Naurlindale

*** Они воистину верили, что он не замечает. В то время, когда правила Тьма, когда воды победоносной для Валар войны не затопили ещё чёрные залы и глубокие пещеры Утумно, он привёл их, совсем юных, испуганных, но горящих жадным любопытством, к своему Учителю. Дар даров – искусные мастера. Принеси самую искусную драгоценность, и она займёт достойное место в сокровищнице… где и будет однажды забыта вместе с памятью о дарившем. Приведи мастера – и всякое творение его рук станет напоминать Владыке о тебе. Саурон был щедро вознаграждён тогда. Не прогадали и бывшие майар Ауле – в Альмарене они оставались первыми среди равных, но здесь, где всякий получал ровно то, чего он стоил, открылись им манящие перспективы истинного превосходства. Они стали элитой, недосягаемыми для «сброда», обласканными милостью Короля и неусыпным вниманием его самого верного слуги. Труд их был велик, но и велика награда - тайное делание, тёмные знания, скрытые от непосвящённых, силы, превышающие удел, отмерянный им Творцом. Пусть через боль и кровь порой приходилось усваивать мрачную науку нового Владыки – это того стоило. И когда с юго-запада нахлынула ярость Валар, а вместе с ней пришёл огонь и пришло море, Саурон паче всего прочего старался сохранить именно их, своих кузнецов и златоковцев. Из всякого можно сделать сколько-нибудь годного воина, а уж орки, без сомнения, быстро расплодятся вновь – так заводятся и обильно плодятся черви, была бы питательная среда. Но мастера – им нет цены. Во вновь отстроенном Ангбанде Наместник особо позаботился о просторных кузнях и мастерских, расположенных достаточно глубоко под трёхрогой горой, чтобы обеспечить безопасность на случай ещё одной войны. Здесь после долгой и кропотливой работы были пущены в ход хитрые механизмы, что постоянно поддерживали воздух относительно свежим, несмотря на дым и едкие испарения, а огромный непрерывно работающий ворот поднимал с немыслимой глубины чистую ледяной воду, потребную для работы и для питья. Сюда доставлялись с избытком любые мыслимые материалы, не было недостатка ни в металлах, ни в каменьях. При том в самих пещерных залах всегда царил исключительный порядок, сюда не допускались посторонние, и даже полчища гоблинов, занятые приведением в работу механизмов, никогда не появлялись в самих мастерских, оставаясь в смрадном мраке нижних камер… Саурон посещал кузни ежедневно и, особенно когда дело касалось важных или исключительно сложных работ, сам охотно брал в руки инструмент и первым брался за самые тонкие или трудновыполнимые задачи… Они были его личными учениками, его… не то чтобы друзьями – ни в Утумно, ни в Ангбанде не могло быть бескорыстных и доверительных отношений, - но ближайшими соратниками, на которых он всегда мог опереться. «И вы сочли меня слабым, поскольку я позволил себе вам поверить, не так ли? Вы сочли, что я стал слеп и глух, что я не ожидаю удара в спину… Что же, тогда ничему вы не научились за эти годы. Неужели кто-то мог счесть, что Мелькор доверил бы крепость наивному глупцу? Вы думали, я не замечаю…» Но он видел всё. И не подавал вида, ни единый мускул не дрогнул на его лице, когда он вошёл в подземный зал и понял – вот оно. Кульминация многомесячного заговора близка к развязке, но каким именно будет финал, известно лишь ему. Стремительно, как и всегда, но без суетливой торопливости он обошёл мастеров, оценивая работу, не скупясь ни на похвалу, ни на слово осуждения.«Перестарались. Если бы я не знал прежде, догадался бы теперь», - думал Майа, одобрительно кивая одному из главных заговорщиков. «Такого прилежания я не видел у вас с тех времён, когда хлысты балрогов грозили всякому, кого заподозрят в лени. А ведь это я возвысил вас до той ступени, на которую не подняться теперь и валараукар, я освободил вас от всякой подотчётности кому бы то ни было, кроме меня самого. Чего вам не хватало? Отчего вы вечно голодны?» Последняя мысль опасно отдавала обидой, что было не к месту. Сам-то он давно усвоил, что доверять можно только себе самому. В том была ледяная, отрезвляющая мудрость жизни, какова она есть на самом деле. Слепое доверие оставляет тебя по итогу смешным и униженным, жалким и всеми преданным. И это естественно. Хотя иногда жалила обида, как сейчас. Отчего? Ведь это естественно – Учитель всегда обращал его внимание на то, что всякий, абсолютно всякий рад будет плюнуть на труп врага. Просто «светлые» сделают это с возвышенным лицом и скорбной литанией, а живущие во тьме не станут лицемерить. «Так что в сторону обиды. Они сделали то, что естественно для них, а я отвечу тем, на что способен я сам. И там увидим…» Саурон сбросил верхнюю тунику, небрежно закатал повыше шитые рукава рубахи, привычно перехватил кожаным шнуром длинные чёрные волосы (конечно же, он использовал сегодня излюбленную личину Тёмного Майа). Один из подмастерьев услужливо поднёс рабочий фартук, рукавицы, но Наместник только отмахнулся - в этот раз он станет работать не с тварным веществом, а с тонкими материями и чарами. Для того они и выбрали этот день - неглупое решение. Сегодня Наместник должен был присоединиться к ним для окончания работы над давним важным замыслом, безоружный, конечно же. Ни о чём не подозревающий, готовый полностью отдаться творимому действу. Он сам должен был наложить последние заклятья, а Песнь требует предельной концентрации – вот тогда-то они и ударят… Но он знал, а они – слепы. … Мысль сотворить оружие, которое существовало бы сразу в двух мирах, пришла ему в одном из зачарованных снов. Он всё думал, как сработать артефакт, который мог бы отдать своей эрухини там, во сне, в мире духов, так, чтобы подчиняющая сила его проросла в неё всемерно, пустила корни в хроа. Требовалось опытным путём проверить выполнимость замысла. Тогда-то и задумал он взять часть того чёрного изменённого металла, из которого сработали мастера врата для твердыни, и сковать боевой молот. Но того мало – пусть и по руке смертоносное оружие только сильнейшему, всё же ничего особенного в том не было. А вот если Песней поднять силу от самой земли, что под ногами, свить в тугой огненный кулак и – намертво вплавить в металл... Удар такого молота не только способен сминать любую броню и крушить кости, он мог бы быть действенен против тех, кому телесные раны не смертельны. Готовое оружие с трудом подняли двое дюжих мастеров и перенесли на установленный на козлах дубовый щит. Даже теперь он уже казался страшен. Весь целиком сработанный из чёрного, без блеска, металла, в наплывах, словно застывшая лава; пята рукояти вытянута в форме гранёного клинка, длинное древко испещрено вязью чёрных рун, ударная часть нарочито массивная, широкая, украшенная боковыми пиками, а на тыльной стороне обуха – хищный загнутый клюв. Дай такого монстра любому из валараукар – и враг в ужасе побежит. Каков же будет молот, если затея удастся до конца? Если получится вплавить в мёртвое железо дух? Это была минута триумфа для мастера, наблюдавшего теперь воплощение своей мысли. Если бы только он мог целиком сосредоточиться теперь на своём триумфе! Саурон почувствовал, как в душе закипает жгучее, мстительное… потому что глупцы своей игрой в предательство омрачали день его славы. Жалкие исполнители его замысла, сами не способные на полёт воображения! И они вознамерились его погубить? Связать, глумиться, бросить его, беспомощного и поруганного, в самое чрево мрака под Ангбандом, оставить там, живого, но надёжно опутанного чёрной цепью, чтобы не мешал им править по своему разумению… Или, если за всей этой затеей стоит Готмог, любивший более основательный подход, натешившись, вчерашние подмастерья убьют своего кузнеца. Если сильно постараться, можно даже айну лишить телесного облика так, чтобы он не скоро смог вернуть его себе. Или же никогда вовсе. «Кто же вас надоумил? Не своим же разумом дошли». Только это его и останавливало по сей день – хотелось точно знать, кто именно возмечтал сесть на престол. В Ангбанде всякий был бы рад взять власти, сколько унесёт – самый жалкий гоблин, проживший всю свою никчёмную жизнь слепым червём в слепом мраке подгорных пещер, при первой возможности постарается утвердить свою волю хоть на гран повыше прочих. Это было естественно. Учитель всегда говорил, что такова природа вещей, но выживает и правит тот, кто не только силён, но и умён, и хитёр, и более других жаждет владеть, отметая на пути к желанному всё, что лишнее. А лишним было всё, что не приближало к конечной цели. Мастера почтительно разошлись в стороны, пропуская Наместника вперёд. Не так уж плоха их задумка – они окружали его сейчас плотным кольцом, в подземельях не было никого, кто мог бы прийти ему на помощь (если на его стороне оставался хоть кто-то в крепости), а сам он стоял перед ними, не имея никакой видимой брони для защиты хроа, готовый погрузиться в песнь, оставляя уязвимым самое фэа. Ему на миг захотелось позволить им сделать то, что они задумали. Просто чтобы посмотреть, станут ли отводить глаза потом. «Ты не отводил глаз, верно? Когда был твой черёд предавать». Майрон резко вдохнул и так сильно стиснул зубы, что ощутил боль в скулах. Ужас негаданно нашёл на него, густой, смрадный, ледяной, как болотная стоячая вода. Он вдруг почувствовал себя не судьёй, как мнил мгновение раньше, а осуждённым. Стыд, не изжитый, носимый под сердцем, как засевший глубоко в теле наконечник стрелы, он ощутил сейчас со всей силой, словно не тысячи лет назад случилось, а вот прямо сейчас, сию минуту. И не его ученики предавали его, а он, он сам только что продал своего Вала, только что опустил руку, обрывая жизнь эрухини, только что отрёкся от своего имени и воли Творца… И он заслуживал всего того, что они хотели сделать с ним, и даже более того. Он хотел, чтобы это случилось. Чтобы не жить больше во мраке и не тонуть бесконечно в смраде и горечи стыда… Саурон рассмеялся. Собравшиеся майар беспокойно переглядывались, тщетно пытаясь сохранять прежние личины «обыденности». - Я доволен. В тишине, по-змеиному шипевшей немолчным гулом многочисленных подземных машин, особенно колко ощущались множество настороженных взглядов, осторожных мыслей, хищных, холодных, расчётливых… или испуганных, трепещущих, мечущихся. Не все были достаточно храбры, но даже страх не заставил никого из них сохранить верность. Что же…   - Да, это так. Я доволен всеми вами, вы славно потрудились и достаточно точно воплотили мой замысел. Он опустил ладонь на ещё теплую рукоять, ощущая, как покалывает пальцы дикая, неоформленная ещё сила незаконченной рунной вязи. Нет чар крепче тех, что творятся на крови. Саурон ещё раз тихо усмехнулся, закрывая глаза, решительно отодвигая в сторону всё лишнее. Даже если лишним был некто, некогда названный достойным восхищения. Когда полнота власти будет безраздельно его, он получит то, что ценнее восхищения. Когда он делом докажет безукоризненную верность Мелькору, преступления жалкого бывшего ученика Ауле потеряют над ним всякую силу. Он начал песнь. Всегда он был хорош в этом. Ещё во времена, когда он был майа Ауле. Лучше прочих. Лучше многих. Быть может, и вовсе – лучший. Мелькор тогда не скупился на похвалы той точности, с которой он умел сваять из летучей мысли – песнь, из песни – чары, а из чар – реальность. Сам Мелькор творил грандиозно, безмерно, не утруждаясь думами о том, что могут быть какие-то пределы, что существует отрезвляющее «невозможно». Его не интересовало, как творимое впишется в законы мироздания, и впишется ли. А Саурон помнил Песнь. И он всегда, творя, не стремился согнуть о колено ось мира, а скорее, воспользоваться уже существующим миропорядком, подстраивая его под свои нужды. В том была его сила. Он взял основой тягучую, рдеющую тему, пульсировавшую раскалённой нутряной силой земли, ладно сопрягая её с иными мотивами. Ученики послушно вторили, проворно подхватывая предложенные мотивы, но подспудно ожидая условного знака. Саурон чуть улыбался, спокойный, уверенный, бесстрашный. Его песнь ни на мгновение не поколебалась, не отступила от первоначального замысла. Руны под его ладонью рдели огненной вязью. И когда пальцы одного из зачинщиков начали складываться в тот самый условный знак, ученик Мелькора не медлил. Молот был и впрямь хорош, хотя владеть таким смог бы лишь сильнейший. Пожалуй, ещё Готмог бы возмог, кроме самого Саурона. Но он подарит оружие учителю, когда тот вернётся. Как знак верности, в жертву которой он теперь приносил несколько десятков жизней предателей. Кровь шипела на раскалённой поверхности рдевшего ало обуха. Крики и стоны тонули в резонирующей силе творимой Песни, жадно впитывавшей их ужас и бессильную злобу. Текучий жар подземного огня, несокрушимая мощь гранитных скал, тяжёлая поступь смертоносной стихии звучали в голосе чёрного майа, сотрясая самые корни гор… но подспудно угадывалось, словно задыхающийся стон заживо погребённого, - тоска, и стыд, и нечто жаждущее, слепое, безликое, как хриплый вой умирающего в муках… Молот был хорош. Опыт удался. Далекоидущие планы Саурона прошли первое испытание. Он был доволен. Когда Песнь утихла, тишина в подземной крепости стояла такая, словно вернулась первобытная вечность и обратила сущее в ничто. Даже механизмы, многие годы не знавшие простоя, молчали, поскольку перепуганные гоблины побросали свои вороты и забились в слепые каменные норы во мраке… Саурон ещё раз поднял молот, любуясь, как рдеют, угасая, руны на рукояти, потом огляделся. Конечно, его окружали изломанные, обожжённые, изуродованные трупы. Казалось, невообразимый великан прошёл, сокрушая могучими ступнями хроа айнур, словно глиняные черепки. Утратившие силу фэа были похожи на болотные огни, слабо дрожавшие над утратившими благородный облик телами. - Я доволен вами, - мягко произнёс Наместник. – Без вашей жертвы моя задумка не обрела бы этой замечательной силы. Надеюсь, и вы довольны плодами своих трудов, друзья мои. И он пошёл к выходу, не выпуская из руки дымящийся молот. Он шагал по пустым каменным коридорам в полной тьме, поскольку прокатившаяся по крепости волна силы сбила пламя с факелов и ламп. Он шёл, царственный и надменный, и вышитая проворными руками эльфийского раба рубаха его была мокра от крови, и лицо его было окаменевшей маской, оглушающе прекрасной и невыносимо ужасной для взора.