Naurlindale

*** Базальтовые клыки утёсов стыло дымились на ветру, морская даль таяла в тумане. Странно контрастировала с размытыми бледными оттенками зимнего морского пейзажа чёрная полоса побережья. Саурон нагнулся и зачерпнул пригоршню мокрого песка, стеклянно шуршавшего под пальцами. Эта земля не спала – тому свидетельство у него прямо под ногами. Огонь клокотал и рвался на поверхность, но море каждый раз побеждало, превращая жидкое пламя в камень… который спустя сотни лет рассыпался мелким слюдяно поблёскивающим крошевом. Майа подставил ветру лицо, закрыл глаза и прислушался, удовлетворённо улыбаясь – с первого взгляда и не сказать, но сила воды иссякала, убывала. Горько-солёное море год от года всё дальше отступало, всё выше возносились в небо пепельно-серые кряжи. Однажды дно моря станет глубокой долиной, а вулканический пепел сделает почву плодородной, и всё что потребуется этой земле, чтобы стать надёжным пристанищем для целых народов, – владыка, способный укротить подземный огонь. И здесь было намного теплее, чем в нынешней твердыне, конечно. Чего Саурон никогда не мог понять, так это стремление Мелькора сделать оплотом своего царства крепость непременно на севере. Мрак, холод, позади бесплодные пустоши, впереди непроходимые чащобы, а зимой – всюду снег и лёд. Да, конечно, айнур по силам поднять жар земли к поверхности для всех нужд крепости, но не мудрее ли было бы поселиться здесь, например? Мелькору несложно изгнать медленно высыхающее море – и вот вам земля в окружении естественных крепостных стен. Возвести в центре долины надёжные башни, перекрыть выход непробиваемыми воротами из чёрного металла… Что до скрытности, то никакой мрак не ослепит Таниквэтиль. Что до света – сюда он точно так же почти не достигал. Полуденные бледные сумерки сменяла ночь, которая лишь недолго самую малость серебрилась далёко, почти неприметно. Оставался, впрочем, вопрос: мудро ли использовать это место для отступления, если власть в Ангбанде удержать не удастся… или же если это потеряет смысл? Мудро ли уходить туда, где тебя в первую очередь станут искать? Если станут. Станут ли? Если, скажем, он прямо сейчас примет решение остаться здесь и не вернётся в крепость, вышлет ли новый Наместник отряды для поисков? Сам Саурон в схожей ситуации лично убедился бы в том, что предшественник загнан в угол и убит. И труп его повесил бы над Чёрными Вратами, чтобы ни у кого не оставалось сомнений если не в законности, то уж точно в неизбежности новой власти. У Майа не было оснований считать, что Готмог поступит иначе. Стало быть, если уходить, то ещё дальше, туда, где точно не станут искать. Или не возмогут. Он с сожалением окинул взглядом пустынный чёрный берег. Однажды он вернётся сюда, когда ничто и никто не сможет ударить в спину… но не теперь. А что – теперь? Вся полнота его власти в крепости держалась лишь на страхе остальных вассалов Мелькора перед не до конца понятными им силами Наместника. Но врагов было много, а ряды сторонников стремительно таяли. Саурон, как мог, воспользовался последними событиями для усиления своего положения и внушения должного ужаса недовольным и колеблющимся, однако… надолго ли? И как скоро он останется совсем один? Страх… Да, и страх тоже. Он не был глупцом, поэтому знал, что с ним поступят точно так, как поступил бы он сам с любым из них. Быть может, хуже. Он недаром прежде звался среди эрухини Жестоким, но не любил бессмысленного зверства, предпочитая делать лишь необходимые для достижения цели шаги; но он сам привык властвовать, привык спокойно и взвешенно использовать свою власть, а они привыкли лишь изнывать от зависти и жажды могущества. Если дорвутся… - Приятное местечко, правда? – с мальчишеским азартом воскликнул некто за спиной у Майа. – Ты часто здесь бываешь? Конец фразы потонул в рокоте пламени, когда иссиня-жгучая тугая волна прокатилась по чёрному песку. - А ну прекрати, мы пришли говорить с тобой, - неодобрительно произнёс другой голос. Знакомый до скрежета зубовного голос. - Вот именно! – отозвался Сурион, осторожно выглядывая из-за треснувшего под напором жара валуна, но не торопясь пока покидать относительную безопасность убежища. - А, Олорин, ты тоже здесь, - Майа усмехнулся, и чуть повёл ладонью, перенаправляя пламя в сторону второго непрошенного гостя. Не тут-то было. - Майрон. Ладонь ветра, упругая и неодолимая, резко прихлопнула огонь, вдавила в мокрый чёрный песок, оставив тот исходить жирным едким дымом. - Эонвэ, - сквозь зубы прошипел Саурон теперь уже без усмешки, готовясь сражаться не на жизнь, а на смерть. Его окружили, а он не заметил. Ожидал, что нагрянут из Ангбанда, но пропустил старых недругов из Амана. Трое против одного. Олорина и Суриона он не боялся, но вместе с Эонвэ… Герольд Манвэ был тот же, что всегда – высокий, словно незримым сиянием одет, так что падшему и смотреть-то неприятно, невольно хочется глаза отвести... и белые с небесно-голубым и серебряным шитьём одежды всё те же, только обычно ярко-золотые волосы потускнели от влаги да ещё всегда светлые лавандовые глаза казались сейчас тёмными аметистами, за цепким, узким зрачком угадывалась готовность ко всему. Будет нужно – он станет биться. И врасплох его не застать. И кому как не Саурону знать, на что способен прежний товарищ в бою. - Мы и правда пришли поговорить, только и всего, - миролюбиво заметил тот. – Я хотел тебя предуведомить, но Олорин настоял на неожиданном визите. Ты же не станешь держать зла на старых друзей, Майрон? - Не называй меня этим именем! В голосе наместника Ангбанда отчётливо прозвучал смертоносный рокот давешнего пламени, но Эонвэ и бровью не повёл. - Отчего мне не назвать тебя тем, кто ты есть? – с, кажется, искренним недоумением спросил он, внимательно глядя на прежнего друга. А прежний друг, меж тем, явно оправившись от неожиданного потрясения (или, во всяком случае, умело скрывая чувства, какими бы они ни были), принял нарочито небрежную позу, оперся плечом о чёрный клык прибрежного утёса, всем своим видом показывая полное равнодушие к возможной угрозе, но, очевидно, не переставая ни на мгновение анализировать каждое движение противника, пытаться понять скрытые мотивы. Пока что ему было выгодно вести беседу, тянуть время. - Ах, даже так, о всевидящий Герольд короля Манвэ? И много ты знаешь о том, кто я есть теперь? – надменно протянул он. - Знаем достаточно, можешь не сомневаться, - едко ответствовал Олорин. Однако в его взгляде были неподдельное смятение и грусть. Саурон отложил это наблюдение для будущего анализа. - А как же нам тебя называть? – с обычным назойливым дружелюбием подал голос Сурион, показываясь, наконец, из-за своего валуна. Охая и по-птичьи подпрыгивая, он пробежал по исходящему дымом остывающему песку и встал рядом с друзьями, улыбаясь во весь рот. Его отчего-то не смущала ни непривычная хроа прежнего знакомца, неуловимо напоминавшая личину Мятежного, под которой тот обычно появлялся теперь среди эльдар, ни тёмные одежды, ни злое, мрачное пламя в недружелюбном взгляде. «Дурак ты или храбрец? Кто тебя разберёт. Я и в прежние времена, помнится, не очень-то понимал», - усмехнулся про себя черный Майа, а вслух произнёс, не обращаясь ни к кому конкретно: - У меня много имён теперь. Лесные эльфы считают, что я Гортхаур, и я склонен согласиться с ними, сказать по правде. - Саурон, - выплюнул Олорин, снова гневно хмурясь. Чёрный Майа оскалился в медленной улыбке и согласно склонил голову. Таурон, Саурон – на разный манер произносили это эпессэ Айнур времён минувшей войны, переняв у кого-то из Эльдар. Новая жизнь – новое имя. Готмог тоже не всегда был «угнетающим страхом». Каждый Майа, встающий под чёрное знамя Мелькора, рано или поздно прощался с прежним прозванием. В том не было ничего особенного. В Ангбанде теперь уже мало кто помнил прежнее имя Наместника. А если и помнил, никогда не посмел бы произнести вслух. - Можно ли считать обмен любезностями на этом законченным? Станем прощаться или вам есть что добавить? – прохладно, но без прежней открытой враждебности уточнил он. - На самом деле, есть, - в тон ему ответствовал Эонвэ. – Мы хотели спросить, не нужна ли тебе помощь. Это было не то, что Саурон ожидал услышать, и ему стоило немалых усилий не показать удивления. - Помощь? – медленно повторил он, презрительно изогнув бровь. – Какого рода помощь? И в чём? Уж не решились ли вы оставить сытую благодатную жизнь под крылом Манвэ, чтобы перейти под чёрные знамёна истинного короля? - Нет, - отрезал Олорин, отворачиваясь. Саурон удовлетворённо улыбнулся. Из троих гостей, очевидно, именно Олорин был более прочих поражён изменениями в облике прежнего друга. Под гневом и резкостью он прятал боль и скорбь, и прятал неумело, так что всё-то наружу и видно, как на ладони. «А ты, круглый дурак, так и продолжил наведываться к вечно льющей слёзы бесполезнейшей из Сил, что и дало ожидаемые плоды. Ты слаб и жалок», - шепнул ему Саурон без слов и был награждён полным возмущения взглядом. Он небрежно отвернулся от Олорина и вслух спросил у Эонвэ: - Тогда о какой помощи речь? Но герольд не успел ответить. - Майрон, хватит. Возвращайся домой, - вдруг тихо и взволнованно проговорил Олорин. – Он всё ещё ждёт и будет ждать до конца. - Кто? – разом окаменевшим, бесстрастным голосом спросил Майрон, хотя знал ответ. - Ауле. Он простит тебя. - Мне не нужно его прощение. - А чьего прощения ты ждёшь? – спросил неожиданно всеми забытый Сурион откуда-то из сгустившейся ночной темноты. Спросил обыденно и без скорбного надрыва, как если бы это была дружеская беседа на отвлеченную тему, не касавшаяся никого из них напрямую. И почему-то на этот вопрос нельзя было не ответить в тон, даже не подумав прежде, что следовало сказать. - Я не жду. Меня нельзя простить. Возвращайтесь, вы зря тратите время. Сказал – и сразу удивился и собственным словам, и непрошенным смутным чувствам, шевельнувшимся где-то под спудом, и мгновенно пришедшему на память имени, которое ему не стоило узнавать или уж во всяком случае, не стоило так упорно помнить. - Майрон… - тут же снова подступился Олорин со своим состраданием и оскорбительной надеждой. - Не зови меня так! – прошипел Саурон и с жестокой ухмылкой заставил надоедливого святошу на мгновение увидеть его собственное воспоминание о распахнутых в небо невидящих глазах того эльфа, чьего имени он помнить не желал. Олорин отступил на шаг, как от удара по лицу. Эонвэ молчал, отвернувшись. Саурон ухмыльнулся победно, уверенный, что на этот раз никто не станет возражать. Но снова из темноты послышался любезный голос Суриона, совершенно не удивлённого и нимало не потрясённого. - Я не могу называть тебя теми… прозвищами. Ты мой друг. Чёрный Майа, дрожа от едва сдерживаемого гнева, повернулся к жалкой, тощей фигуре, как никогда похожей в темноте на нелепую большую птицу. Он знал, что его собственное лицо сейчас страшно, что в его чертах проступает звериное, безжалостное, всегда пугавшее пленников до потери сознания. - Ты слеп? Непроходимо туп? Приглядись, где ты видишь нечто, достойное восхищения? - Я вижу своего друга, которому очень плохо. Если ты не хочешь моей помощи, я не стану предлагать. Но называть тебя этим гадким эпессе не стану, и не проси. И он улыбнулся. Широко и дружелюбно. Саурон бы решил, что в темноте ошибся, но полупрозрачная от звёздного света ночь уж точно не преграда для глаз Айну. - Ты безумен. Таким был всегда. Я уже убил бы тебя, не будь с тобой подмоги. - А вот и не убил бы! - Тебе откуда знать? – с пугающей мягкостью в голосе поинтересовался у него Саурон. Сурион гордо выпятил грудь и хвастливо изрёк: - Я вообще любознательный и много всего знаю! Хочешь, расскажу, что я совсем недавно услышал от моего давнего друга? Это невероятная история, право слово! - Много же у тебя друзей, - проворчал Олорин, искоса бросая взгляд на болтливого сородича. - Лучше выслушаем его, а то не даст нам покоя, - внезапно со смехом проговорил Эонвэ, подходя поближе. Саурон оскалился, едва не рыча от ярости, но сдержался. Пусть болтает. Ему пора найти способ убраться подальше от этой троицы безумцев! А Сурион тем временем припустил трещать, казалось, опережая собственные мысли и совершенно не заботясь, понимают ли его собеседники. - Мой друг служит владыке Мандосу, помогает успокаивать фэа, когда те только являются в Чертогах. Им совсем нелегко, знаете ли! Вот ты бежишь себе по лесу, например, а за тобой гонится отряд невидимых воинов, тебе грозит страшная пытка и смерть, а потом раз – и всё. И вот ты предстоишь перед самим Намо, и тебе обещают упокоение и исцеление и велят рассказать, по какой причине прервалась твоя бессмертная жизнь… Майрон, ты только представь! Кстати, ты ведь бывал в Чертогах когда-то! Тот молчал, глядя неотрывным горящим взглядом на плоское и слабое лицо болтающего Суриона. А тот только засмеялся меленько, как гальку из ладошки в ладошку пересыпал, и махнул рукой. - Да не притворяйся, что не помнишь! Подземные анфилады, уходящие один Мандос знает как глубоко, всю эту спираль лабиринтов строили лучшие мастера Ауле, и ты, стало быть, с ними! Но о чём это я?.. Ах да, эльф! И стоит он, значит, перед Владыкой и плачет, а знакомец мой его утешает. Говорит ему, твой родич-де уже тут, раньше тебя прибыл, с ним вот увидишься. Мы вас тут исцелим, все-все раны излечим, лучше прежнего станешь, а потом, если Манвэ благословит, выпустим снова в мир живых. Эльф и утешился, перестал горевать, захотел поскорее друга увидеть. И рассказчик победным взглядом обвёл слушателей, словно ожидая услышать восклицания изумления и требования продолжить занимательную повесть. - Поразительная история, представить себе ничего подобного не мог, - едко буркнул Олорин. - Вот и я о том же! Поразительно! – явно пропустив мимо ушей сарказм, вскричал Сурион. – А потом эльфа стал Владыка Мандос спрашивать. И друг мой по долгу службы должен был записывать ответ в специальный свиточек, который потом будет зачитан на суде, если до того дело дойдёт. - На чьём суде? Что ты городишь? – гаркнул окончательно потерявший терпение Олорин. К его удивлению, Саурон молчал, не выказывая более презрения или нетерпения, всё больше каменея лицом, только глаза горели по-прежнему лютым звериным пламенем. Эонвэ тоже не вмешивался. Самому же Майа хотелось одного – попробовать ещё раз вернуть разговор к теме имени и прощения, ему казалось, не прерви их ранее Сурион, ему довелось бы услышать что-то важное, что-то такое, что, вопреки его собственному здравому смыслу, сулило чуть ли не надежду на обращение падшего собрата. Он даже рот открыл, собираясь вновь задать один из давешних вопросов, но… - Не перебивай, Олорин, давай послушаем, - неодобрительно качая головой, пожурил его вдруг Эонвэ. «В самом деле?! Ты хочешь слушать эти глупости теперь?» «Имей терпение и капельку доверия к нашему другу. Не мешай ему», - был не терпящий возражения бессловесный ответ. Олорин резко прервал осанвэ и, отвернувшись от всех, направился к кромке набегающих на берег волн. Ему и отсюда было прекрасно слышно болтовню Суриона, но тут проще скрыть собственное смятение и нетерпение… и скорбь, пожалуй. Во время войны ему довелось видеть пленных слуг Мятежного, их искажённые, гротескно жуткие хроа, их блёклые или, напротив, нестерпимо-яркие, но неровно пульсирующие, как в предсмертной конвульсии, фэа. Все они были одинаково безнадёжны и один за другим либо до конца времён заключались в темницах на нижних ярусах Мандоса, либо выдворялись за пределы Эа, лишённые телесной оболочки. И потом, когда их проклятого предводителя помиловали… Многие не понимали и по сей день необъяснимого милосердия короля. Разве мало прекрасных юных эрухини погибли или искажены до неузнаваемости? Разве вот эти изуродованные айнур, что не смогут быть исцелены, пока мир не падёт в прах и не восстанет сызнова, - разве этого не довольно, чтобы не слушать очевидно лживые мольбы и клятвы? Однако король был непреклонен – всякий заслуживает второго шанса, если ещё способен о нём просить… Саурон (или Майрон, теперь Олорин и сам не знал, как его называть) не был похож ни на кого из падших Майар, заточённых в застенках Мандоса. Олорин бросил быстрый взгляд через плечо. Нет, он не остался прежним, это неоспоримо, но искажение было так тонко и хитро вплетено, так искусно запрятано... Эту хроа прежнего друга он тоже видел впервые, и как же сильно она напоминала личину Мятежного! Начиная от тонкой и резкой, словно лезвие отточенного ножа, красоты надменного бледного лица, резко контрастировавшего с длинными иссиня-чёрными распущенными волосами, и заканчивая всей его слишком высокой и обманчиво тонкой фигурой, задрапированной складками богато вышитого чёрного плаща. Эта имитация царственного величия совсем не шла тому Майрону, которого он знал. Который был наделён властью, как один из сильнейших, но никогда не жаждал её саму по себе. Который в каждой своей работе (и в каждой черте своего изначального облика) был прост, искренен и правдив. Который терпеть не мог имитацию любого вида и формы, который был прямолинеен до абсурда, считал излишним и противоречащим здравому смыслу даже малое приукрашивание. Он был поистине достоин восхищения, не желая, не ожидая и не требуя его ни от кого. Он был собой и тем и был прекрасен. Казалось, уж его-то невозможно обвести вокруг пальца, настолько остро он чувствовал разницу между ложью и правдой – а что теперь? Саурон Лжец, Саурон Жестокий, Саурон Отвратительный, предводитель оборотней, чародей, повелевающий мороком и тенями, убийца, враг… Но был ли он таким на самом деле? Был, конечно. И необъяснимым образом не был. Олорин чувствовал, что окончательно запутался. Кроме самого Мелькора и совсем недолго прослужившего ему Оссэ, он не знал никого из тёмных, способного по сей день принимать прекрасный облик и говорить такие слова, которые говорил четверть часа назад Майрон (или Саурон?). Только Мелькор, скорее всего, лгал, говоря на своём суде о раскаянии, а вот его верный ученик сказал те слова, словно забывшись. Что это было? «Меня нельзя простить». В этой фразе такая неизбывная скорбь, такая жажда… чего? Если бы падший Майа хотел вернуться и получить прощение, отчего бы ему не сдаться после войны и не положиться на милосердие короля и своего прежнего Вала? Что удерживало его теперь? И что он делал здесь, вдали от своей крепости? Если Эонвэ и знал что-то, он не торопился делиться. Олорин сердито ковырнул носком сапога мокрый чёрный песок и принялся сверлить невидящим взглядом набегающие волны, невольно прислушиваясь к непрекращающейся трескотне Суриона. - … Так о чём это я? Опять меня перебили, и я всё забыл! Ах да, мы с другом были на празднике светильников в том году. Друг мой, значит, который владыке Намо служит. И мы с ним разговорились, пока смотрели на эльфов… Они такие чудесные малыши! Так чудно поют! И всему-то дают имена, но такие торопыги! - Кто бы говорил! – со смехом отозвался Эонвэ. - Рассказывай дальше, - внезапно раздался глубокий, повелительный голос Саурона. – Ты говорил про фэа убитого эльфа, которого привели к Мандосу. - Я говорил, что его убили? – растерялся Сурион. - А разве не убили? - Убили, да. Одним махом! Вот он был и дышал, а вот уже – нет. - И? - Что и? - Ты хотел рассказать про него что-то необычное. Просто убитым эльфом меня не удивишь. - Я хотел? Ах да, точно! – Сурион хлопнул себя по лбу и снова рассмеялся. – Друг-то мой всё записывал, поэтому очень хорошо запомнил и очень потом удивлялся, потому что эльф-то… эх, он и имя назвал, да я запамятовал… - Элатан*, - любезным тоном подсказал Саурон. Олорин замер, всё ещё глядя перед собой, на чёрные плёские волны, но теперь уж точно не видя ничего. - Да, точно! А я разве уже называл имя? И ты запомнил? Даже я не помню, как называл. А ты, Эонвэ? Ты запомнил? Герольд ничего не ответил, но заговорил вновь чёрный Майа: - Итак, Элатан. Эльф. Мандос. Рассказывай дальше. - Конечно-конечно! Элатан настаивал, чтобы того, кто его убил, не судили за это дело. Можешь себе представить! Обычно фэа, насильно разлучённое с бессмертной фаной, скорбит безмерно и требует отмщения, а этот – наоборот! - А почему так, твой друг сказал? - с, кажется, искренним изумлением спросил Эонвэ. - Конечно! Он же своими ушами слышал и записывал, поэтому запомнил. Эльф-де считал, что тот Айну его спас от страшного мучения, спас так, как умел. - Да разве же не было другого выхода? Для чего убивать? – снова подал голос Эонвэ. - Ну, Элатан, повторюсь, считал, что его эээ... знакомый, так сказать, проявил сострадание, как умел. Мы же не можем судить кого-то за то, чего он не умеет делать, верно? - Например, судить рассказчика, который не умеет рассказывать, за бессвязный лепет, который и историей-то не назовёшь? – буркнул Олорин, возвращаясь к остальным. Ему стоило неимоверных усилий скрыть всё то, что он сейчас чувствовал, и не сказать вслух всё то, что хотелось сказать немедленно. Спроси сейчас Эонвэ его мнения, он бы настоял на том, что падшего собрата надо любыми правдами и неправдами немедленно доставить в Аман. - Эй, ты же сам не слушал! Ушёл куда-то, а теперь меня винишь! – возмутился Сурион, сразу становясь похожим на рассерженного воробья. - Да разве тебя можно слушать? Несёшь всякую околесицу! - Это я-то несу околесицу?! Саурон громко расхохотался. По-настоящему, не сдерживаясь. Сурион топнул ногой, подбоченившись. - А ты чего смеёшься? Вот возьми и сам расскажи что-нибудь, раз ты такой умный! А мы послушаем, как ты умеешь! - Мои истории не столь занимательны, как твои, - без злобы ответствовал бывший Майа Ауле, всё ещё усмехаясь. Олорин смотрел на него и окончательно переставал понимать, кого же видит перед собой. Лицо Майа просветлело, взгляд смягчился, в резком совершенстве точёных черт вдруг проступило что-то знакомое, как эхо далёкого воспоминания… «Да возможно ли это? После стольких лет, после всего совершенного им, возможно ли?..» - и он побоялся вдруг даже додумать собственную мысль и отвёл взгляд, боясь спугнуть нечто хрупкое, но необъяснимо драгоценное. - Ну что же, если это всё, станем прощаться, чтобы никогда, надеюсь, не увидеться? – непринуждённым тоном уточнил по-прежнему негостеприимный ученик Мятежного. - Ещё чего! Мы что, ради этого в такую даль летели? – тут же возмутился Сурион. - А ради чего вы летели? - Понятия не имею. Я увидел, что эти двое собрались куда-то, и присоединился… - Скорее, напросился, - беззлобно поддел его герольд. - Какая разница? В любом случае, вы же не переброситься парой слов сюда направлялись! - Ты-то откуда знаешь? Ты ведь даже не спросил. - Хорошо, - вдруг подал голос Саурон. – Что ты предлагаешь? И в ответ на изумлённые взгляды прежних друзей безразлично пожал плечами и добавил: - Мне некуда сегодня торопиться, и раз уж вы всё равно здесь… Я мог бы узнать от вас какую-нибудь ценную информацию, чтобы воспользоваться ею в собственных целях. - Ой, я с радостью расскажу! Ты столько всего пропустил, пока сидел в своей крепости на севере! – тут же подхватил Сурион к вящему раздражению Олорина. – Только что мы будем стоя-то беседовать? Ты можешь нам костёр разжечь, что ли? Ты же Майа огня, хоть и сидишь тут в тумане, глядя на море, как какой-нибудь тэлери. - Что именно ты предлагаешь мне поджечь? – вкрадчиво уточнил тот. - А разве тебе обязательно для этого что-то нужно? - Вовсе нет, - многозначительно протянул Саурон, переводя взгляд на запёкшуюся корку недавно кипевшего под напором жара песка. – Так мне поджечь?.. Сурион было нервно дёрнулся в сторону, а потом, сообразив, что собеседник не торопится приводить в исполнение угрозу, засмеялся, словно услышал забавнейшую шутку. - Нет-нет! Я мигом! Здесь наверняка можно найти что-нибудь сухое, что можно поджечь, не превращая всё побережье в жаровню, - забормотал он, трусцой направляясь в сторону огромной уродливой коряги, лохматой от сухих побуревших водорослей, некогда принесённой сюда зимним штормом и намертво вросшей бугристым брюхом в сыпучий песок. *** И так, спустя некоторое время, Саурон с немалым удивлением обнаружил себя сидящим у гудящего костра, который он же разжёг, когда Сурион, пыхтя и отдуваясь, подтащил поближе корягу и объявил её пригодной для такого дела. Но что ещё удивительнее, подле него как ни в чём не бывало разместились трое гостей из Амана, передавая по кругу объёмистую флягу с абрикосовым вином, сладким и некрепким, а также странный набор съестного, которое Сурион впопыхах побросал в сумку, что под руку попалось: завёрнутый в тряпицу хлеб, малый ломоть вяленой оленины да россыпь сладостей вроде мелких груш, раскрошившихся медовых коржей и фиников. - Так что, Майрон, нужна тебе наша помощь? – внезапно снова спросил Эонвэ, протягивая ему флягу. Саурон помедлил, раздумывая, стоит ли снова возражать против старого имени, но потом сделал глоток, на его взгляд, совершенно отвратительно приторного вина, и спросил, морщась: - Какого рода помощь? - Тебе грозит смерть, - буднично отозвался герольд, отправляя в рот кусок вяленой груши. Он сидел, откинувшись на один из прибрежных валунов и, запрокинув голову, разглядывал низкие звёзды. - И ты надумал помочь мне. Как именно? - Зависит от того, чего именно ты сам хочешь? - Говори прямо, я устал от твоих намёков. - Хорошо, - улыбнулся Эонвэ. – Ты намерен удерживать крепость или хочешь уйти в безопасное место? - Я не вернусь с вами в Аман. - Разве я предлагал тебе вернуться? – недоумение в голосе было совершенно искренним, поэтому Саурон точно понял, что верить нельзя. - Я не вернусь в любом случае. - Хорошо, - покладисто согласился герольд, снова запуская руку в холщовый мешочек с припасами и добывая оттуда ещё пару ломтиков. – Но на вопрос-то ответь, м? Саурон задумался и… удивился сам себе. Вот сидит он здесь, правая рука Мелькора, и ведёт беседы с тремя Майар из свиты Манвэ – это ли не абсурд. И он всерьёз думает, как ответить на поставленный вопрос. И он, пожалуй что, готов поделиться своими соображениями на этот счёт. Отчего? И мудро ли это? Однозначно, нет! Кто в здравом уме станет делиться планами с врагом? Ведь они его враги, что тоже не подлежало сомнению. И их мотивы по-прежнему оставались неясны. Он покосился на Эонвэ, но по его совершенно расслабленной позе и мечтательной улыбке понять было ничего нельзя. Олорин больше не говорил, не взывал, не негодовал. Он молча сидел и неотрывно смотрел в огонь. А Сурион… этот беспокойный дурак не мог усидеть на месте и минуты, то и дело убегал посмотреть на море, на какие-то прибрежные скалы, необычную морскую птицу и всякое такое прочее. «Однако, так ли он глуп, как я думал?» - задался вопросом Саурон, находя взглядом неуклюжего Майа, трусцой бегущего в сторону очередной безделушки, привлекшей его внимание. - Я ещё не принял решение, - проговорил он наконец. Желание выяснить, чего хотят эти трое, перевесило, а для этого разумнее всего дать им поверить, что он уже поймался, забыл про бдительность. - Если не думаешь возвращаться, уходи дальше на запад, там в лесах есть некто, тебе знакомый. У него сможешь переждать. Там не найдут. - Кто именно? - Некто, - беспечно отозвался Эонвэ. Быстрый насмешливый взгляд искоса, впрочем, сказал Саурону достаточно. - А, он, - буркнул чёрный Майа, морщась. - Ты всё ещё на него в обиде? - Было бы отчего, - надменно отозвался Саурон. – Он не стоит моего внимания. - Отбрось былые недоразумения и, если нужда придёт, смело направляйся к нему. Он тебя не прогонит, не выдаст, не потребует ничего за помощь, но и не станет настаивать, чтобы ты менял свои… убеждения, скажем так. Если не станешь бросать ему вызов и оспаривать власть в его землях, он примет тебя без вопросов. Олорин вдруг поднял лицо и проворчал: - А если станешь, он над тобой только посмеётся. Нет в той земле власти ни у кого, кроме самого Йарэ**. Так он просил, и так было ему дано. В этом его дар и его проклятие. - Чем плоха такая жизнь? Он сам себе господин. - И сам себе тюремщик. Хотя, ходит слух, что его одиночество было нарушено самым неожиданным и приятным для него образом. - О чём ты? - Да так, слухи. Друзья помолчали, прислушиваясь к шелесту моря и далёкому радостному пению Суриона. Ученик Мятежного нехотя отметил про себя, что, пожалуй, совет Эонвэ не так уж дурен. Если выбирать между долгими годами погони, постоянным страхом быть обнаруженным и возможностью стать невидимым для всех ищеек, спрятаться в непроходимой чаще… Впрочем, жить в земле, где всякий камень подчиняется наглецу Йарэ, но ничто не подчиняется тебе самому… - А если я вернусь в крепость? – произнёс Саурон наконец. - Тогда тебе нужен очень хороший план, и действовать придётся осторожно. Мало тебе недавнего мятежа? - Какого мятежа? – хмурясь, спросил Олорин. - Откуда тебе известно? – одновременно с ним спросил наместник Ангбанда, снова настораживаясь. - У меня тоже есть друг в Чертогах Намо, - лукаво пояснил Эонвэ, устраиваясь поудобнее. – И он рассказал удивительную историю о нескольких фэа, явившихся негаданно-нежданно. Они не могли больше принять зримый облик и предпочли неизвестность суда и наказания жалкому существованию в виде бестелесных призраков былой злобы. Саурон оскалился в жестокой ухмылке. - Они не раскаиваются, не обольщайся. - Конечно, нет, - спокойно согласился герольд. – Но они рассказали, как ты жестоко лишил их жизни за то, чего они не совершили. - Собирались совершить. - Конечно. Не волнуйся, обмануть Судью ещё никому не удалось, в свитке твоя вина в тех события описана точно такой, какая она есть. Ни больше, ни меньше. - Да, теперь я совершенно спокоен. Эонвэ улыбнулся дрожавшим в бархатной темени звёздам и продолжил: - От них, да ещё благодаря гобеленам Вайрэ я знаю о произошедшем в достаточных подробностях. И считаю своим долгом тебя предостеречь. - Зачем тебе это нужно? Только не надо петь мне о былой дружбе. - Я всего лишь воин, оттого мыслю практично. С моей точки зрения, пусть лучше ты остаёшься наместником крепости так долго, как это возможно. - Почему? - Ты жесток и страшен, но рационален и не склонен к бессмысленным разрушениям. - Почему не убить меня и не стереть с лица земли крепость со всеми обитателями? - Это ничего не изменит, разве не ясно? Саурон смотрел молча, ожидая объяснений, поскольку ему, на самом деле, было совершенно неясно. - Песнь уже спета. Тебе ли не знать? Вся, целиком, вместе с диссонансом и вплоть до финального аккорда. Зло вплетено в канву мироздания, его плевелы прорастают вместе с пшеницей… скажу больше, и не отличишь одно от другого, так похожи до поры до времени. И если мы возьмём на себя право огнём и мечом уничтожать всякий её всход, то очень скоро будем стоять по пояс в крови, а в конце придётся обратить меч и на самих себя. Куда разумнее пестовать добрые всходы, чем вести бесконечную кровавую жатву. - Где-то я уже слышал это жалкое нытьё. Эонвэ только улыбнулся в ответ. - Я вернусь в крепость. - Хорошо. Тогда спрошу ещё раз, нужна ли тебе наша помощь? Саурон подумал ещё раз, взвешивая за и против. - Да, пожалуй, я выслушаю, что вы готовы мне предложить. Эонвэ резко сел, в его позе больше не было и следа прежней ленивой расслабленности, потемневшие глаза смотрели остро, почти хищно, так орёл смотрит на ни о чём не подозревающую жертву с заоблачной высоты. - Это ты страшен, друг мой. Понять не могу по сей день, как так вышло, что ты служишь у нашего доброго короля, а не у Мандоса. Или вообще… - и Олорин неопределённо махнул рукой, мол, я не намекаю ни на что, но вы меня поняли. Эонвэ только светло улыбнулся на мгновение, и лицо его снова приняло серьёзное и решительное выражение.