Иудейка

Так же быстро, как наступил следующий день. Джейн не почувствовала, что вообще спала: её как будто включили и выключили, словно машину. Пятнадцать минут сидела на кровати, смотря в серое окно – ветер, сегодня намного сильней, трепит кроны тисов. Полное ощущение, что все изменилось. Всё, кроме кудрявой шевелюры густых светло-русых волос – все, что осталось от жизни «до». Теперь она может позволить себе просто заколоть их в неряшливую высокую кичку, а не затягивать до побелевшей кожи. Она была многим похожа на отца: светлая, почти бледная кожа, серые холодные глаза, прямой нос, немного скругленный кончик – их самое яркое сходство; сравнить черно-белые семейные снимки, и это станет очевидным фактом. Как сильно она его ненавидела, так одновременно, и была ему благодарна. Матушка-природа, как по благословению, подарила Джейн все способности к выживанию, как будто вместе с именной биркой к младенческой ручонке привязали и дальнейшую судьбу. Только густые брови и ресницы, намного темнее её волос, выдавали каплю «грязной» еврейской крови матери. «Память, отпусти». Торопливый стук в дверь, который ясно даёт понять, что миссис Пинс ждать не намерена. Джейн сбежала вниз по ступеням к прихожей, захватив пальто, как внезапно дверь, теперь уже её дома, распахнулась. Ловкачка миссис Пинс со скоростью торпеды «вскрыла» замок, не дожидаясь ответа новоявленной поселенки. Джейн так опешила, что даже открыла рот, а вот миссис Пинс, напротив, демонстративно задрав старческий подбородок и осуждающе испепеляя девушку сквозь линзы очков, начала возмущенно ворчать о нерасторопности и безответственности. «Надо было все-таки остаться сестрой милосердия». Старушка внимательно отследила, как Джейн закрывала дверь, видимо, оценивая навыки владения ключом, затем, деловито поправив очки (Джейн по инерции повторила это движение за ней) бодрым шагом направилась к кафе. Как оказалось, достаточно было просто свернуть за угол и идти вдоль домов, вокруг мощеной площади, чтобы через пять минут увидеть аскетичное кафе миссис Пинс. Внешняя часть кафе накрыта брезентом в зелёно-белую полоску, под которым мирно стояли шесть маленьких столиков, каждый на двоих человек; высокие окна, с самого пола ресторанчика до потолка. Перед входом – небольшая грифельная табличка на четырех ножках с надписью, которую, пожалуй, могла придумать только миссис Пинс и ей подобные – «Ковчег Нравственности». Внутри дела обстояли примерно так же: бежевые стены, цвета персикового йогурта, бледно-зелёный прилавок и такого же цвета скатерти на круглых деревянных столиках. Старушка включила свет – на потолке мирно покрывалась пылью тёмно-зеленого цвета люстра. Впрочем, эта люстра придавала глубокую символичность всему этому месту. - Подойди-ка сюда, милочка, - миссис Пинс больно сжала локоть Джейн, подводя её под лучи разогревающейся лампы, - Подай руку. Джейн оставалось только повиноваться. - Так, пальцы аккуратные, ногти короткие, правильной формы. Хорошо. Та-ак. Хм-м, одета скромно, строго, аккуратно. Ботинки. Чистые, хорошо... Миссис Пинс сама разработала свои санитарные нормы и искренне была ими довольна. Она осматривала Джейн с головы до ног, вплоть до глубины карманов её брюк и длины рукавов свитера, вертела по сторонам и даже проверила её зубы. - Что ж, милочка, в целом ты выглядишь неплохо, но чтобы я не видела твоих распущенных волос и никаких юбок, и платьев выше колен. И в следующий раз не нужно так ярко наносить макияж. - Н-но я не красилась сегодня. - Ох, милочка, тогда вам нужно что-то делать с вашим лицом, оно не должно привлекать к себе излишнее внимание. У нас тут ценится нравственность в первую очередь! - Да, я это уже поняла, - Джейн не знала, как ей нужно реагировать на всё происходящее, а желание вернуться на войну уже не казалось таким шуточным. Нравственность. Её нет. И не было никогда. Джейн и не чувствовала её никогда и не знала, где эти чертовы границы морали и нравственности. Потому что в этом мире, мире для неё и где она существовала, независимо от войны или мирного времени – это выживание человеческих сущностей, где “нравственность” - удел глупцов или душевнобольных. Несмотря на всё раздражение, которое Джейн довелось испытать от общения с миссис Пинс, она старательно запоминала всё, что та говорила. Работа казалась простой, даже совсем элементарной, поэтому даже мысль о том, что она может глупо ошибиться, вгоняла её в краску. В отеле она держала в голове столько заданий и выполняла их довольно неплохо, так что многие гости Гранд Отеля предпочитали вести свои деловые разговоры только с ней и доверяли ей далеко немаловажные дела, касающиеся даже их личной репутации. Кафе стало понемногу оживляться посетителями. “Ковчег” заполнялся исключительно нравственными людьми – прихожанами из небольшой католической церкви, возвышающейся дальше кафе вдоль домов. В том парке листва уже почти осыпалась, и голые тёмные ветки выглядели, словно поломанные, на фоне белого готического мрамора. Джейн, с присущей ей способностью искренне улыбаться людям на рабочем месте, подходила к каждому, чтобы принимать заказы. Меню было довольно скудным: пара вариантов кофе, немного домашней выпечки, которую готовили в маленькой кухоньке дальше за прилавком, и по два варианта супов и горячего на каждый день – кухарка Молли, работающая на миссис Пинс уже довольно давно, готовит разные блюда, повторяющиеся каждые три дня; четыре вида рассыпчатого чёрного чая. Гости кафе с большим интересом глазели на Джейн, некоторые перешёптывались, но она очень старалась не обращать на это внимания. Она привыкла к тому, что люди – существа нетактичные, без уважения к людям, как к личностям, беспардонные и хамоватые, грубые, неотёсанные, и можно без конца подбирать эпитеты к представителям рода человеческого, воспитание коих обошло стороной. К сожалению, и Джейн был присущ снобизм в какой-то его мере. - Добрый день, сэр! Проходите, пожалуйста, располагайтесь. - О, нет-нет, Генри, уходи! Ты знаешь правила, Генри: тебе не позволено сидеть внутри! Пошёл. Давай, уходи, иди на улицу! Рука Джейн с протянутым меню заходящему гостю была отброшена дрожащей старушечьей рукой. Чаша с подкопившимся раздражением, казалось, вот-вот расплещется негодованием. - Уотсон, у нас есть строгие правила! Мы не обслуживаем кого попало внутри нашего почтенного заведения, - процедила миссис Пинс, привычным движением хватая девушку за запястье и сжимая его так сильно, что с закрытыми глазами никто никогда бы не подумал, что это сила шестидесятилетней худой женщины. – Для таких, как Генри есть места на улице. Ты должна научиться понимать, кого ты должна впускать, а кого нет. - Но это же все наши гости… Как вы можете им отказать, тем более, когда есть свободные столы? Искреннее непонимание в глазах Джейн заставило миссис Пинс нервно взмахнуть руками, как будто её незадачливая стажёрка глупа, как пробка, без интеллектуального просвета в конце тоннеля невежества. - Иди и обслужи этого, - выдавила старушка, вставая к двери на стражу “нравственности”. Джейн вышла на улицу – мужчина сидел за самым дальним от входа столиком. Он нервно теребил свой нелепый жёлтый галстук и что-то быстро бормотал, шевеля губами. Казалось, он нервничал, часто моргал и каждые пять секунд закусывал ноготь на среднем пальце правой руки. Она чувствовала себя дико неловко, ко всему прочему испытывая неприятное чувство стыда. Прижав к себе меню, она медленно подошла к гостю, надеясь, что тот несильно расстроился из-за такой грубости хозяйки столь нравственного заведения. Когда-нибудь саркастичные замечания на этот счёт закончатся. - Добрый день, сэр, - тихо и с ноткой виноватости она обратилась к мужчине. Он резко повернул голову, затем встал, потоптался на одном месте в ужасной растерянности, резко сел и снова встал - Что вы, сэр? Присядьте, пожалуйста; позвольте мне помочь вам. Что вы желаете? – ей стало так жаль его, что она изо всех сил хотела заставить его улыбнуться. - Ол-л… Ес-сть ли с-с-сегодня ол-л-ладьи с к-клубникой? - Господь милосердный, Генри! Сколько раз тебе повторять, у нас не каждый день оладьи с клубникой! Приходи послезавтра, всё. Уйди с глаз долой! Генри оказался больным человеком – проблемы с развитием возникли у него ещё в детстве. Нерадивая мать уронила ребёнка на пол, а потом как-то вообще оставила его на весь день на холодном полу. Он живёт при церкви, рядом с кафе миссис Пинс, что её совсем не радует. Подталкивая бедолагу уйти восвояси, старушка продолжала его отчитывать, а Джейн так и осталась стоять на улице, смотря на эту сцену в совершенно расстроенных чувствах. Она никогда не видела, чтобы так обращались с посетителями, и она сам вряд ли сможет себе позволить с такой лёгкостью выгонять гостей. Абсолютная бессердечность на фоне такой мнимой нравственности.

***

- Джек, дорогой, спасибо, что согласился помочь. Ждём тебя завтра! - Конечно, Флоренс, как и договаривались – буду у вас в шесть вечера, - Энжел улыбнулся своей скромной и доброй улыбкой, собирая лучистые морщинки под яркими зелёными глазами. Он шёл в канцелярский магазинчик за грифелями, когда услышал знакомую ругань миссис Пинс. «Опять бедняге Генри досталось». Джек свернул за угол с маленькой улочки на мощёную площадь и резко остановился, уже не обращая никакого внимания на вредную старуху, уводящую больного Генри обратно к церкви. Его взгляд сосредоточился на девушке через площадь - тонкая фигура, натянутая, как струна, брови сдвинуты, словно ей очень грустно или обидно, руки прижимают к груди какую-то серую папку. То, что это та незнакомка с поезда не вызывало никаких сомнений. Сердце в груди словно сделало кувырок от ликования, что она так близко к нему, пройти всего лишь меньше сотни метров через площадь. Он даже улыбнулся, но спрятал улыбку под полями своей шляпы. Миссис Пинс возвращалась обратно, и девушка невольно отступила назад от надвигающегося вихря негодования и гнева. - Господи, за что мне такие муки под конец жизни, - восклицала старуха, уходя внутрь кафе, и незнакомка, помедлив с полсекунды, повернулась на пятках , чтобы тоже уйти, но вдруг остановилась, смотря прямо на Джека. Ему даже показалось, что он видит, как она щурится, чтобы лучше разглядеть его, но зрение, несмотря на очки, её подводило. К тому же, он немного опустил голову, скрываясь за шляпой и поднятым воротником пальто. - Милочка, сколько можно меня изводить! Заходите уже, бога ради. Стройная фигура вскользнула в дверной проём. Широкие окна позволяли Джеку видеть девушку, и она, то и дело, бросала взгляды на него. Пугает ли он её, или вызывает любопытство? Он понял, что лёгкая глупая улыбка так и замерла на его губах. Джейн пыталась сосредоточиться на монотонной болтовне миссис Пинс, которая вещала что-то о том, как работать за прилавком, заваривать чаи, мыть и полировать посуду, но её отвлекал человек в черном пальто. В шляпе и светлых брюках он был больше похож на джентльмена, чем на шпиона, поэтому она отчаянно пыталась разглядеть его лицо через всю площадь, потому что ей нетерпелось узнать в этом человеке того рыжеволосого парня. - Всё поняла, милочка? – Джейн вздрогнула от неожиданности и повышенного тона миссис Пинс. - А? Да, мэм, полированные чашки ставим в нижний ящик справа, - старушка недоверчиво посмотрела на неё. Когда Джейн снова посмотрела в окно, человек уже ушёл. Джек буквально заставил себя уйти, высыпав мысленно град эпитетов о том, какой он осёл, и пообещав завтра обязательно зайти в кафе к этой девушке. Ещё день назад он готов был поклясться, что скорее сунется в лагерь «фрицов» в одиночку без гранаты, чем станет постоянным визитёром «Ковчега Нравственности». Чувство беззаботного счастья накрыло его с головой, так что даже встреться ему проповедник Морган на пути, он бы пожелал ему самого добрейшего дня. Будь он трижды весел и четырежды счастлив.