Волчонок

Зима – не лучшее время для поездки через два графства. Экипаж еле тащился по разбитым за осень занесенным дорогам, и, видит Бог, эта езда едва не вытрясла из меня душу. Мороз и не думал сдавать позиции. Я молилась о том, чтобы не заболеть – вот уж это было бы вовсе некстати. И все время пути приходилось пробавляться крепчайшим вином, которое развязывало кузену язык до такой степени, что Тому то и дело приходилось напоминать ему о присутствии женщин. Тем не менее, из болтовни Фрэнсиса я успела почерпнуть много интересного о том, что творится при дворе. Генрих, говорил он, уже отчаялся иметь в этом браке сына, и не раз открыто выражал свое недовольство по этому поводу в кругу приближенных. Правда, болтают, что Анна снова беременна, но это пока лишь слухи. Возможно, она сама распускает их, чтобы держать своих врагов на расстоянии от себя и Генриха. А врагов у нее хватает, даже в окружении мужа. Герцог Саффолк, невзлюбивший ее с незапамятных времен, Николас Кэрью – эти злы потому, что Анна агрессивно соперничает с ними за влияние на короля, считая себя самым приближенным его лицом, а потому – привилегированным. Лорд Монтегю и другая родня «этой грымзы», то есть, леди Солсберри – старая гвардия, а проще говоря – паписты – ненавидят новую королеву за разрыв короля с Римской церковью. А ведь все они – близкие родственники короля, и Плантагенеты не меньше, чем он, наполовину Тюдор, потомок валлийского сквайра. При дворе запрещено упоминать о правах других потомков Эдуарда IV на английский престол, это государственная измена, но мало кто сомневается в настроениях старой гвардии. Достаточно того, что леди Солсберри – принцесса Плантагенет чистой крови, и у нее есть сыновья. А у короля – нет. Зато есть причины опасаться заговора. Старая гвардия, впрочем, тоже кое-чего опасается. Их беспокоит судьба опальной принцессы Марии, которую Анна, как говорят, не чает сжить со свету. И сживет, как только не станет Екатерины. Это развяжет руки императору, который вовсе не рвется помогать своим несчастным родственницам, и снимет угрозу войны. Эта его манера запугивать до поры до времени давала плоды, но наш посол в Испании недавно уведомил короля, что никакой интервенции не планируется. Все внимание Карла занято своей собственной вотчиной – Нижними странами, где опасными темпами плодится и размножается лютеранская ересь. Ради приличий он, конечно, то и дело грозит своему английскому родственнику кулаком, но, во-первых, издалека, а во-вторых – лишь пока живы Екатерина и ее дочь. Не станет их – не станет и проблемы заступничества, и тогда распоясавшегося Генриха и вовсе некому будет усмирить и отвлечь от влияния еретички-наложницы (ибо настоящей женой Анну противники не считают). Так что ортодоксальная партия всерьез опасается, что однажды в кубке Марии окажется яд. Впрочем, цинично замечает кузен, нет надобности травить ее ядом – девчонка настолько тщедушная, хилая и болезненная, что сама вскоре отдаст Богу душу. Как и ее мать, которая дышит на ладан в болотах Кембриджшира. - Кромвель недавно ездил туда, - вмешивается Том. – Сказал, что совсем плоха. Пытаюсь представить себе прежнюю королеву на смертном одре – и не могу. Я все еще вижу ее такой, какой запомнила пять лет тому назад – с гордо вскинутой головой, степенно, с достоинством несущей свое статное тело через парадную залу. Я вижу ее маленькие белые руки, порхающие над шитьем или перелистывающие страницы книги, слышу ее голос с нотками кастильского акцента: «Жизнь королевы проходит на глазах у всей Англии. Радуется она или страдает – каждый миг тысячи глаз наблюдает за ней. Поэтому для своих подданных королева всегда счастлива и довольна, и только в сердце своем тайно претерпевает каждое мгновение своего горя»… Лишь к концу третьего дня путешествия мы въехали в окрестности Лондона и добрались до дома нашего родича сэра Николаса, который любезно приютил нас на несколько дней перед отправкой ко двору. Мы с сестрой наконец-то получили возможность прийти в себя, принять горячую ванну и хорошенько выспаться в мягких постелях. До Сочельника оставалось всего ничего, и Эдвард предупредил, что в самое ближайшее время нам предстоит поездка ко двору, который сейчас обосновался в Гринвиче. Я сгорала от нетерпения, и в то же время мне было слегка не по себе. Я все еще пребывала под впечатлением от того сна. И я постоянно терзалась вопросом – почему же человек, которого я в мыслях называю «мой лорд», сыграл в моем сне такую зловещую роль? - Ты не заболела, сестра? – поинтересовалась Элизабет, когда мы готовились к поездке, наряжаясь и наводя лоск. - Нет, я здорова. А что такое? - Ты очень бледная и выглядишь подавленной, вот я и подумала… Я решила, что хватит таиться, и рассказала ей свой кошмар. - Ох, Дженни, милая! – всплеснула руками Лиз. – И ты предпочла все это время молчать и забивать голову каким-то сном? Гадать, что все это означает? Поверь мне, это означает лишь то, что мы в тот день зверски устали в пути и перебрали вина. Да будет тебе известно, что мне тоже приснилась полная дрянь. Покойный мистер Отред гонялся за мною с палкой, и кричал, что я буду изменять ему при дворе. Дескать, поэтому он и не хочет, чтобы я туда ехала. - Боже, какой ужас! – отреагировала я. Но на самом деле у меня словно камень с души свалился – оказывается, все проще некуда. Элизабет не расспрашивает меня о моих чувствах – незачем. Она слишком проницательна, и вместе с тем слишком деликатна. Она только говорит: - Будь осторожна. Если Анна так ненавидит, что при ней обращают внимание на кого-то еще – старая история повторится. Тем более мистер Кромвель утратил ее расположение. Когда я в последний раз была в Гринвичском дворце? Бог весть как давно… А Элизабет и вовсе ни разу. Следуя по нескончаемым коридорам за братьями, она восторженно глазела по сторонам, вертя головой, и я, не выдержав, ткнула ее в бок локтем, шикнув, чтобы вела себя прилично. Хотя, каюсь, я делала то же самое, что и она, только украдкой. Покои, где жили братья, показались нам поистине роскошными. У нас в Вулфхолле отродясь не бывало такой мебели и гобеленов! Для нас с Лиз предназначалась отдельная небольшая комната с широкой кроватью темного дерева под балдахином, комодом, шкафом и превосходного качества зеркалом. - Приведите себя в надлежащий вид, - сказал Эдвард, не обращая внимания на наши восторги. – Вас уже включили в штат королевы, сегодня же отправитесь к ней. Джейн, мне не надо повторять тебе, как себя вести. Лиззи, слушай сестру. - Итак, сестры Сеймур… Высокая, строгого вида дама меряет нас пристальным взглядом. У нее колючие светлые глаза и длинный нос, отчего она кажется мне похожей на какую-то странную птицу. - Я леди Маргарет Ли, старшая фрейлина Ее Величества. Прежде, чем вы будете представлены королеве и приступите к своим обязанностям, считаю своим долгом проинструктировать вас… Тон любезен, но сквозит холодком официоза. Она перечисляет правила поведения в присутствии королевы, наши основные обязанности – словом, ничего нового для меня, да и сестру я уже успела посвятить во все эти тонкости. Наконец леди Ли заканчивает инструкцию и кивает нам: - Следуйте за мной, леди. Не заговаривайте с королевой прежде, чем она сама заговорит с вами. Анна изменилась с тех пор, как мы виделись в последний раз. Опыт проступает на ее лице следами усталости, недовольства и затаенной грусти. Соколиные глаза оттенены сероватыми ореолами бессонницы или нездоровья, опущенные уголки губ делают выражение ее лица хищным и скорбным одновременно. Но держится она с большой уверенностью в себе, ее движения степенны – и это так не похоже на прежнюю порывистую, резкую Анну. Прежнюю я бы сравнила с ртутью или языком пламени, нынешнюю же… Не успеваю придумать подходящее сравнение. - Кузина Джейн, - она кивает мне со странной улыбкой одними губами. – А это кузина Элизабет, я полагаю. Мы ныряем как можно глубже в протокольном реверансе, низко склоняя головы – одновременно и слаженно, словно весь день репетировали свой номер. - Ваше Величество, - звучит наш дуэт в один голос. Со стороны это выглядит шутовством, я слышу, как кто-то из девиц сдавленно фыркает. Хорошенькое начало. К счастью, священник королевы тут же приглашает нас дать присягу на Библии, поклявшись усердно нести свою службу и быть для всех хорошим примером. - Кузина Элизабет, - дружелюбно кивает Анна моей сестре по окончании церемонии, - познакомьтесь с моими фрейлинами. А мы с кузиной Джейн, - она оборачивается ко мне, - немного поговорим. - Как скажете, мадам, - киваю я. Она берет меня под локоть и отводит к окну – своему любимому месту, из которого открывается вид на дворцовый парк. Но сейчас он представляет собой, скорее, унылое зрелище: голые деревья, замерзшие фонтаны и покрытый льдом пруд. - Я хотела бы, Джейн, чтобы мы стали друзьями, - понизив голос, говорит Анна. – Забудем старые обиды, не так ли? - Я давно забыла, мадам, - отвечаю я, ничуть не кривя душой. – Это было всего лишь недоразумение. - Ах, Джейн, я так рада, что ты меня понимаешь! – ее тон полон искренности. – Я часто дразнила тебя, но, поверь, не со зла. Просто ты была такой застенчивой, что мне хотелось немного расшевелить тебя! Возможно, я была не слишком деликатна… Что ж, мы росли и воспитывались в разной среде. Мне жаль, что тогда мы не поняли друг друга… Мне нечего возразить на это – Анна права. Я выросла в лесной глуши, воспитанная консервативной матерью, а она – в Нидерландах, при дворе Маргариты Австрийской, а потом еще несколько лет провела при французском дворе. Нечего и говорить о том, какое она получила образование и навыки светской культуры. Я помню, какой эффект она произвела, появившись при нашем дворе – явление из другого мира, более яркого, интересного, просвещенного, чем наша старая добрая Англия. Девицы побойчее, глядя на нее, сняли с себя английские головные уборы и надели легкие и изящные французские чепцы «арселе», платья, сшитые по французской моде, и научились новым играм и танцам. Излишне упоминать о том, насколько по душе пришлись эти и прочие новшества королю. Он любил перемены, в отличие от королевы, которая, скорее, была приверженной хранительницей старины - древних порядков, устоев, традиций; ничто для нее не должно было меняться в этом мире, лишь тогда она чувствовала под своими ногами твердую почву, а в душе – благодатный покой. А свежий ветерок с берегов Франции обернулся вдруг грозным ураганом, и смел ее прочь… Я не хочу вспоминать о прошлом, тем более, это неуместно, и выражаю надежду на то, что теперь между нами все будет иначе. - Не сомневаюсь, - улыбается Анна. Тонкая кожа возле глаз собирается лучиками морщин. – Ты изменилась, Джейн. Держишься увереннее и выглядишь лучше. - Благодарю вас, мадам. - Наедине ты можешь звать меня кузиной, или просто сестрой и по имени, - она пожимает мне руку. – Я рада, что мы нашли общий язык. Ласковым кивком она дает мне понять, что разговор тет-а-тет окончен. Я присоединяюсь к компании фрейлин, среди которых моя сестра. - Мэг, - обращается Анна к леди Ли, - распорядись насчет того, чтобы Джейн и Элизабет могли получить свои платья. Ну да, мы же теперь обязаны носить единую форму, отличающую фрейлин королевы. Мне не приходится долго размышлять над вопросом о том, чем вызваны перемены, которые только что продемонстрировала кузина. Я достаточно много наслушалась от братьев, чтобы сделать определенные выводы. Среди ближайшего окружения Анны найдется едва ли с полдюжины благосклонно настроенных к ней, по самым разным причинам, поэтому она нуждается в тех, кому может доверять. Почему бы не мне? Она знает меня как тихоню, которая не обидит и мухи, но главное – не станет интриговать за спиной и лезть в постель короля. С тех пор, как я оставила двор, окружение Анны пополнилось новыми лицами. Леди Кобэм, леди Вустер, Мэри Говард, Джоан Эшли, Мэри Зуч, Бесс Холланд, Грейс Ньюпорт, а вон та егоза – дочь Генри Норриса, тихонько перечисляет Мадж Шелтон, указывая глазами в сторону каждой. Леди Ли, наша патронесса – смотрительница королевского гардероба и давняя подруга Анны. Оказывается, она родная сестра Томаса Уайатта. Ни за что б не подумала – они с братом так непохожи внешне. - На самом деле она не такая строгая, как кажется, – говорит Мадж. Прочие дамы знакомы мне еще по прежним временам – они так или иначе родственницы королевы и ее близкие подруги. С Мэг Даймок, Элеонорой Пэстон и Марджери Хорсман мы даже вполне неплохо ладили. Но некоторых знакомых тут больше нет. Элизабет Даррелл прозябает в ссылке вместе с опальной королевой Екатериной, Бриджит Уингфилд умерла в прошлом году от чахотки. Сестру Марию Анна выгнала со двора за то, что та осмелилась тайно выйти замуж то ли за солдата, то ли за фермера – и это особа, имеющая прямое отношение к королевской семье, вообразите себе! Граф Уилтшир, отец, так и сказал ей – рассказывает Мадж - не получишь от меня больше ни шиллинга, пусть твой нищий муж тебя кормит. Видно, Марии пришлось нелегко – там, в деревне, где она живет сейчас со своим новым мужем. Она была вынуждена подлизываться к своей семье через господина секретаря, которому, не выдержав, написала просительное письмо. Вероятно, он нашел подход к Анне, поскольку та все же назначила провинившейся сестре годовое содержание и оплачивает учебу ее сына в престижном колледже братьев-цистерцианцев. Джейн Болейн, ныне по мужу леди Рочфорд, выглядит так, словно под носом у нее кто-то постоянно держит дохлую мышь. Я припоминаю, что у нее с самого начала не задалась жизнь с мужем, а теперь, судя по всему, дела и вовсе плохи. В дороге кузен Фрэнсис со смехом расписывал похождения Джорджа Болейна, который, с его слов, не брезгует даже шлюхами из борделя, а жену ему давно заменил смазливый придворный музыкант. Если это правда, размышляю я, настроения леди Рочфорд можно понять. Такой позор связан с ее именем, ничуть не лучше инцеста. И я невольно испытываю к ней сочувствие – кому, как не мне знать, каково это – жить с подобным клеймом. - Да, ты знаешь – Анна снова беременна, - шепчет Мадж. – Уже два месяца. И врач подтвердил. Анна неподвижно стоит на своем любимом месте – темный силуэт на фоне синеющего близкими сумерками окна, руки прижаты к животу. Следующий день – Сочельник, канун Рождества, и мы собираемся на богослужение, после которого вместе с королевой должны будем раздать милостыню нищим и беднякам – это еженедельная процедура, тем более обязательная в великие праздники. Воображаю, как нам придется потрудиться! По прежнему опыту - с королевой Екатериной - я знала, что будет множество больных – чесоточных, вшивых и золотушных, а то и похуже – с запущенным сифилисом, например. Эта перспектива меня покоробила. Стоит, пожалуй, надеть самые дрянные перчатки и не снимать их во время всей процедуры, а потом сжечь. Но как же Анна, которая ждет ребенка? Ей-то уж тем более нельзя рисковать своим здоровьем. Вероятно, королеву заменит ее альмонарий, пришло мне на ум. Пока я рассуждаю таким образом, в покои входит слуга с большим блюдом в руках, накрытым белоснежной салфеткой. - Ее Величеству и дамам от господина секретаря, - поясняет он, ставя блюдо на стол. - Мой Кромвель меня балует, - снисходительно усмехается Анна, отгибая салфетку. – Он еще не знает, что меня с души воротит от сладкого, и, главное, по какой причине. По быстрой ухмылке леди Рочфорд за ее спиной я понимаю сразу две вещи – господин секретарь прекрасно все знает, а Джейн Болейн – его шпион. Действительно, Анна не притрагивается к разнообразным соблазнительным пирожным из-за беременности, которая так изменила ее вкусы, зато леди Вустер по той же самой причине уписывает за обе щеки. Не отстает от нее и Мадж Шелтон. Я выбираю себе апельсиновое и отхожу подальше от стола, вокруг которого почти назревает драка за самый смачный кусок. - Шелтон! – охает Джоан Эшли. – Ты слопала мое любимое, последнее! - Это не я, а Нэн Брей, - невозмутимо парирует Шелтон, кровь с молоком, уплетая остатки миндального пирожного. - Бесстыжая ты обжора! – свирепо таращится на нее леди Кобэм. – Что ты врешь? - Попробуй докажи, - отвечает Мадж, облизывая пальцы. Кобэм в ответ гневно фыркает. - Так-то вы чтите святые праздники, - смеется леди Ли. – Мистер Кромвель, похоже, на один только грех подкармливает вас. Она берет с блюда пирожное, откусывает. - Ммм… Изумительно! Лишний повод покаяться у нас сегодня уже есть. Итак, в канун Рождества мой лорд вверг моих компаньонок в грех чревоугодия. В какой грех предстоит впасть мне? Голоса певчих реют под сводами храма, в лучах солнца, пробивающихся сквозь витражные стекла, пляшут разноцветные пятна. Мое сердце вздрагивает от волнения и восторга. Может быть, я не настолько религиозна, как подобает хорошей христианке, но я люблю Рождество и все, что с ним связано. В канун этого праздника я всегда испытываю странное, волнующее ощущение – предчувствие чего-то нового в моей жизни, предчувствие перемен. Разумеется, это чувство почти никогда не оправдывалось. Но на сей раз я уверена, что оно не обманчиво. Слишком многое изменилось на самом деле, и прежде всего – я сама. Почти не поворачивая головы, краем глаза я вижу бледный жесткий профиль мистера Кромвеля, который присутствует здесь среди других людей короля. И я едва дышу от переполняющих меня разнообразных чувств. Голос епископа эхом разносится по собору, отскакивая от стен и осыпая торжественными словами головы внимающих. Каждый добрый христианин радуется рождению Господа нашего Иисуса Христа и славит его, во имя истинной веры… очистив дух свой и мысли от прежних грехов и заблуждений, начинает он новую, праведную жизнь… Возможно ли это на самом деле, и для каждого ли, мысленно рассуждаю я. И если хорошенько подумать, разве грехи – это не то, что движет жизнь человека? Разве наш король Генрих, одержимый греховной страстью к моей кузине, не совершил по этой причине прелюбодеяние, отринув законную жену и обрушив на нее свой мстительный гнев? Как бы ни оправдывал себя король, выдвигая в качестве главного аргумента нужду в наследнике престола – ему никто не верит. Особенно теперь, когда Бог наказал его за все прегрешения, так и не дав сына. Кого сейчас носит в своем чреве Анна? Да и выносит ли? Испугавшись явно нечистых, неположенных мыслей в такой момент и в таком месте, я быстро осеняю себя крестным знамением. Но это не особенно помогает, поскольку мои мысли продолжают крутиться вокруг темы грехов. Не грехом ли гордыни является то, что я никогда не забываю, чья кровь во мне течет? Какая я глупая! Какое значение могут иметь эти несколько капель теперь, когда вся моя кровь жаждет смешаться с кровью того, в чьем роду никогда не было никаких королей и никакой знати. После окончания службы мы направляемся к выходу – королева и ее дамы, для того, чтобы уделить внимание бедным и больным, которые, кажется, стеклись сюда со всего Лондона. Король и его люди любезно сторонятся, пропуская нас, и я успеваю поймать взгляд моего лорда. Я чувствую, как горит мое лицо и колотится сердце, и еще я чувствую, как неодолимая сила поворачивает мою голову, заставляя оглянуться, чтобы еще раз увидеть его, потому что ничего я не желаю сейчас так, как этого… Господи милосердный! Взгляд, вонзившийся в меня, пристальный и горящий – взгляд короля! Пораженная и растерянная, я несколько мгновений смотрю ему в глаза – и отворачиваюсь, опуская голову. Боже, какой конфуз! Что теперь король подумает обо мне? Он может решить, что я обернулась и пялилась на него намеренно, из кокетства. Вероятно, он высматривал кого-то из девушек – ту же Мадж, например, или кто у него сейчас в фаворитках – а тут я! Я помню, что он был добр ко мне и очень любезен, пока гостил у нас в Вулфхолле. А когда уезжал, поблагодарил меня за лечение и назвал доброй феей из волшебного леса. Все это очень мило, конечно, но я слишком хорошо знаю нашего короля, чтобы воспринимать его всерьез. Его знаки внимания и комплименты ничего не стоят, он всегда расточал их направо и налево, каждой женщине, что попадала в поле его зрения – будь то девица или матрона солидных лет. Просто так, от душевной щедрости – он любил делиться хорошим настроением, и любил, когда всем вокруг него хорошо. Особенно когда множество женщин дарили его своим обожанием. А ну как, к моему величайшему стыду, он подумает, что я попалась на крючок его лести и теперь стараюсь привлечь к себе его внимание? То-то он повеселится! А может, повеселит и кого-то еще, со смехом поведав, как дурнушка Джейн из Савернейкского леса пала жертвой его обаяния. Надо мной посмеются, и будут правы: ничем не примечательная старая дева пытается соблазнить короля – это действительно смешно. Крайне досадуя на себя, я совсем забыла о своей обязанности – раздаче милостыни. Похоже, чесоточных и сифилитиков стража все-таки разогнала – король никогда не станет жертвовать своим здоровьем и здоровьем беременной королевы. Но сама Анна, кажется, не боится заразы. Со спокойным достоинством она возлагает руку на голову золотушного подростка и ласково говорит: - Милостью Божьей, дитя, я повелеваю тебе излечиться. Старухе с облысевшим от лишаев черепом она вкладывает в протянутую ладонь монеты своей собственной ничем не защищенной рукой. - Все-таки, новая королева очень щедра, - слышу я за спиной надтреснутый старческий голос. – Прежняя давала в два раза меньше. Анна хочет, чтобы народ любил ее. Народ, который не уставал проклинать ее все эти годы. Поэтому она с такой отвагой обласкивает убогих, поэтому дарит их щедрой рукой, ни единым жестом, ни единой гримасой не выдавая брезгливости к их болячкам и вонючим лохмотьям. - Храни вас Господь, - говорит она каждому. - Храни вас Господь, - повторяем мы, фрейлины. Графиня Вустер бледнеет и зажимает рот затянутой в перчатку ладошкой. То ли переела с утра пирожных, то ли слишком чувствительна к зрелищу лишаев и язв. Я подхватываю ее под локоть и хочу вывести из толпы, но, поскольку мы плетемся в хвосте раздающих милостыню, хода нет ни туда, не обратно. Я беспомощно оглядываюсь, вижу короля и его людей. - Милорды, - зову я, из последних сил поддерживая полуобморочную Вустер, которая выше меня на пол-головы и крупнее. Мистер Кромвель быстро подхватывает ее с другой стороны. Толпа расступается перед ним, и мы оказываемся на свободе. Бледная щека леди Вустер прижимается к блестящей соболиной оторочке его мантии. Он сильно рискует, думаю я, ибо леди может стошнить на него его же угощением. - Пошел, пошел отсюда! – кричит рядом стражник, тыча копьем в какого-то бродягу с провалившимся носом. - Все это не для дамы в вашем положении, - говорит мистер Кромвель графине, обморочно льнущей к нему. – Где ваш супруг? Он здесь? - Он в отъезде, - слабо лепечет она. – Благодарю вас, мне уже лучше. - Как вы, леди Джейн? – наконец-то обращается он ко мне. - Я в порядке, - говорю я. Ведь я не беременна, и у меня крепкие нервы. - Кого это вы поймали, дядя? – налетает откуда-то из-за его спины смеющийся молодой человек. – А, леди Вустер! Значит, графа поблизости нет? Умеете вы пользоваться моментом! Щеки графини розовеют, мистер Кромвель смеется. - Позвольте представить вам, Джейн, - снова обращается он ко мне, - моего племянника Ричарда. А это, - кивает он на двух подошедших юношей, - мой сын Грегори и мой воспитанник Ральф Сэдлер. Господа, Джейн Сеймур – кузина и фрейлина королевы. Молодые люди кланяются. Я исподтишка, но с любопытством рассматриваю их. Племянник похож на мистера Кромвеля куда больше, чем сын – то же сложение, тот же взгляд. Грегори – совсем мальчишка, не старше семнадцати лет, с серьезными серыми глазами и нежным румянцем на гладких щеках. Наверное, он пошел в мать, покойную мистрис Кромвель. Мастер Сэдлер, самый старший из них, озорной и крепко сбитый, продолжает пикироваться с леди Вустер. - Мы хотим поблагодарить вас, милорд, за угощение, - говорю я под шумок. – Это было очень любезно с вашей стороны. - Я пришлю еще, - кивает он. – Какие вам особенно понравились? - Мне – апельсиновое, а леди Вустер… все. - Значит, вы самая привередливая. Я это запомню. Я улыбаюсь, опуская глаза. - Господин секретарь, вы что – запретили своим отрокам присутствовать сегодня вечером на балу во дворце? – восклицает графиня, в продолжение какого-то спора с Ральфом Сэдлером. - Упаси меня Бог, мадам. Они сами выразили желание встречать Рождество по-семейному, у нас в Остин-Фрайарз. - Значит, бросаете нас нынче на произвол судьбы, - нарочито укоризненно говорит леди Вустер. Мне все меньше и меньше нравится эта бесцеремонная женщина. - Потерпите немного, мадам, - говорит мистер Кромвель, - ибо Господь завещал нам терпеть. Сегодня мы как никогда должны помнить об этом. Подходит леди Ли, кутаясь в плащ с лисой, оттеняющей ее темно-рыжие волосы. Она приветливо здоровается с мужчинами и, выразительно глядя на нас с Вустер, велит нам идти к королеве. Я должна потерпеть его отсутствие сегодня вечером. Что ж, разве терпение – это не то, к чему я привыкла? Порой мне даже начинает казаться, что это единственное, для чего я появилась на свет. Рождество при дворе – праздник во всех отношениях выдающийся, начиная от убранства всего дворца, и заканчивая банкетом и балом. Принаряженные, с рождественскими венками на головах, мы ждем, когда король объявит начало танцев. Молоденькие герцогиня Ричмонд и Мэри Норрис вертят головами, высматривая кавалеров, шушукаются о чем-то. До меня долетает имя моего брата Тома. Я беспокойно оглядываюсь в поисках упомянутого джентльмена и обнаруживаю его в компании незнакомой молодой женщины, которой он что-то шепчет на ухо. Незнакомка поднимает на него глаза и значительно улыбается. Эту ночь они проведут вместе, делаю я закономерный вывод. Леди Рочфорд, стоя поодаль от нас, сосредоточенно смотрит куда-то, и лицо у нее злое и напряженное. Проследив за ее взглядом, я вижу ее мужа виконта Рочфорда, высокого видного брюнета, поднимающего кубок на пару с весьма привлекательным молодым человеком. Кажется, это и есть Марк – любимый музыкант Анны. Я вспоминаю грязную сплетню про виконта и скрипача, и мне становится жаль леди Рочфорд. - Зал очень красиво украшен, не правда ли? – говорю я, чтобы отвлечь ее. - Да, - кивает она рассеянно, - по эскизам мастера Гольбейна. - Он художник, верно? Леди Рочфорд снова кивает. - Это он написал тот портрет короля, что висит в галерее? Джейн Болейн дергает головой, словно лошадь, укушенная слепнем. Я умолкаю. В конце концов, если ей нравится растравливать себе душу – это ее личное дело. Еще один человек, которому не до веселья – это задумчивый Томас Уайатт, потихоньку наливающийся вином. - Джейн Сеймур! – вскидывает он на меня хмельные глаза. – Что вы здесь делаете? - Я на службе у королевы, - отвечаю я. - И моя сестра Элизабет. - Выпейте со мной, Джейн, - приглашает поэт. Я присаживаюсь рядом. Он славный – этот Том Уайатт, не смотря на свою репутацию повесы. Он даже как-то посвятил мне стихи, сравнив со скромным белым цветком. Он многих почтил своим прекрасным искусством. Но самые его лучшие стихи, конечно – о ней, Анне Болейн. Наверное, он писал их своей собственной кровью. - Томас, - говорю я. Этим именем зовут также и моего лорда. – Вы были недавно в Кимболтоне, как говорят. Он кивает. - Скажите – как леди Екатерина? Как Лиз Даррелл? - Плохо, - мрачно говорит он и делает большой глоток вина. – А еще хуже то, что она меня прогнала. - Леди Екатерина? - Не она, а эта дурочка Лиз. Еще один глоток вина и тяжелый вздох. Я сочувственно кладу руку ему на запястье. - Вы добры, Джейн… Скажите, разве я был неправ? - В чем? Что произошло? - Она просила меня повлиять на мистера Кромвеля, чтобы тот, в свою очередь, повлиял на короля. Королева, мол – ну, то есть, принцесса Екатерина – в великой нужде, ее плохо содержат, и прочее в том же духе. А как я могу повлиять? Кто станет меня слушать? Мистер Кромвель не так давно навещал их, и сам все видел. - Она… действительно очень плоха? – тихо спрашиваю я. - Даже не ходит уже, - мрачно кивает Томас. – Зачем ей еще слуг и денег на содержание? Я, конечно, не так ответил Лиз. Я сказал – меня никто не послушает. Кто я такой? Член Тайного совета, ну и что? Там есть и поавторитетнее меня. Но я могу дать руку на отсечение, что ни один не посмеет подойти к королю с этим вопросом. Может быть, только мистер Кромвель. А он этого не сделал. Прервав свою грустную речь, Томас наполняет кубки вином – один мне, другой себе. - Мне очень жаль, - говорю я. – Лиз просто не представляет себе, о чем она просила. Я вас понимаю. Каждый поймет. - А она вот не поняла. Сказала, что больше не хочет видеть меня… Мы оба вздрагиваем от внезапно грянувшей музыки. - А, к черту! – поэт лихо опустошает свой кубок и припечатывает его о стол. – Идемте танцевать, Джейн! Первый танец, медленный и торжественный – павана. Первой парой идут король и королева, за ними – герцог Саффолк со своей юной женой, далее – Генри Норрис и Мадж, которые, судя по всему, помирились. Мой брат Эдвард ведет в танце свою невесту, Анну Стэнхоуп, миловидную, но на вид очень строгую. Такая не допустит до себя свекра, да и самого черта. Мы с поэтом выступаем где-то в самом хвосте, но это и к лучшему – мой кавалер уже не очень твердо стоит на ногах. Хорошо, что этот танец не содержит замысловатых пируэтов, требующих ловкости. За паваной следует еще пара относительно спокойного темпа танцев, после которых поэт куда-то исчезает. Пользуясь этим, я решаю немного освежиться и направляюсь к компании дам, распивающих легкое белое вино. Судя по всему, леди Рочфорд уже полегчало. Она больше не стоит под канделябром со злым лицом, а смеется чему-то вместе с другими фрейлинами. - Здесь Уильям Дормер, - тихо говорит мне сестра, блестя глазами. – Такой грустный. - Еще один! – вырывается у меня. - А кто первый? - Том Уайатт. Из-за несчастной любви. - Она питает его поэзию, - философски отвечает сестра, глядя куда-то вдаль. – Вон он. - Кто? - Уильям Дормер. Я присматриваюсь – действительно, это он, сидит и смотрит в кубок с мрачным лицом. Мне становится не по себе. - Леди Рочфорд сказала, у них с Мэри Сидни не задалось с самого начала, - говорит Лиззи. Его мне почему-то не хочется утешать. Звучит гальярда, и кто-то из пажей приглашает сестру на танец. Я и леди Рочфорд остаемся в компании винного кувшина. - Ты посмотри на короля, - иронично тянет она. – Носится, как мальчик. Ищет, куда пристроить свой конец. Вероятно, так оно и есть, и я не спорю. - Шелтон ему, видать, наскучила, - рассуждает она, потягивая вино. – Интересно, кто будет на этот раз? Король прыгает в гальярде с малюткой Норрис, азартно блестя глазами. Анна демонстративно не смотрит в их сторону. Она разговаривает с братом. - Ну, не парочка ли голубков? – ехидно замечает леди Рочфорд, и непонятно, кого она имеет в виду – короля и мисс Норрис, или Анну и Джорджа. Через некоторое время я замечаю, как Уильям Дормер встает из-за стола и, пошатываясь, уходит. Мне почему-то становится пронзительно грустно. И почему-то очень хочется оказаться сейчас подальше отсюда, в нашем тихом лесном Вулфхолле. Я вспоминаю, как перед Рождеством мы с Мод и Кэт ходили в лес за еловыми ветками, а потом плели из них венки и украшали холл. Было так уютно и радостно. К нам приходили ряженые из деревни, и мы веселились во дворе вместе с ними. А здесь я сижу, совершенно потерянная, и смотрю на таких же потерянных, как я сама… Я встаю и пробираюсь к выходу. Хочу побыть где-нибудь одна, в тишине. - Джейн Сеймур? Я быстро поднимаю глаза, и замираю на месте, как вкопанная. Король, в парчовом и бархатном великолепии, хмельной и разгоряченный, заступает мне путь. От неожиданности я забываю о должном реверансе, но этого, судя по всему, от меня и не требуется. - Где вы прятались все это время? – спрашивает он, наклоняясь ко мне. - Я… простите… - лепечу я, - но я не пряталась. Я была со своими компаньонками. - И одна из них – Том Уайатт, - смеется он. Я молчу. Что тут скажешь? - Джейн, - он наклоняется еще ближе. – Вы потанцуете со мной? - Как вам будет угодно, - отвечаю я, чувствуя, что попалась. Так и есть – король решил, что я флиртовала с ним, и где – в церкви! И нет никакой возможности разубедить его. - Следующая вольта – наша, - горячо шепчет он. – Согласны? - Как вам будет угодно, - повторяю я. Он быстро удаляется на свое место, а я стою столбом, мечтая провалиться сквозь землю. И едва не подпрыгиваю на месте, когда ко мне обращается леди Ли: - Джейн, королева велела приготовить ей теплую воду для умывания и постель. Вы и ваша сестра, займитесь этим. Потом, если желаете, можете вернуться и продолжить веселье. «Как бы не так, - с облегчением думаю я, отправляясь выполнять распоряжение патронессы. – Не хочу я тут находиться и быть выставленной на посмешище». Король, возможно, разгневается, что рыбка сорвалась с крючка, но я тут совершенно ни при чем. На следующий день у половины фрейлин болят головы, они зевают и ежатся с недосыпа. Вероятно, отменно повеселились в эту ночь на балу. Сгрудившись у жарко пылающего камина, они промачивают горло элем и делятся подробностями вчерашнего бала. Анна с утра капризничает – подай ей тот пеньюар, этот халат, нет, другой. Я и Нэн Сэвилл снуем туда-сюда. - Потише, вы, сороки! – кричит Анна на фрейлин. Те с щебета моментально переходят на шелест. В дверь стучат, и Нэн впускает слугу с корзинкой в руках. - Ее Величеству и дамам от господина секретаря, - говорит он, ставя корзинку на стол. Никто не спешит ее открывать, и я беру инициативу в свои руки. И не могу удержаться от счастливой улыбки. Аромат цитрусов – аромат сбывающейся мечты - окутывает меня. - Что там? Бриллианты? – кисло спрашивает леди Рочфорд, с подозрением глядя на мою физиономию. Я молча мотаю головой. Мэри Норрис заглядывает в корзинку и хихикает: - Пирожные. Желаете, дамы? Но сегодня с утра мутит не только королеву. Даже сладкоежка Шелтон проявляет полное равнодушие к угощению. - Нам больше достанется, - подмигивает мне Мэри, запуская руку в корзинку. Дверь в переднюю снова открывается, впуская гостя. - С Рождеством, дамы, - говорит, входя, мой лорд.