуратуре мужики хваткие работают, если понравится, можем хоть сейчас бригаду рабочих присылать. С договорами — это к Позу, я там не слушал. Руслан хмыкает задумчиво, обходит нижний зал: трогает рукой выбоины от АК-47 в кирпичной кладке, пинает перила лестницы, оценивает размеры окон. Антон тоже оценил, и ему не нравится — он бы заложил их все кирпичами, в тон стенам, и постеры навешал, вон, Юнусов зря что ли в клубе своём целыми днями сидит, не на веранде в скверике. Антону, если продолжать, и не сдался этот бар вообще, но Белый сказал — чё мы как пацанва будем в автомастерской жаться. А нормальное, между прочим, место: от шоссе недалеко, кругом гаражи с подвалами, которыми пользуются три с половиной дачника, помидоры свои маринованные с лыжами хранить, Антон ещё в детстве по таким бегал с дворовыми, в войнушку играли, за водкой и сигаретами для мужиков в ларёк гоняли, если везло, сдачу можно было себе оставить. Потом, конечно, играть они перестали. — Что там на втором этаже? — подниматься Руслан не рискует и правильно делает: Антон в прошлый раз пару ступенек окончательно доломал, теперь туда хрен доберёшься. — Примерно как здесь, — отвечает он. — Диваны потрошёные по углам, две приватки, барная стойка тоже, одна типа переговорная. Кухня, гардероб, кабинет управляющего — всё здесь, на первом. Удобно тут, — нехотя признаёт он, и Руслан кивает, улыбается: — Как хорошо, что тебе это место по душе, Шаст, вот и займёшься им — ребят сюда пригони, рабочих каких-нибудь, пусть мусор выгребут. А дальше, — он хмыкает чему-то, — я сам разберусь. Антон пожимает плечами — ему, в общем-то, по большому счёту похуй. — Ну всё, запирай здесь и погнали, — говорит Белый. — Ты дальше с Журавлём, вечером доложись, чтобы Юнусов знал, какой ты послушный мальчик, мы в «Скрепке» будем. Антону все эти почти ежевечерние поклоны нахуй не сдались, но если надо — сделаем, да и «Скрепка» ему нравится — наверное, больше всего остального, что видел. Тимур не доверяет им пока, это видно — Антон весь оставшийся день старательно давит в себе раздражение от того, какой хуйнёй ему приходится заниматься. Они заезжают в пару казино посветить своими интеллигентными лицами и забрать долю Юнусова — инкассаторские, хули, тонированные бэхи. Присоединяются где-то в районе Арбата к Криду, который едет на встречу с Мартиросяном и, видимо, желает эскорт позначительней. Ждут они его по итогу часа два, за которые Журавль успевает до красных глаз выбесить местных охранников, — талант, что сказать, в Воронеже его, что ли, оставлять, — и четырежды обыграть Антона в карты. Потом пилят в Сити, отвезти одного из подопечных Юнусова — с какой-то собачьей кличкой — на стеклянный мост у Киевского, на съёмки какого-то клипа, и снова, сука, чего-то ждут. Забот там у Антона тоже не много — следить за безопасностью звёздного тела, которому и угрожают-то в основном любвеобильные фанаточки-школьницы, любопытные взгляды прохожих и редкие недовольные, которым перекрыли на хрен знает сколько ближайший путь через реку. С фанаточками развлекается Журавль — представляется личным телохранителем этого парня, с удовольствием селфится с ними на фоне нагромождений аппаратуры и их кумира вдалеке, собирает телефончики, клятвенно обещая передать хозяину, кому-то даже расписывается на руке — впрочем, нельзя исключать, что это инициатива самого Журавля. Антон, побродив вдоль заграждения и убедившись, что желающих позадавать ему тупые вопросы нет, устраивается на какой-то коробке, на вид понадёжнее, и курит, из праздного интереса наблюдая за происходящим. Мальчик у Юнусова старательный: терпит двадцатиминутное обсыпание пудрой, шутит с визажистками, умудряясь не поперхнуться кисточкой и не напороться глазом на карандаш; беспрекословно переодевается трижды, когда режиссёру в очередной раз не нравится что-то — цветовая гамма моста, кеды, угол падения солнечных лучей, фиолетовые клумбы на том берегу, хуй знает что ещё; искренне улыбается по сигналу партнёрше по съёмкам, пока та качает ногами, сидя на перилах; повторяет дубль за дублем за хореографом каждое движение и почти не просит перерывов. Скука, короче, смертная, зато Антон таскает кофе и бутерброды со столов съёмочной группы; когда запускают фонограмму, узнаёт всё-таки один из треков, что в последнюю неделю бесконечно крутили по радио. Съёмки заканчиваются, как только садится солнце; мальчик Юнусова со своим водителем сваливает куда-то — один, кстати, не покушается ни на фанаточек, ни на партнёршу, ни даже на визажисток, — но это уже не забота Антона: его пиздец какая важная работа на сегодня наконец-то закончена; почти. Перед тем, как явиться к Тимуру, Антон созванивается сначала с Позом, потом с пацанами, которых Руслан отправил в область, и почему-то ни у кого, сука, нет никаких проблем; заезжает в мастерскую, где тоже тихо, оставляет там Журавля, бессмысленно тянет время, досматривая с ним футбольный матч. В конце концов Позов намекающе пишет ему, что столько даже в Москве в пробках не стоят, тем более в половину одиннадцатого вечера, и вообще, раньше приедешь — раньше свалишь, Шаст, не мудри. Поз прав, понятное дело, но в «Скрепку» ехать всё равно неохота. * Юнусова, как всегда, слушать приходится дольше, чем говорить самому, и от его стола Антон сваливает — молча и максимально быстро — окончательно заёбанным. Народу достаточно даже в вип-зоне, поэтому по пути к бару он успевает толкнуть пару человек; падает грудью на стойку, и бармен ставит перед ним бутылку водки и стопку раньше, чем он успевает сделать заказ. Профессиональную память Антон уважает. Первые две стопки он закидывает в себя, не выдыхая, окидывает взглядом зал в поиске знакомых рож, не уверенный ещё, зачем именно: присоединиться к ним или свалить подальше в нужную сторону. В любом случае, сейчас он не видит даже вездесущего, казалось бы, Скруджи, который что-что, а расслабляться умеет прямо-таки по-нашему, по-воронежски. Антон разворачивается обратно, перегибается через стойку, подзывая бармена: — А Матвиенко где? Тот, ухмыляясь, машет рукой куда-то влево и подливает ещё водки; Антон прослеживает направление взглядом — к части танцпола рядом с пультом диджея, у огромного экрана во всю стену, — пожимает плечами и идёт туда. В конце концов, скучно съебаться он всегда успеет. Из динамиков грохочет что-то ритмичное и в меру быстрое, как и положено, Антон не различает слов, но невольно начинает двигаться в такт. Вспышки света бьют по глазам, отражаются даже от пола, мешая как следует рассмотреть толпу, но Попова он различает сразу, даже учитывая, что тот стоит, повёрнутый к нему почти спиной. Двигается как-то странно — медленно, рвано и не под музыку, и Антону требуется ещё два шага, чтобы заценить причину: Арсений Попов, актёр больших и малых, сосётся с каким-то коротышом прямо посреди танцпола. Залез к нему под майку и в задний карман джинсов, пока коротыш держит его за локти и плечи так крепко, как будто Арсений — очень сомнительно — собирался вырваться. Ну, они сосаться так бесконечно могут. Антон подходит к ним вплотную, отдавив, кажется, кому-то ногу, вытаскивает ладонь Попова из чужого кармана и тянет к себе; Арсений разворачивается так легко и податливо, что Антон почти готов его ловить, пару секунд, видимо, просто соображает, что же изменилось, и этого времени хватает, чтобы Антон узнал в его партнёре Лазарева, достаточно примелькавшегося на тв в последние три месяца. Ну и нихуёвые у них тут звёздные тусовки, прям как статьи из жёлтых газетёнок. — Привет, — вежливо говорит Антон. Лицо Попова озаряется улыбкой, слишком радостной; слишком настоящей для того, чтобы быть настоящей. — Антон! — кричит он, старательно и чуть несвязно тянет каждую гласную. — Антон, знакомься, это мой друг Серёжа. Мы празднуем третье место. Охуенное третье место, Серёж! Его друг Серёжа выглядит ещё более невменяемым, да и вообще, судя по их состоянию, праздновать они начали задолго до появления Антона в «Скрепке». Антон снова оглядывается в поисках Матвиенко, но у бармена, видимо, была устаревшая информация. Антону похуй. Арсений теперь держится за него так же, как минуту назад держался за Лазарева, и, видимо, обдолбан достаточно, чтобы принять это как само собой разумеющееся. Арсений вообще — слишком, даже больше, чем обычно; липнет к нему, забирается ладонью под одежду, легко царапает кожу вдоль позвонков; вылизывает Антону шею, цепляет зубами ворот футболки, кусает за ключицу так, что, сука, больно; до служебного входа они не добираются. В широком коридоре Попов тянет его на себя, как будто и в самом деле знает, куда идти, спиной вваливается куда-то; загорается тусклый, приглушённый свет. Это явно не туалеты, на кладовку тоже не похоже — слишком много места, слишком чисто, тёмная мраморная плитка, даже диван за каким-то хуем стоит в углу. Диван Попова не интересует — он толкает Антона до тех пор, пока тот не упирается задницей в стол, падает на колени следом, сразу же присасывается ртом к животу, пока дёргает нетерпеливо пряжку ремня. — Ебать, — произносит Антон; выходит хрипло. — А если бы мы не ушли, ты б прям там начал? Арсений смеётся, — смеётся прямо ему в пах, соскальзывая от живота ниже, — и у Антона кружится голова; ему нахуй не сдался ответ. (Три стопки; он слишком трезв для этого.) От Арсения идёт волна жара: от ладоней его, которыми он держится за Антона — одной за бедро, другой за талию, — от горячего, горячего рта, которым накрывает член, — так, что Антон толкается непроизвольно, выдыхает, запрокидывает голову, цепляется рукой за плечо Арсения. Тот изворачивается неуловимо, отстраняется, отпускает член, ловит губами большой палец, прокручивает на нём языком кольцо, вылизывает подушечку, натянутую кожу между большим и указательным, и. — Бля, Попов, — Антон натурально стонет, — ну давай ты потом поиграешься? Арсений фыркает, прикусывает костяшку, но поднимает голову обратно, — поднимает на Антона взгляд. Глаза у него чёрные и блестящие, на огромной, будто плоской поверхности зрачка прыгают отражения — бликов света и его, Антона. Арсений кружит языком по головке, проходится кончиком под уздечкой — у Антона поджимаются пальцы на ногах, — находит, сука, каким-то сверхъестественным чутьём, куда надавить и где задержаться своим блядским языком, принимает его почти полностью, наращивает темп, и всё это — не закрывая глаз и не отводя взгляда. Глаза закрывает Антон — тянется к Арсению, держась теперь только за него, за загривок, за волосы на затылке, и, когда Арсений делает что-то горлом — сжимает его, урчит низко и едва слышно, — Антон кончает. Немного сползает вниз, скользя кроссовками по полу; Арсений перехватывает его руку, кладёт себе на ширинку, сам расстёгивает молнию. Хватает нескольких движений, и Арсений зажмуривается, наконец, дышит рвано, опускаясь обратно на колени; Антон разглядывает его бледное лицо и яркие пятна румянца на скулах, серые веки, приходя в себя. Начинает наконец различать посторонние звуки — здесь так тихо, что почти не слышно грохота басов, только их тяжёлое дыхание. Арсений поднимается лениво, нехотя, заторможенно, идёт к раковине, включает воду, поднимая ручку крана полностью, подставляет голову, лицо, жадно пьёт, хватая струю ртом. Даже мокрый, обдолбанный, в футболке с разводами ещё не засохшей спермы — хуй теперь знает, чья она — Попов всё равно красив почти до нереального; до уровня картинки на главном развороте журнала. Или Антон не отошёл ещё от оргазма; этот самый Попов, который и правда красуется на каждом третьем столичном баннере, только что отсосал ему так, словно выебать себе рот членом Антона было мечтой его вечера. — Это, кстати, чё за место? — спрашивает Антон, не ожидая даже ответа, просто озвучивая мысли вслух, но Арсений вздрагивает, оглядывается и внезапно начинает ржать, складываясь чуть ли не пополам и утыкаясь лбом в сложенные на краю раковины руки. — Сука, — сдавленно всхлипывает он, приподнимает голову, смотрит на Антона одним глазом, всё ещё безумно и радостно. — Это же комната матери и ребёнка. — …Чего? — переспрашивает Антон; Арсений, как ни странно, не выглядит так, как будто несёт бред. — Серёга решил, что это будет охуенно смешно, — Арсений неловким движением руки указывает на интерьер, больше подходящий дорогой приват-комнате в борделе. — Всегда показывает её, когда проверка приезжает. Пожарные, говорит, заценили. — У Серёги твоего чувство юмора ебанутое, — отвечает Антон, потом пожимает плечами. Не похуй ли, как назвали, удобно же. — Здесь знаешь что, — задумчиво говорит Арсений, глядя на тумбочку рядом со столом, на котором всё ещё сидит Антон, — масло есть. Отличное должно быть. А что диван бархатный, Матвиенко сам виноват.

***

Это всё же его клуб, поэтому Серёга находит его — где-то в районе раннего утра. Антон уже куда-то съебался, буркнув в качестве прощания что-то невнятное и не отрывая взгляда от телефона. Арсений мог бы поспорить, что причина — тот самый Белый, но спорить с Арсением никто не собирается. У него самого на экране мобильного — два неотвеченных от Саши и несколько сообщений в вотсапе. Ну, было бы что-то срочное, как-нибудь дозвонился бы. Арсений открывает диалоги и видит короткую мешанину ссылок с комментарием самого Гудкова, в котором он спрашивает, миновала ли короткая, но явно впечатляющая эпоха гангстеров. Ну, блядь, ясно, что здесь. Он, конечно же, всё равно проходит по ссылкам — пара репостнутых фан-аккаунтами сториз и видео в твиттере; и там, и там не слишком удачный угол съёмки, трясущаяся камера, херовое качество и типичное клубное освещение, но с тем, чтобы угадать в фигуре повыше себя, у Арсения проблем нет. И в принципе, не обладая богатой фантазией, можно предположить, что Серёжа поздравления так принимает. На ухо, в крепких дружеских объятьях, ага. Серёжу, кстати, только недавно увезли его заботливые сопровождающие, — Пашины, кажется, — подняли с диванчика и повели на выход — и Арсений не уверен, что Лазарев вообще это заметил. Завтра будет переживать и из-за этого, и из-за фотографий тоже, но, честно, Арсений в «Скрепке» уже таким его и застал, что теперь было, не присоединяться? В любом случае, материала здесь на пару дней истеричных фанатских предположений в интернете, и всё: Арсений мог бы сходить в неофициальное посвящённое ему сообщество в контакте, но он уверен, что, будь там что-то посолиднее, Гудок бы ему уже прислал; Арсению лень. Лень идти куда-то, ждать, пока его эскорт отгонит возможных желающих сфотографироваться, получить автограф или прыгнуть в постель, сопроводит до башни и сдаст верному Мишеньке на поруки; лень вставать. Арсений тупо смотрит на повторе, как кто-то, похожий на него, вливает кому-то, похожему на Сергея Лазарева, коктейль, и наклоняется, — слизать капли ром-колы с подбородка, но этого уже не видно, — когда напротив него в кресло шумно плюхается Матвиенко. — Как ночь? — тянет Арсений, потому что Серёге, очевидно, нужно начать разговор, и Арсению хочется сделать это за него; он слишком устал, чтобы не побыть благодушным хотя бы полчаса за последние свои, ну, предположим, что несколько недель. — Бля, Арс, — Матвиенко выглядит раздражённым, но как-то больше хмуро, чем задорно, — ты если знаешь, что делаешь, подмигни мне хоть, ок? Арсений вскидывает брови и наконец блокирует экран телефона, переводит всё внимание на Серёжу: — Чего? Я всегда знаю, что делаю. А если нет, у меня есть Гудок, ты знаешь, он отлично следит за моим расписанием. Серёжа закатывает глаза — уже куда больше похожий на себя самого: — Зубы мне не заговаривай. Ты чего к Шастуну этому прицепился? Другие мужики тебя больше не устраивают? Или бабы, бля, Арс, ты вообще видел, с кем ты в последний раз у Урганта появился и как она на тебя смотрела? Потому что я видел, все видели, да даже девочки мои слюни на тебя пускают, а они тебя каким только ни встречали, ты бы… — Стоп, — Арсений выпрямляется на диване. — Серёг, притормози. Антон взрослый мальчик, я тоже. Белый, — он медлит секунду, вспоминая имя, что ему назвал Гудков, — ни с кем в Москве, насколько я знаю, войну не начинал. Ты чего доёбываешься? Серёга смотрит на него, как на дебила, но у Серёги манера такая вообще с друзьями общаться, и Арсений — вот правда — не понимает; ни за что Серёжа переживает, ни почему. Он, конечно, не горячий поклонник всей этой разнообразной тусовки своих покровителей и их подчинённых; никогда в это не лез и лезть не собирается; а Антон, ну, на глаза ему попадается часто, так не он же один, Сашины сообщения тому подтверждение. — Да что с тебя взять, — Матвиенко машет на него рукой, — хоть бы, сука, иногда думал, прежде чем всяких воронежских гостей, которым, может, Тимур ещё добро не дал, в постель свою тащить. — Так дал же, — легко пожимает плечами Арсений; он, конечно, не в курсе, но вряд ли Антон до сих пор время здесь проводил, если бы с Юнусовым у них не сложилось. — И потом, Серёг, где Тимур и где моя постель. Одно другому разве мешает? Серёжа смеётся всё-таки, качает головой: — Спать вали, Арс. Мне клуб закрывать, тебе лицом светить. — Если бы ты знал, Серый, — торжественно произносит Арсений, не поднимаясь с дивана, — как я ценю твою заботу о моей внешности. О моей постели — не очень, это настораживает. Ты ревнуешь, что ли? Матвиенко уходит, не отвечая, только смотрит на него снова обидно; всё-таки выгоняет из «Скрепки» через полчаса.