Naurlindale

Жить в свете немеркнущем, незаходящем – оказалось тяжко. Сон бежал от Наурлинтэ, как ни старалась она забыться, не помогали даже травы. Взрослому эльфу и не нужен частый отдых, но чтобы неделю за неделей… Линтэ лежала на каменном полу, раскинув руки, и смотрела, не мигая, вверх, где на низком потолке золотые и серебряные отсветы волновались, то прибывая, то отступая, как вода. Постель стояла несмятая. Свеча давно догорела. В ночи чуть теплилась далёкая неумолкающая здесь песнь. В этом была какая-то преднамеренность, какие-то чары. Бессонница заставляла чувствовать себя чужой в собственном теле, отяжелевшем от усталости. Гимны и свет, неизбежные, как следующий вдох, погружали в незнакомое, теневое состояние, где сама виделась себе не более чем крошечным огоньком за стеклом лампады-хроа. Сначала всё это было новым и прекрасным, но теперь она перенасыщена сиянием, как земля в полях после весеннего паводка. Да и к чему ей быть здесь? Олорин, встретивший её и братьев и вызволивший их из снегов, больше не показывался. Прочие майар… Линтэ не могла набраться храбрости подойти и заговорить, задать тревожные вопросы. Собственный голос стал вдруг казаться таким… возмутительно телесным, лишённым прозрачной невесомости. И она молчала. Молчали и мысли в ней. Молчали желания, погашенные усталостью. Воспоминания всплывали порой из глубины – лица, обрывки фраз, сны. И Линтэ мысленно пересматривала свою прошлую жизнь бесстрастно, как чужая. Чужая. Сейчас она была чужой всем и вся, даже самой себе. «Зачем я здесь?» Более странного места для такой, как она, не придумать. И неясно – в чем смысл. Чем занимается эльф-подмастерье у Ауле? Учится понимать кузнечное дело, конечно. Или ваять из камня. Или узнаёт премудрости, нужные для возведения высоких башен и крепких стен. Опять же, у Оромэ ты станешь несравненным охотником, а у Йаванны поймёшь язык деревьев, и трав, и птиц, и всякой твари. Из дома Вайрэ выходят несравненные вышивальщицы, а из садов Ирмо – лекари, ведающие тайные силы трав и минералов, способных исцелять тело и душу. На Таниквэтиль Наурлинтэ не учили ничему. Одетый с ног до головы в белое и небесно-голубое майа, которому её поручил на прощание Олорин, был очень улыбчив и мягок в обращении. Лицом он казался почти ребёнком, даже сложно представить, что этот хрупкий юноша старше тварного мира и сродни великим Айнур, таким как Эонвэ, Курунир и… и Майрон. И звучное имя мало шло к его хрупкой фигуре и большим круглым ярко-синим глазам. Сурион, сын ветра. «Если только у самого лёгкого летнего бриза в самом укромном и безветренном уголке Валимара мог народиться такой сын», - думала о своём проводнике Линтэ. Она была с ним одного роста. И в плечах едва ли уже. И такому-то предстоит её чему-то научить? Майрон, высокий и статный, одетый пламенным сиянием и веянием древней силы, - как и сравнивать их, пусть и сродни по рождению… А радостный «учитель» звонким мальчишечьим голосом без умолку болтал о том, как красиво цветет миндаль на склонах и как приятно утро в это время года. «Я знаю, как приятно встречать утро в это время года, сидя в норе под снегом, а ты?» Линтэ пришлось прикусить щёку изнутри до крови, чтобы только не вымолвить эту едкую фразу. Но в том не было бы проку. И она смолчала. Сурион провёл её через уже знакомые парящие врата над бездной, но в этот раз вывел через сплетение коридоров, воздушных лестниц и узких мостиков, переброшенных на головокружительной высоте меж невидимыми непосвященным башнями, - на склон священных гор, обращённый к долине Древ. И выступив впервые из прохлады сумеречного перехода прямо в бесконечное сияние, нолдиэ сначала едва могла дышать от охватившего её восторга. Сердце горело в ней тогда. Впервые подумалось, что быть здесь – хорошо! Предчувствие чего-то восхитительного и громадного, как охватившие небо крылья прозрачного света, прогнало усталость и раздражение. Ах, если бы тогда с ней был не Сурион, а Эонвэ! Если бы ей дали дело, настоящее, к которому можно приложить руки и душу – ах, дочь Фэанаро без устали бы работала и достигла совершенства. Но улыбчивый Майа всего лишь показал ей её новый дом. Показал – и ушёл, узкоплечий и жалкий, смешно подпрыгивая на ходу, как неуклюжая на земле птица. А нолдиэ осталась осматривать крошечную круглую комнатку, похожую на гнездо ласточки, прилепившееся среди скал на плече горы. Таких «гнезд» было множество, и в каждом вел свою тихую, непонятную жизнь эльф или майа… Что они все там делали?! Здесь не было веселых сходок, девы не танцевали босые под звездами вокруг костров, а мужчины не пили вино и не заводили веселых песен. Собираясь вместе, они вели беседы о высоком… Линтэ же отрешённо вспоминала как горячи были губы и ладони Артамира в ночь, когда провожали лето, когда были танцы у костров и звёзды серебрились так близко, что можно забрать несколько горстью и украсить венок из тёмного плюща… и нолдиэ ниже опускала голову, опасаясь оскорбить святость места жарким блеском глаз. Чтобы быть такой, как они, повторяла она себе, надо чтобы тело окончательно опрозрачнилось, истончилось, позабыло, каково это, когда жизнь хмелем бежит по венам… И тогда, когда будешь вся фэа, подобно айнур, сможешь вести вот эту, внешне неподвижную, но глубокую, как бездонный колодезь, жизнь… Наверное. Дочь Фэанаро была, пожалуй, слишком… живой для этого места. Живой в неправильном смысле этого слова. Ранним утром, едва только свет Лаурелина начинал прибывать, она спускалась вместе с прочими обитателями «гнезд» в долину, где ей велели повторять за всеми слова гимнов, но пока остальные забывались, отрешаясь от себя, воспаряли духом вслед за бесстрастной мелодией… Линтэ размышляла о травах, Злодее, братьях и отце, Артамире, снах матери… а в конце неминуемо – о Майроне. Просветления с ней не случалось, и она с трудом выстаивала до конца, а потом, уставшая и печальная, пряталась в своё «ласточкино гнездо» для скромной трапезы. Хлеб, фрукты, свежая вода – здесь всего вдосталь, но… не было маминых медовых хлебцев и веселых голосов братьев. Ещё чуть более чужая шла она потом «учиться» тому, в чём не было смысла на её вкус: играть на струнных инструментах тягучие и бесконечные мелодии, вышивать серебром и жемчугом по белому шёлку, слушая речи кого-то из майар о природе света и высоте служения ему, а то и вовсе – сидеть под цветущими круглый год персиковыми деревьями и предаваться молитвенным размышлениям да учить наизусть древние слова очередного гимна. На дневной отдых ваньяр уходили ещё светлее, выше и радостнее, а Линтэ… Она зажигала свечу, едва возвращалась в своё «гнездо». Пламя тоже казалось чужим здесь, посреди победного сияния Древ. - Может, ты поэтому и ушёл? – спрашивала Линтэ подрагивающий на фитиле огонёк. – Может, ты тоже не возмог служить свету, как они здесь умеют, и неизбежно растворялся, мерк и сходил на нет? И потому ушёл… И тогда словно кто-то шептал на ухо: «Уйдём и мы!» Но это был голос усталости и уныния, и Линтэ старалась не слушать. Майрон же больше не звал её, не говорил с ней на острове посреди лавандовых волн. Потому приходилось вновь идти и жить в свете немеркнущем, где находилось и множество простых житейских дел – здесь не было слуг, так что ученики и послушники, конечно, сами убирали свои кельи, по очереди готовили еду, помогали майар возделывать прекрасные обширные сады. Вечером эльфы собирались вместе и… занимались чем-то, несомненно, высоким и святым. Может, возносили гимны Древам или ещё что-то в том же духе. Фэанориэль оставалась одна, слишком гордая, чтобы подойти первой и присоединиться к одной из групп. И слишком обособленная и чужая, чтобы кто-то из них первым позвал её. Низкий потолок с бесконечным коловращением бело-золотого света ночь от ночи, казалось, становился ниже. Эльфа медленно села, повела плечами, в который раз удивляясь, что все ещё носит на себе это тяжёлое, оцепенелое тело. Сон не шёл к ней. Свеча догорела. Одна мысль о том, чтобы всё же лечь в постель и ждать утра уже там, вызвала такое отчаяние, что захотелось взвыть. Линтэ без дальнейших раздумий вскочила на ноги и бросилась вон. Здесь ещё светлее - серебряный Тельперион входил в час силы, а хотелось одного: темноты, где можно, наконец, уснуть. Босая, нолдиэ быстро пошла по узенькой каменной тропе мимо «ласточкиных гнёзд», в которых обретались счастливые, не знавшие уныния… Может, всё дело в глазах. Чёрных, как у лесной гадюки. Ни у кого в Амане нет таких. Как и рук, способных вытащить горящую головню из очага. Эльфы не повелевают стихиями. У эльфов не бывает непроглядных глаз. Им не снятся сны о падших Майар… Матери не дают им страшное имя, о котором даже вспоминать не хочется. Может, в том-то всё и дело. Мамины сны и предчувствия… А что если это она, Наурлинтэ, причина всему. Как волчья трава, проросла посреди Тириона, отравляя своим проклятием каждого вокруг… Линтэ крепко зажмурилась и тряхнула головой, отгоняя непрошенные мысли. А потом побежала вверх по тропе, сама не зная, куда. Свет, свет, свет всюду. Такой ласковый, прекрасный, живой. Невыносимо, нестерпимо вездесущий! Если бы она могла раскинуть руки и кануть, как в воду, в собственную тень! - Á pusta! Man cárat?* Голос прозвучал сразу отовсюду и ниоткуда. Руки сами собой взлетели к голове, пальцы впились в виски – внутри черепа резонирующий аккорд разошёлся волнами боли. - Нет, что ты делаешь, Олорин! Прекрати немедленно! Второй голос прозвучал гневно и с неожиданной силой – и сразу стало возможно дышать и даже открыть глаза. Свет, свет, свет… и два силуэта в ореоле сияния. Майар. Один, высокий, стоял, опершись на узловатую палку. Ветер чуть касался его длинных серебристо-белых волос. Второй… Второй был уже рядом, помогал подняться на ноги (и когда только опять успела упасть?), тревожно заглядывал в лицо, шептал что-то утешающее. - А, это ты, Наурлинтэ, - удивился между тем Олорин. – Что с тобой случилось? К собственному ужасу, но совершенно не имея сил сопротивляться накатившей беспомощности, Линтэ в ответ жалко всхлипнула, и слёзы тут же побежали у неё по щекам. - Ты сделал ей больно! Как ты мог? – возмущённо вскричал Сурион, немедленно притягивая к себе рыдающую, как ребёнок, нолдиэ. Та уткнулась ему в плечо и тихонько завыла, горько так, отчаянно. - С ней всё хорошо, - без уверенности, впрочем, отозвался Олорин, осторожно приближаясь. - А почему она плачет? Она не плакала до того, как ты на неё набросился. - Я её не узнал. Последовала долгая пауза, во время которой два Майа вели безмолвную беседу. - И всё равно мне кажется, Олорин, что ты слишком уж суров, - фыркнул, наконец, Сурион, успокаивающе поглаживая всё ещё плачущую девушку по волосам. - Да неужели? Ты только что смотрел ей в глаза, что ты там увидел? - Что ей нужна помощь. - Помощь нужна всем нам, если меня не обманывает зрение. И если ничего не предпринимать… - Я отведу её к Эонвэ. Снова пауза. - Прошу тебя, друг, послушай меня хоть раз. Мы отведём её к королю, он должен положить этому конец. - Я отведу её к Эонвэ. Долгая, долгая пауза. Линтэ слушала, словно не о ней шла речь. Слушала и с трудом понимала. Свет, дробясь во влаге на ресницах, тонкими серебряными иглами тянулся во все стороны, как разбегающиеся трещины на поверхности зеркала. И дрожал, дрожал, переливаясь… Красиво. Завораживающе красиво. Уснуть бы. Посреди тропинки – и ладно. Она прикрыла веки. Слишком ярко. И Линтэ ещё горше зарыдала. - Ты же знаешь, что Эонвэ не может быть совершенно беспристрастным в этом случае. Если выбор придётся делать ему, я знаю, кого он выберет. Но мы давали клятву защищать детей Единого. - Я не понимаю, о чём ты говоришь. Эонвэ всегда и во всём поступает только так, как должно. Он никогда не причинит боль эрухини и не позволит другим. Чего я не могу сказать о тебе, Олорин! Взгляд среброволосого майа Линтэ почувствовала остро, жгуче, даже несмотря на туманящую разум пелену усталости и слёз. Что он увидел такого, чтобы смотреть теперь вот так, как бы подозревая спрятанную у неё за пазухой змею, готовую к броску? Обидеться не вышло, в ней спало всё, даже гордость… так почему же она сама не может забыться? - Сурион, я не узнал её, понимаешь? А ведь видел несколько недель тому назад. - Быть может, тебе пора наведаться к Лориэну, если память стала изменять… - Ты тоже её не узнал. Сурион крепче обнял вздрагивающие плечи эльдиэ и упрямо отчеканил в ответ: - Я отведу её к Эонвэ. - Ты убьёшь её. - Ты в своём уме, друг? Сам-то себя слышишь? Ты испугал девочку и сделал ей больно, а теперь ставишь в вину вещи, ей неподвластные! Замысел Единого не подлежит обсуждению! - Я всего лишь пытаюсь защитить… - Я отведу Наурлинтэ к Эонвэ, расскажу ему – и ей! – обо всех твоих тревогах. Если ты хочешь, можешь идти со мной. Если нет… увидимся позже. Ты можешь идти? - мягко обратился майа к девушке. - Да, - утирая глаза, отозвалась та. – Я… просто очень устала и соскучилась по дому. Вам не нужно так беспокоиться. - Это моя вина! Всегда забываю о времени! Вчера, сегодня, завтра – так и не научился различать! – он горестно покачал головой. – Я и не заметил, что так долго не навещал тебя, Линтэ. Но я обязательно исправлюсь! А сейчас пойдём-ка. Думаю, Эонвэ поможет нам разобраться со всеми нашими горестями. Свет дробился, преломляясь в каплях влаги на ресницах. Мысли дробились, искажаясь в мареве усталости. Нолдиэ вздохнула. Разревелась, как ребёнок. Право слово, если Морьо узнает… Она безрадостно скривилась. Морьо – это ладно, конца насмешкам не будет, но и другим брат над ней смеяться не позволит. А вот если история дойдёт до Ангарато, например… Сурион шел рядом и, как и прежде, без умолку говорил и говорил… Но это больше не раздражало, скорее наоборот, потому что позади шёл Олорин, высокий и мрачный, и тяжесть его пронизывающего взгляда ощущалась как холодное дуновение ветра в спину. …А брели они вверх и вверх по узкой тропинке, вившейся меж камней, поросших шалфеем и безвременником… пока не набрели на высокую стрельчатую арку из белого мрамора, украшенного полустёртой ветром и временем летучей резьбой, дальше над бурлящим ледяным потоком был переброшен узкий подвесной мост. Сурион, хлопоча как курица-наседка, с большими предосторожностями перевёл на противоположную сторону красневшую от смущения и досады нолдиэ, молившую в этот момент небеса, чтобы никто из её родни никогда не услышал об этом унижении. Присыпанная чистым белым песком дорожка, минуя несколько чудных тамариксов в густой розовой дымке сладко пахнущих цветов, привела их ко входу в пещеру… Или не в пещеру. Но вход был тёмный, и там (о, наконец!) скорее всего, можно было бы укрыться от сияния Древ. - Что это? Здесь живёт Эонвэ? – изумилась Наурлинтэ. В её представлении майар из свиты Манвэ жили под самыми облаками, где гнездятся орлы. А Эонвэ, понятно, всех их выше. А тут… пещера? - Нет, конечно. Это святилище, - без смеха ответствовал Олорин. Не жестко, но без обычной для него ласковой насмешки. Линтэ снова попыталась обидеться… или огорчиться. Никак. Единственное, что могло её всерьёз задеть… Святилище. Ещё одно святое место. А значит, больше света. И никакого сна. Ведь так? На самом деле, об этом месте она слышала прежде, хотя эльдар редко посещали его, и никто из её родни лично никогда здесь не бывал... Однако под каменными сводами оказалось темно и тихо, вопреки ожиданиям. Потрескивает пламя над фитилями немногих свечей и лампад. Неведомо откуда взявшийся здесь ветер благоговейно перебирает серебряные колокольчики невидимыми пальцами. Но отчего-то недостаток света тварного, внешнего не делал святилище мрачным, похожим на обычную пещеру. - Закрой глаза, - шепнул, улыбаясь, Сурион. Линтэ послушалась и тут же ахнула. Она не видела, нет, но чувствовала ясно, что стоит на границе сущего, за которой – нетварная вечность. Не та бессмертная жизнь, которой обречены эльдар, а беспредельная, сама из себя рождённая, не знающая мер и пределов, из которой проросли они все, от айнур до эрухини, ничуть её не умалив… - Что это? – спросила она, снова ощущая влагу на щеках. - Сложно объяснить, да и нет у нас объяснения тому, что существует помимо и даже вопреки здравому разумению. Это место одновременно находится здесь, в Эа, и не принадлежит ему. Ты стоишь сейчас на каменном полу одной из горных пещер, каких в Пелори множество, но при этом ты предстоишь на пороге Чертогов Вечности, посреди которых престол Единого. Ошеломлённая и испуганная, Наурлинтэ распахнула глаза. Темень, осмуглённая золотом пламени, и призрачный перезвон колокольчиков. Ощущение Присутствия умалилось, но не исчезло. - Почему… почему здесь никого нет? Почему… - еле слышным шёпотом всхлипнула она. - Потому что эльдар принадлежат Эа, - печально пояснил майа. – Смотреть туда, за круги мира, перворождённым тяжело. Да, это и правда было нелегко. Безмерность откровения ужасала. Но… Она снова закрыла глаза. В этом была красота превыше всего, виденного и слышанного ею прежде – крохотная искра тварного мира, объятая живыми крыльями вечности. И смутно, едва осязаемо, шевельнулась в ней тоска, неутолённая жажда чего-то, к чему тянулась всегда, быть может, сама того не зная… - Смотри, Олорин! Ей уже лучше! Как я и думал, всё дело в моём непростительном пренебрежении своими обязанностями. Да не дуйся ты! Посмотри! Взгляд. Пристальный, пытливый, острый… не враждебный, но настороженный – словно холодным горным ветром плеснуло. Линтэ вскинула голову. Олорин смотрел на неё, не отрываясь, желая увидеть нечто, прочесть в её лице, в её глазах. - Я сделала что-то дурное, Олорин? – с неожиданной для себя самой кротостью прошептала нолдиэ. – Отчего ты так смотришь на меня? Айну, нимало не смягчённый, собрался было сказать ей что-то… задать вопрос, быть может? Но в этот момент заговорил Эонвэ, невозмутимый, словно с самой первой минуты стоял посреди них, а не появился неведомо откуда. - Олорин, ты слишком суров. - Это ты слишком уж беспечен. - Друг мой… - Да, я тебе друг. И оттого говорю – берегись! Линтэ непонимающе переводила взгляд с одного майа на другого. Оба высокие и статные, белые одежды бледно мерцают в разведённом свечным золотом сумраке. Один – безмятежно-спокойный, второй – бледный от гнева. Между ними шёл какое-то время безмолвный спор, из которого Эонвэ, кажется, вышел победителем. - Линтэ, отчего ты плакала, когда тебя встретили эти майар? - Она не плакала, кода мы её встретили! Не плакала, замечу, пока Олорин на неё не напал! – сердито вставил Сурион. - Значит, напал… - медленно повторил второй майа. – По-твоему, я напал на тебя, Наурлинтэ? - Н-нет, но… Послушайте, я совершенно не понимаю, о чём вы все говорите. Я шла… - Да-да, куда ты шла, Линтэ? - Не знаю! Понятно вам всем? Я не знаю, куда именно я шла! Только бы спрятаться, только бы… - она задохнулась, не в силах объяснить. - От чего ты хотела бы спрятаться? – не унимался Олорин, не отпускавший её цепким взглядом. – Или от кого? Линтэ заметила, как Сурион позади неё сделал быстрое движение, как бы собираясь выступить вперёд, но сдержался. - Тут так… светло. Везде свет. Всюду. И я… я как головня в самом жару! Я полна светом, полна с избытком! Я… я просто хочу уснуть. В темноте, под звёздами. Простите меня, едва ли сама могу понять свои жалобы. Так устала… - Вот видишь, Олорин! Это моя вина, и только! Эльфу нужно видеть звёзды, а здесь всегда слишком много света. Помнишь, об этом же шла речь, когда выбирали место для Белого города! Я же говорил тебе, что он здесь не при чём! Что Майрон… Сурион осёкся, смешно вскинув ладони и пришлёпнув себя по губам. Но имя уже прозвучало – и на всех четверых произвело своё неизбежное действие. - Ты слышала прежде это имя? – быстро спросил Олорин. Линтэ, внезапно вновь внимательная и собранная, ответила, спокойно глядя ему прямо в глаза: - Я никогда прежде не слышала о нём здесь, в Валиноре… Впрочем, это красивое имя. Кому оно принадлежит? - Так зовут одного из майар Ауле, - отозвался Эонвэ. - Одного из бывших майар Ауле, - проворчал Олорин. – Не темни! - Бывших, - спокойно согласился герольд короля. – Майрон покинул нас вскоре после разрушения Светильников. Линтэ осторожно молчала, ожидая продолжения. - Он ушёл в Утумно и служил Мятежному. - Он был убит во время войны? – ровным тоном спросила тогда нолдиэ. - Нет. И не был захвачен. - И не вернулся по доброй воле, - печально добавил Сурион. Линтэ нахмурилась, пропустила два вдоха и выдоха и медленно произнесла, как бы в недоумении: - Но тогда я не понимаю, какое отношение он может иметь ко мне. - Скорее ты к нему. Изображать гнев не пришлось. - В чём ты обвиняешь меня, Олорин? Тот не ответил, но смотрел всё так же цепко. Он не мог знать наверняка, но сердце ему подсказывало… Гром и молния на его чересчур мудрую голову! Что же, хочет драку – будет ему. Линтэ усилием воли подавила гнев и кротко опустила глаза, выигрывая время. Нельзя злиться, нельзя обижаться. Гордость, её личная честь ничего не стоила в этот момент. Не в меру зоркий айну угрожал не ей, но ему. Но она защитит его, того Майа, в котором огонь и тьма, который встретил её посреди поющих лавандовых волн и дал прекрасное эпессе. Который обещал её убить, если откажется слушаться. Который никогда и ни за что не причинил бы ей вред. Который был для неё непостижимо… драгоценен… Почему?.. Последний вопрос она решительно отмела – подумает об этом потом, ночи здесь долгие. - Олорин хочет узнать, - мягко вмешался Эонвэ. – Олорин хочет узнать, не находишься ли ты под влиянием нашего несчастного друга. - Который так и не вернулся в Валинор? – с едва заметным намёком на насмешку поинтересовалась Линтэ. - Да. - Я могу сказать со всей искренностью, что никогда не встречала его наяву. - И это будет правдой? – живо поинтересовался Олорин. - Я не сказала сейчас ни слова лжи. - И Мятежный никогда не говорил тебе о нём? - Нет. Я встречалась с Вала Мелькором лишь однажды, ещё ребёнком. Он спросил моё имя, потом отвёл домой. Зачем ему это понадобилось, узнай у него самого. - Вот видишь, Олорин! Они не могли никак увидеться! Майрон не покидал Эндорэ, а наша Тинвэ никогда не покидала пределы Земель Света. Не во сне же он ей привиделся! И Сурион, довольный шуткой, мелко засмеялся. Линтэ же стоило немалых усилий не взвыть от отчаяния, но пришлось взять себя в руки – во взгляде Олорина начала прибывать тревога. - Я была бы рада увидеть во сне хоть что-то, друг мой. Но я, повторюсь, глаз не сомкнула с тех пор, как приехала сюда… Смех сразу перешёл в поток самых искренних извинений и обещаний исправиться. Когда Линтэ снова повернулась к Олорину, тот выглядел чуть менее суровым, но… опасная мысль явно ещё не покинула его. Если спросит напрямую – придётся лгать. Но ложь в таком месте немыслима. Оставалось последнее. Нолдиэ полузакрыла глаза, позволяя тьме приблизится, а полупрозрачным отблескам немногих свечей – умалиться. И сразу же усталость накатила девятым валом. Не сопротивляться. В затылке стало легко-легко, ноги сами собой подкосились, и она бы упала, не подхвати её верный Сурион, тут же с множеством предосторожностей и извинений усадивший её на присыпанный светлым песком неожиданно тёплый пол. Олорин не заговорил больше вслух, но ощущение его мысли, словно протянутой ладони, было требовательным и не отпускало, пока она не согласилась выслушать. «Прости меня, - услышала она, наконец, бессловесный голос. – Прости меня, Наурлинтэ, если испугал… и обидел. Я хочу тебе добра. Этот Майа… он опасен. Помни это. Для тебя – больше, чем для кого-то ещё. Будь осторожна, маленькая эрухини. В тебе много гордости и много огня. В нём они тоже в избытке – и вот его нет среди нас». «Огонь прекрасен, в нём нет зла!» «Нет, в нём нет зла. И всё же именно среди Пламенных больше всего отступников. Не злись, Линтэ. Я не говорю, что в тебе или с тобой что-то не так. Нет, ты ничем не меньше своих славных родичей, но… Я не буду совершенно за тебя спокоен, пока Лаурфиндэ не уведёт тебя из дома отца. С ним тебе не будет угрожать та страшная судьба, которую я предвижу теперь». И вдруг, как прилив, накрывающий прибрежные скалы, нахлынули образы: сама Наурлинтэ и Артамир с ней об руку идут по мощёной узорчатыми плитами улице незнакомого города. Уха коснулась откуда-то из невозможной дали несбывшегося мелодия множества поющих фонтанов. Взгляд Миро был намного, намного старше, но улыбался он всё так же ясно, как всегда. Линтэ из видения носила непривычные цвета – зелёный и золотой поверх чёрного. И цветы на её венце были те же, что и на незнакомом гербе на плаще Миро. «Лорд дома Золотого цветка» - взялось откуда-то, как убеждённость и предчувствие. А ещё под вышитой туникой Лаурфиндэ угадывалась кольчуга. А у пояса он носил меч. «А ему? Ему со мной ничто не будет угрожать?» – шепнула тогда без слов нолдиэ. Олорин помрачнел, но всё же ответил: «У каждого своя судьба, Линтэ. И не всё можно изменить». Совсем коротко, на долю мгновения мелькнуло другое видение – множество незнакомых эльфов, в основном женщины, дети торопятся вверх по узкой каменной тропе. И Линтэ с ними. Внизу, в долине, бушует пламя… И позади. Нечто огромное, живое, тёмное, дышащее им в спины жаром… «Я задержу его. Торопитесь! Не бойся, я догоню вас после…» И последний, самый последний прощальный взгляд таких знакомых светло-зелёных, как весенний лёд на солнце, глаз. Линтэ слушала Олорина, ещё ощущая на губах горький от пепла и солёный от крови последний поцелуй того, кто ещё не был даже её женихом. Она могла вообразить только одну причину, по которой позволит ему уйти, позволит ему защищать её ценой своей жизни… « …Но я знаю точно, из всех злодеяний, совершённых Мятежным, совращение Майрона было одним из самых страшных. Потому что Майрона, одного из самых верных, самых сильных Майар, пришедших в Эа, больше нет. Есть Саурон… Что ты вздрогнула? Не слышала этого имени? То-то же. Мне было бы горько увидеть, как следом за моим прежним другом уйдёшь во тьму и ты. Потому что… Майрон бы не хотел для тебя такой судьбы, что бы там не задумал нынче Саурон». «Почему? Почему ты говоришь мне всё это?» «А ты не знаешь?» Линтэ промолчала и отвела глаза, проклиная себя за то, что не сдержалась и стала отвечать майа. Но как было не ответить. И как теперь жить дальше с тем, что знаешь? «Я верю, что ты не солгала мне сейчас ни разу. Но ты не сказала правду, Наурлинтэ. Быть может, мои страхи обманывают меня, впрочем, и Эонвэ прав… А быть может, всем им суждено сбыться. Но тогда берегись, дочь Фэанаро. И тебе, и всем, кто тебе дорог, будет грозить непоправимое». Но оно грозило им и так, и так. И Артамиру суждено было заступить дорогу тому ужасу, чтобы никогда уже не вернуться к ней. И мама видела смерть каждого из детей Фэанаро, стало быть и её. «А что будет с ним. С тем майа, которого вы называете Майрон?» Видение пришло без слов. Высокая, царственно высокая фигура, одетая во мрак и пламя, восседает на обсидиановом троне посреди живых, шепчущихся теней. Но уже виденное ею лицо – безупречная гармония черт и печать божественной силы – теперь внушает непередаваемое отвращение и ужас. И она вдруг поняла, что не может вспомнить то прекрасное, как совершенный самоцвет, имя, которым Майа представился ей на острове посреди сумеречного шелеста морских волн. У этого почти всемогущего Владыки осталось только страшное, гнусное, невообразимое, необратимое… Саурон. «И для него нет надежды?» «Даже если надежда и есть, не думаешь ли ты, маленькая эрухини, что способна изменить его? Никто не может заставить никого стать чем-то иным. Это решение принимает свободная воля. Если кто-то и может что-то изменить в судьбе бывшего Майа Ауле, то это сам Майрон. И ещё… Не горюй о том, что ещё не случилось. Я и сам не знаю, какие именно дороги ведут к событиям грядущего, и, быть может, наш сегодняшний выбор изменит его… или сделает неизбежным. Но теперь, спи. Тебе и правда нужно отдохнуть». И Фэанориэль вдруг поняла, что уже лежит на тёплом песке под чьим-то плащом, и ей так спокойно, и (наконец-то) окружает её чуть тронутая золотистым сиянием темень. И закрыв, наконец, глаза, она ощутила вновь, что находится у порога вечности, но нет места тише и безопасней. И она уснула, так легко, словно погрузилась под перешёптывающиеся с ветром волны лавандового моря...