Naurlindale

Всё было давным-давно готово. Крепость он возвёл заново и по собственному разумению, продумав, не торопясь, несколько линий обороны, разветвлённую систему многоярусных подземелий, расположение многочисленных тайных ходов и сообщений. Войско уже теперь насчитывало тысячи, и это была не бестолковая толпа орков, изобильно, что сорная трава, расплодившихся в чёрных лесах Железных гор – нет, он сделал из них тренированных воинов, чья ненависть закалена, обуздана и жёсткой рукой военачальников направлена на врагов господина. Всё было готово. В тронном зале высоко вознесён обсидиановый трон, ожидающий возвращения владыки. Особо отобранные и обученные рабы исполнят любую прихоть – или безропотно примут боль и смерть. Мрачная роскошь убранства. Сокровищницы, переполненные драгоценными трофеями… Майа знал, что Владыка Арды однажды вернётся и был готов ждать столько, сколько потребуется. И знал также, что за все свои труды получит щедрую награду. Порой, поднявшись на стену крепости, окидывая взглядом безупречный порядок своих владений, он позволял себе помечтать о том, какими новыми силами наградит его Мелькор, как высоко он сможет подняться в сравнении с прочими… Но скорей бы он всё же вернулся. Ожидание свивалось в тугую петлю на шее, круговерть однообразных дел путала мысли. Бесконечные коридоры, вымощенные серым камнем, бескрайняя тьма во чреве горной крепости. Он измерял время ударами собственного сердца, сбивался с шага и начинал заново. Вчера, сегодня и завтра – разницы никакой. Всё тот же гранит и чадная тьма подземелий. Конечно, в его собственных покоях в одной из башен Ангбанда воздух был чистым и свежим – ветер свободно гулял под высокими сводами. Там огонь дышал полной грудью и пел бездымно над очагом и фитилями свеч. Туда майа заглядывал очень редко. Саурон трудился неутомимо, скука и бездействие всегда были ему отвратительны. Но, возвращаясь в свои покои, оставаясь наедине с самим собой, раз за разом сталкивался с новым и дотоле неведомым врагом – одиночеством. Прошло почти три столетия с тех пор, как схлынули тёмные воды последней войны, увлекая за собой и того, кому он привык служить. Остался наказ – ждать возвращения владыки и продолжать его дело. Осталась цель – поднимать из руин старую твердыню, наращивать втайне мощь чёрного воинства. Но не осталось ни единой души, в которой Саурон находил бы отклик. И вместе с одиночеством всё чаще приходила мысль об обещании Единого. О, нелепость этого ожидания! Чёрный Майа ищет подачки от Предвечного! «Но ведь обещание есть обещание. Смешно будет не взять то, что и так моё. Я создал, мне и распоряжаться… тем, что вышло», - хмуря брови, в сотый раз повторял он про себя. Но в том-то и дело, что он не знал точно, во что именно воплотится его музыка. Хотя нет, он был почти уверен, что это квенди. Мысль об этом порядком злила. Мелькор давно открыл своему Майа глаза на простую истину, которую не желали понимать Валар. Что эльдар – лишь слабые, жалкие творения, недостойные даров Единого. Саурон повидал достаточно в пыточных Утумно, чтобы оценить беспомощность самых стойких из детей Эру перед мощью Чёрного Вала. Он видел в глубинах их фэа отголосок славы и воли Творца – и это было грубой насмешкой над ним и подобными ему. Так одарить безвольное насекомое, которое не умеет даже воспользоваться незаслуженной благодатью! И как будто одного этого мало, Единый вздумал приставить к ним няньками Айнур! Вся Эа – для них! И это когда в его собственной душе кровоточит неутолимая жажда могущества! От одной мысли об этом Саурон чувствовал себя преданным и обманутым. Ведь он верил Отцу, верил Ауле, верил Манвэ… Впрочем, как бы жалки они не были, одно из этих существ – его собственность. Можно бы забыть и не вспоминать, ведь что толку от остроухого? Но тягучее, как смола, ожидание, одиночество и любопытство не давали выбросить обещание из головы. Да, любопытство. Каким он будет? Ведь, несомненно, творение Саурона должно отличаться от прочих квенди. Хотя… не Саурона, нет. Это было творение Майрона. Полузабытое прежнее имя обожгло застарелой обидой. Нет, он найдёт и заберёт своё – рабом ли, учеником ли. На что сгодится. А не сгодится, так собственной рукой избавится от ненужной вещи. Пусть и так, но – сам. Теперь, когда крепость была полностью отстроена, и дел для наместника оставалось немного, Саурон покидал иногда подземную крепость и навещал эльфийские поселения. Меняя обличья, ходил среди них, говорил на их языке, узнавал их слабости и силу. «Это пригодится в грядущих войнах», - говорил себе майа, чтобы оправдать очередную вылазку. Но при том, пытливо вслушиваясь в гармоничные аккорды сотен и сотен фэа, надеялся всё же услышать отклик своей музыке… Мелькор бы не одобрил. Он ведь так и не забыл и не простил майа его упрямое противление диссонансу. Нотка насмешливого недоверия спустя столетия – всё ещё слышалась бывало в голосе Чёрного Валы. «И всё же именно мне он доверил восстанавливать Ангбанд. Оставил наместником и военачальником», - с немалым удовлетворением напомнил себе майа. И теперь он хотел узнать – каково это. Абсолютная власть. Не то ли чувство испытывал Единый, глядя на свои творения?.. Ах да, но ведь квенди был не вполне, не до конца его. Но и это легко поправить. Саурон давно раздумывал над возможностью создания подчиняющего артефакта… Давно хотелось пустить эту мысль в дело, опробовать на ком-то. Но всё не было подходящего опытного образца. Ничего. Скоро у него будет идеальное поле для экспериментов. Тогда-то он сможет вырваться из чёрного круга подземного безвременья, не опасаясь одиночества и тех горьких мыслей, что опасно граничили с сожалением… Саурон с усилием отмахнулся от облепивших фэа душных видений и воспоминаний. Он шёл берегом моря – от сумеречно мерцавших вдали эльфийских жилищ в ночь. На севере яростно алело созвездие Огненного Венца, опускавшегося на невидимый здесь тризуб Тангородрима. Пора было возвращаться домой. Земля спала в прохладных ладонях звёздного неба. Здесь, у самого края мира он замедлил шаг – и солёная, как кровь, темень мелкими волнами прильнула к босым ногам. Это был час, когда Древа спали, и их сонное сияние лишь медленно тлело у горизонта. В тысячный, быть может, раз за эти годы Саурон обращался мысленно туда, за опушённый бело-золотым свечением окоём, силясь дотянуться до учителя. В ответ – до боли в сведённых скулах привычное молчание. - Где же ты?! Где?! – не сдержал он гневный крик. – Ты мне нужен! Ты обещал победу! Ты клялся мне… И тогда это случилось. Первый аккорд этой музыки был как капля расплавленного золота в раскрытую ладонь. Там, далеко-далеко, за опушённым бело-золотым свечением окоёмом наконец зазвучал долгожданный отклик. Нет, не яростный и победный голос мысли Мелькора, окрашенной во мрак и жгучую синеву. Это была всего-навсего удивлённая, трепещущая, как крошечное сердце, песня огненной души, впервые спустившейся в мир. - Это квенди, я был прав, - шептал Майрон, вслушиваясь в нежные, воркующие созвучия. И каждое, каждое биение маленького пламени было совершенно таким, как он представлял себе, вплетая их в симфонию хора Айнур. И в тот же момент он предчувствовал и имя, которое даст своему творению. Нарион, Огненный… В раскрытые доверчиво и незряче глаза майа ветер вдруг швырнул пригоршню золотого света. Самый тёмный час миновал, и сияние Лаурелина вновь распускало тонкие лепестки, ширилось, затмевая прохладное мерцание далёких звёзд. Саурон отшатнулся, как от удара. Квенди, который был ему обещан, родился не в затемнённых волей Мелькора землях Эндорэ, а в тресветлом Валиноре. Насмешка достойная Властелина Тьмы, кто бы мог подумать, что Предвечный способен на такую жестокость. Пообещав, дать. Но так, чтобы падший майа никогда не смог забрать своё – себе. Или это укор? Мол, не ушёл бы от Ауле, сейчас получил бы своё огненное творение. А тёмному айну, потерявшему имя, кто же доверит ученика? Или, быть может, ловушка? Приманка для обезумевшего от одиночества майа, триста лет ожидающего во мраке возвращения господина? Последняя мысль обдала душу стыдом и гневом. - Отец, неужели ты так мало знаешь меня? Думал, поманишь подачкой, и я явлюсь, как побитый пёс, к прежнему хозяину?! Ты думал, я ради эльфа предам Мелькора, себя самого и всё, за что боролся?! Хотел подчинить меня и связать по рукам и ногам? Мне не нужны твой дары, Единый! Мне не нужны ни твоя ложь, ни твоя правда! Но в ответ - бездонная и холодная пустота. С ним Отец не говорил более, для того у него были послушные дети. Тогда Саурон, запрокинув голову к светлеющему небу, проклял и давешнее обещание, и Давшего слово, и сам дар. *** - Иди ко мне, onya. Иди. Ну же, не бойся! Малыш, крепко вцепившись в мамину юбку, с сомнением взирал на протянутую руку отца. Не бойся, как же! Расстояние в пару шагов казалось совершенно непреодолимым. - Не торопи его! Всему своё время, - но ласковый укор в голосе жены только подзадоривал Фэанаро. - Куруфинвэ, покажи маме, какой ты уже большой и сильный! Давай... Ах да, смотри, что у меня есть! На широкой ладони отца переливались, ловя гранями огненные блики от очага, самоцветы. Малыш с требовательным Atto! An ni! потянулся было ручкой, но - нет. Не достать. Подёргать маму за фартук и посмотреть вверх полными слёз глазами. Опять нет, Нерданэль только улыбается мягко и тихонько подталкивает. Иди, мол, и сам возьми, не бойся! А камешки поют призывно свою цветную песню. Ай, какие красивые!.. Наблюдавший за происходящим Майтимо со смехом взъерошил возившейся подле него сестрёнке мягкие, как шелка Вайрэ, волосы. Ему, как всегда, доверили присматривать за шустрой младшенькой. Почему бы и нет? Старшему фэанорингу привычны маленькие ручки, цеплявшиеся за его ладонь (за одежду, за волосы…), ведь ещё до близнецов трое братьев родились один за другим, и он всегда с радостью возился с ними, помогая родителям. Но сестру хотелось давно. Финьо вон своей Ириссэ хвалится, а у него только братья!.. Линтэ отец не торопит – начнёт ходить, когда время придёт… «Эльдиэ разве можно заставить? Если только сама милостиво соизволит…» - со смехом говорил иногда Фэанаро, лукаво поглядывая искоса на Нерданэль. А Майтимо только рад. Ещё совсем недолго – и больше не будут смешные, как котята, близнецы тянуться к нему со своим воркующим «hanno, hanno!». Вот где сейчас младшие братья? Кано, небось, как всегда со своей арфой расстаться не может (в саду, пусть и в беседке, в такой-то ливень лучше не сидеть, надо бы выглянуть и в дом позвать), а вот где сейчас носит Морьо и Турко – один Эру знает... Так что пусть хоть Линтэ не торопится. За окном опрокинулось небо. Дождь шёл сплошной стеной, так что руку из окна вытянуть – всё равно что в море окунуть. Домашний, дымно-тёплый запах от очага смешивался со свежей туманной прохладой - дышать, не надышаться! Огонь плясал над сухими поленьями, медно-рыжий, жгуче-ясный… - Вот и умница, onya! Не бойся! Как и следовало ожидать, Куруфинвэ не выдержал и, не сводя сосредоточенного взгляда с переливающихся камешков на отцовой ладони, сделал тот самый шаг… Ох, радость! Когда отец смеётся вот так, запрокинув голову, нельзя не вторить ему, не разделить его восторг! Вот и мама улыбается! Вот бы Линтэ выросла похожей на неё, ведь нет эльдиэ красивее, чем мама, когда она вот такая, словно светится изнутри! Майтимо, и сам смеясь, наблюдал, как отец подхватил на руки младшего сына, крепко сжимающего в ручонках те самые заветные камешки, и закружил его по комнате. - Вот видишь, melde, наш Куруфинвэ совсем большой! Когда уже ты дашь ему имя? Нерданэль только вскинула тонкие брови: - Имя? Можно и имя, да… Атаринкэ. Вот ведь вылитый отец, - со вздохом. Майтимо закрыл ладонями лицо. Наверное, надо бы потихоньку забрать Линтэ и сбежать в беседку к Кано. Наречение имени – это между родителями и ребёнком, даже он, брат, тут лишний… А где Наурлинтэ? Вот беспокойный ребёнок! Впрочем, пропажа нашлась быстро. - Ammё! Atto! Смотрите! Ammё, надеюсь, у тебя есть ещё одно имя наготове? Девочка стояла на ножках, держась за край скамьи и смотрела, не отрываясь, в пляшущие языки пламени в очаге. На детском личике застыло то же самое выражение испуга и желания, что минутой ранее так ясно читалось в глазах её близнеца. Огонь пел. Призывно и весело. Так и манил пропустить меж пальцев шёлковый жар. Мама говорила, что нельзя. Что огонь жжётся. Но он такой красивый и добрый и поёт такую чудную песню!.. Она сделала первый шаг, а потом неожиданно ещё. И – ещё один. - Нельо, к огню слишком близко, - Фэанаро, всё ещё с младшим сыном на руках, шагнул к дочери. Но та, нетвёрдо стоя на ножках, попыталась оглянуться на голос отца, пошатнулась и... Нерданэль вскрикнула предостерегающе. Майтимо метнулся вперёд, чтобы удержать. Лицом вперёд, вытянув ладошки перед собой, она упала прямо в гудящее пламя очага. И – ничего. Совсем ничего. Ушиблась лбом о сосновое полено. Новая рубашонка, вышитая маминой сестрой, загорелась и истлела. А так – ничего. Глотая слёзы ужаса, вытаскивая сестру из огня и передавая её, испуганную, но невредимую, бледной, как полотно матери, Майтимо и сам лишь смутно ощущал обжигающие угли. Но потом на его руках ещё долго заживали ожоги. А ей – ничего. - Я дал дочери хорошее имя, Нерданэль, - пряча за веселостью ещё тлеющий страх, сказал Фэанаро. - За тобой теперь слово! Как ты назовёшь нашу огненную нолдиэ? И Майтимо, всё ещё вытирая обожжёнными ладонями слёзы со щёк, вновь замер от ужаса. - Сариэ*, - мёртвым голосом ответила мужу Нерданэль. – Нашу дочь я буду звать Сариэ.