Живая душа.

— Бать, ты где? Тихо выругавшись, Рейх рванул к двери, которую только заметил. Тихонько открыв её, он вошёл в, как оказалось, кладовую. Прислушавшись, он напряжённо ожидал продолжения. Шаги начали потихоньку приближаться. Осмотревшись, немец с трудом заметил в темноте какую-то деревяшку. Подхватив её, он приготовился атаковать. Шаг… Ещё… Ближе… Ещё немного… — Россия? Ты куда? — раздался девичий голос. — Белка! Проснулась? Да вот, отца что-то найти не могу, — шаги перестали приближаться, а после и вовсе сын СССР пошёл в другую сторону. — Он, наверное, покурить вышел. Может, переволновался на этом совете? Кстати, как всё прошло? — Пожалуй, ты права. Отец сегодня меня удивил. — Чем? — сразу заинтересовалась девушка. — Он за Германию перед всеми заступился, — руки Рейха ослабли, он чуть не уронил своё оружие. Русский… заступился за его сына? — Они снова начали его обвинять во всех грехах отца и в том, что он его у себя укрывает, а отец напомнил им, что у всех них тёмное прошлое и что не стоит на ровном месте обвинять Германию. Не поверишь, они даже принесли ему извинения! Наверное, все сотню раз пожалели, что батю позвали, — Россия тихо рассмеялся. — Ничего себе… Папа всегда был справедливым и жёстким. — Будешь тут жёстким после предательства друга… Они с Третьим Рейхом, оказывается, были знакомы задолго до войны. — Что?! — воскликнула Беларусь, — Но почему папа об этом нам не рассказывал?! — Наверное, не хотел вспоминать. Знаешь, мне его жаль, — вдруг тихо сказал Россия. — Почему? — У него никогда не было близких людей… Отец хоть и любил его, но относился довольно холодно, воспитывая сильного наследника. Единственный друг предал, а остальные… Остальные даже приплатят за то, чтобы убрать его с пути. Сильных всегда опасались, а после победы в этой войне… Отец стал для них в два раза опаснее. — Да, но он и сам это понимает. Он никогда не был глупцом. Более того, после войны он стал в три раза осторожнее, — вздохнула Белка, — Слушай, пошли домой? Папа, наверное, устал, а тут мы… Он же нам ни за что об этом не скажет. Пусть отдохнёт, а? — Ты уверена, что стоит? Его долго нет. Вдруг… — Россия, он всегда носит таблетки с собой. Может, просто решил свежим воздухом подышать… — Ладно. Идём. Просто я волнуюсь за него… — Мы все волнуемся, — в голосе девушки послышалась улыбка. Дальше раздались шаги и хлопок двери. Рейх, наконец, смог спокойно выдохнуть и выйти из своего укрытия. Усевшись на диван, он задумчиво посмотрел на лестницу, спускающуюся в подвал. Значит, этот русский защитил его сына? Пошёл против всех этих крыс, чтобы защитить сына врага… В чём его выгода? Не мог же он сделать это просто так. Или мог?.. Чёртов русский! Да и он, Рейх, идиот. Вот зачем он тут сидит, вместо того, чтобы бежать?! С чего это у него ни с того ни с сего совесть решила проснуться?! Твою мать, он о её наличии даже не догадывался! Поднявшись с дивана, он тихо зарычал. Нет, он серьёзно сейчас пойдёт туда?! Спасёт этого русского?! Виновника его поражения! Того, что держал его в плену! И того, что спас от смерти, укрыв от взбешённых стран и оказав первую помощь… Того, что защитил его сына, не испугавшись возмездия. Того, кто когда-то был другом. Чёртова совесть! Чёртова память! Чёртов русский с его чёртовым благородством!.. Вот всегда ведь этим страдал!       Ещё раз зарычав, он рванул в подвал, пока Союз там не сдох. Вот ведь… правильный какой. Да и Рейх не лучше. Рванул спасать врага. Скажи ему кто об этом пару месяцев назад — сразу бы пристрелил психа. Сумасшедшие в строю ему не нужны…       СССР неподвижно лежал на том же месте, где упал. Дышал он часто и надрывно, выдохи вырывались вместе с хрипами. А из уголка рта стекала тонкая струйка крови… Что же с ним, чёрт подери, такое творится?!       Рванув к матрасу, немец выхватил коробок с белыми таблетками и подошёл к коммунисту. — Heute ist Glück auf deiner Seite, Russisch. (Сегодня удача на твоей стороне, русский.) Я просто не люблю оставаться в долгу, — зашипел он, переворачивая русского на спину. Залепив ему неслабую пощёчину, он затряс его: — Глаза открой, Idiot. Ну?! — никакого отклика. Тогда нацист схватил так и не тронутый стакан воды и вылил на лицо русского. Тот захрипел и приоткрыл глаза, — Еrwachen?! (Очнулся?!) Тогда глотай! — Рейх запихнул Союзу в глотку одну таблетку, — Ну?! Schlucke! (Глотай!)       Когда послышался гулкий глоток, немец буквально размяк. Отойдя от русского, он уселся на матрас и, взяв кусок хлеба, что принёс Союз, откусил кусок. — Ich hasse dich… (Ненавижу тебя…) — пробормотал он. — Ich mag dich auch nicht (Ты мне тоже не нравишься), — с трудом прохрипел коммунист в ответ, заставив нациста второй раз за день подпрыгнуть на месте от неожиданности. — Du bist ein russischer Hund! (Ты, русская собака!) Так ты всё это время понимал, что я говорю?! — Ага… — И как давно ты выучил немецкий? — Когда ты напал на меня. Нужно быть на шаг впереди врага… — скривившись, Союз закашлялся. — Ты всегда был полон неожиданностей… Что с тобой происходит? — Я разваливаюсь. Всё навалилось слишком неожиданно, я был не готов. Это по мне и ударило. Таблетки изготавливает для меня Китай, лишь благодаря им я ещё жив. Но… Скоро и они перестанут помогать. Болезнь проявляется всё чаще в последнее время. Это четвёртый раз за месяц, — прошептал русский, глядя на потолок. — Твои дети знают? — О болезни — да. О частоте приступов — нет. Я не хочу их беспокоить, им и так нелегко.       Они замолчали. Рейх смотрел на ослабшего русского, Союз смотрел на потолок, а потолок не смотрел ни на кого, сохраняя пофигистичное состояние. — Danke… (Спасибо…) — вдруг тихо произнёс немец. — За что? — слабо удивился СССР, переведя взгляд на него. — За Германию. Россия Беларуси рассказал, что сегодня на совете произошло, а я услышал… — Подслушал, ты хотел сказать? — хрипло и тихо рассмеялся коммунист. — Какая разница? — недовольно нахмурился нацист, — К чёрту, в общем. — Ты так тихо это сказал… Повторить можешь? — фыркнул русский. — Fick dich! (Иди к чёрту!) — Да ладно, давай. Спасибо, СССР. — Я тебя сейчас добью! — кровожадно пообещал Рейх, вызывая у Союза приступ истерического смеха. — Словно снова в детство попал… — отсмеявшись, через пару минут признался вдруг он. — Was? Что ты имеешь в виду? — Словно и не было этой войны. Вражды и ненависти… Всех этих бессмысленных жертв. — Да ты, я смотрю, стал излишне сентиментален, — тихо засмеялся немец. — Тебе смешно, а я… Я всё это время пытался понять: зачем? Зачем ты это сделал? Неужели так хотел захватить мир, что забыл нашу дружбу? Просто отмахнулся от воспоминаний? — коммунист с хрипом выдохнул.       Рейх ничего ему не ответил, и Союз горько усмехнулся. Их дружба ничего для него не стоила. Тем неожиданнее было услышать: — Отец всегда говорил мне, что вокруг одни лицемеры. Они прикидываются моими друзьями, а когда я упаду, добьют меня, вместо того, чтобы помочь. Он говорил, что дружбы и любви нет. Есть только страх. Нужно быть достаточно сильным, чтобы вставать самому. Нужно наводить страх, чтобы боялись ударить. Я ведь в детстве не раз убеждался в этом. Только ты меня удивлял. Всегда был рядом, помогал, в то время, как остальные пытались сломать. Но… Мне было мало этого. Я хотел, чтобы все они заплатили мне за причинённую боль, хотел отомстить, чтобы они чувствовали свою беспомощность передо мной, как я чувствовал перед ними. Я хотел власти. И тогда я вспомнил слова отца. Что напугает всех больше, чем победа в кровопролитной войне? Я смог бы их подчинить. Они бы мне за всё заплатили… — Но зачем ты меня в это втянул? — Ты силён. Как оказалось, даже слишком. Сначала я не хотел нападать на тебя. Но после… Отец всегда говорил, что русские — это лакомый кусочек. Смогу победить их — заслужу уважения среди своих и страх среди остальных. Я очень долго не мог на это решиться. Но когда дела пошли в гору, моя армия начала побеждать… Эйфория захватила мой разум. — И ты решил, что тебе море по колено? — Как видишь. — Зачем ты втянул и моих детей? — сухо спросил Союз. — Только так ты меня действительно возненавидел. Я не хотел видеть в твоих глазах непонимание и боль. Легче видеть ненависть.       Снова повисла тишина, прерываемая лишь хриплым дыханием русского. Вдруг, приподнявшись, он посмотрел в глаза бывшему другу и произнёс: — Ты понимаешь, что простить то, что ты сделал, почти невозможно? — Мне не нужно твоё прощение, — глухо ответил немец, глядя в пустые, не выражающие никаких эмоций глаза Союза. — И снова твоя гордость… Когда же ты перестанешь идти у неё на поводу?       Поднявшись, чуть покачиваясь, он пошёл к двери. Остановившись в дверном проёме, он, не поворачиваясь, сказал: — Я не собираюсь запирать дверь. Иди куда хочешь. Только… Будь осторожен.       И ушёл. Оставив за спиной морально уничтоженного немца, что потихоньку начал ненавидеть самого себя.