Мятные Конфеты / Боевые Шрамы

7 октября, 1998 Дневник, Это ничего не значит. Драко 9 октября, 1998 Синяки наконец исчезают. Она смотрится в зеркало рядом со столом Мадам Помфри по пути из больничного крыла обратно в общежитие. Обнаруживает, что от них практически ничего не осталось. Следы его пальцев пожелтели, а засосы уже совершенно растворились. Теперь единственные следы, что ещё не зажили, остались на её губах, с того вечера у озера. Она спешит сбежать от этих мыслей. Пытается отбросить этот вихрь воспоминаний, когда поднимается по первому лестничному пролёту, но не справляется. Совершенно не справляется. Так трудно не думать об этом. Каждый раз, когда она говорит или шевелит губами, боль возвращается, и она вспоминает это давление, сначала такое неприятное, а потом такое нежное. Вспоминает оцепенение и боль в ногах — жёсткую, неприятную боль, которую приносит с собой холод воды. После того, как она вернулась с озера, они ещё долго оставались сине-фиолетовыми. Ей потребовалось провести ночью несколько часов в общей душевой, чтобы снова почувствовать их. Она осознаёт, что Малфой вообще не дрожал. Ни капли. К третьему пролёту она уже думает о том, как он дышал. Длинный, ровный выдох, согревающий её рот — так он выдохнул сразу перед тем, как отступить назад. Перед тем как отойти. Не говоря ни слова, он развернулся и ушёл, оставив её ни с чем, кроме новых следов, к которым она сможет возвращаться мыслями. С тех пор она не разговаривала с ним, и каждый раз, когда она бросает на него взгляд, он отводит глаза. Она задаётся идиотским вопросом о том, всегда ли это будет так. Идиотским — потому что нет никакого всегда. Нет никакого этого. Это просто случайность. Закон Мёрфи на практике. Случайный научный феномен. Хаотичные столкновения двух тел среди ещё большего хаоса, окружающего их. Это просто случайность — что она жаждала прикосновения Малфоя — и наоборот. Малфой — это просто способ справиться со всем этим. И тем не менее, к пятому пролёту эти мысли исчезают, и она снова начинает тонуть в воспоминаниях. 17 октября, 1998 Квиддич. Есть ли в этом вообще смысл? Честно говоря, она никогда его не любила, но сейчас он и вовсе кажется ей совершенно бессмысленным. Это как наложить повязку на огромную резаную рану — теоретически, могло бы сработать, но с гораздо более скромным повреждением. Но квиддич — это повязка на трупе Хогвартса. Если даже Гарри не может заставить себя играть — зачем тогда вообще устраивать какие-то матчи? Тем не менее, сегодня днём она как-то оказывается на трибунах. Джинни заставила её прийти, объяснив это тем, что "Ты просто, кажется, не... пришла в себя. Ты знаешь — после..." После инцидента с Малфоем. Если бы Джинни только знала, сколько у них было инцидентов. В любом случае, она хотела сменить тему, поэтому согласилась. И теперь она сидит на холодной, обдуваемой всеми ветрами трибуне Гриффиндор, на левой стороне поля, наблюдает достаточно скучный матч между — в основном, студентами четвёртого и пятого курса. Большинство старших студентов отказались, последовав примеру Гарри. Кажется, они могут пить, смеяться и веселиться, но квиддич — это уже слишком. Пока всё, что Гермиона выучила за этот год — это то, что механизмы, которые помогают справляться, на самом деле не особенно помогают. Она равнодушно сидит среди большой группы семикурсников, зажатая между Джинни и Симусом — которого она не простила. Но она не могла проклясть его, не объяснив, из-за чего, а объяснить тем более не могла. Поэтому она злится молча, бросая на него недовольные взгляды. Она вздыхает, наблюдая за тем, как игра снова приостанавливается из-за фола — эти четверокурсники действительно ужасны в квиддиче. Тем более если даже она это замечает, а она не знает правил. Она осознаёт, что раньше квиддич казался ей терпимым только благодаря тому, что она болела за Гарри. Ну, благодаря этому, и ещё потому что было забавно смотреть, как близнецы Уизли то и дело сбивали Малфоя с метлы. Её сердце раздувается, поймав сразу две эмоции — мучительно, потерянно. Болит при мысли о Фреде, и в то же время неожиданно согревается и возбуждается при мысли о Малфое. И она настолько разочаровывается в себе, что выбирает сконцентрироваться на боли. Она опирается подбородком на кулак, чуть не засыпая, и снова фокусируется на вялотекущем матче. Размытые синие и красные цвета формы игроков проносятся перед её глазами, и её взгляд медленно перемещается на темные очертания крыш Хогсмида, виднеющихся вдалеке. Она занята подсчётом дымоходов, когда впервые замечает это. Это заставляет её моргнуть — чтобы получше сфокусироваться, и на мгновение она думает, что видела клок пыли или что-то вроде того, что-то, застрявшее между её ресниц. Но уже в следующую секунду она видит это снова. Вдалеке, прямо перед Хогсмидом — где-то рядом с границей территории школы — она видит рябь в воздухе. Словно мираж. Она волнуется, как это делает вода, когда в неё бросаешь камушек. Небольшой контролируемый участок атмосферы. Она садится прямо. Смотрит. У неё перехватывает дыхание. Это охранные заклинания. Уже в следующую секунду она извиняется и сообщает, что у неё заболела голова. — Только не опять, Гермиона, — Джинни кричит ей вслед, но она уже идёт по трибунам к лестнице. Пока она спускается и выходит с поля, спотыкаясь о собственные ноги, она пытается вспомнить всё, что когда-либо слышала об охранных заклинаниях. Вспоминает уроки Флитвика и Королевский лес Дин. Не то чтобы она отлично разбиралась в защитных чарах. Но она знает достаточно. Неповреждённое заклинание точно не будет так волноваться. Она отправляется в кабинет МакГонагалл. Через пару месяцев после войны она как-то прочла в Пророке, что МакГонагалл сама заново наложила все защитные заклинания в процессе реконструкции Хогвартса. И если это так, их было бы нелегко одолеть. Внутри неё вспыхивает очень специфический страх — тот, который она не чувствовала с того момента, как Гарри произнёс своё последнее заклинание в тот день. Это тот страх, который заставлял её держаться, пока они были в бегах. Тот страх, который удерживал её в живых, заставлял её ожидать опасности на каждом шагу. В течение долгого времени она чувствовала его каждый день. Как голод, усталость или любое другое естественное ощущение. Это не может быть хорошим знаком — то, что он вернулся. Домашние эльфы и профессора украшают стены замка хэллоуинскими декорациями, но она едва замечает это, когда проносится мимо них. Она не останавливается, чтобы задуматься о том, является ли этот адреналин, который она чувствует сейчас, таким необходимым. Возможно, это та жалкая радость, которая приходит, когда ты чувствуешь себя нужной — чувствуешь, что делаешь что-то хоть сколько-нибудь полезное. После войны в её повседневной жизни не было ничего подобного. Есть подозрение, что у неё может быть какое-то перманентное влечение к опасности. Это объяснило бы Малфоя. Она отбрасывает эти мысли и ускоряет темп, её сердце бьётся как сумасшедшее. Но её недолгое возбуждение обрывается, когда она обнаруживает, что охранные заклинания перед кабинетом МакГонагалл сияют золотом. Она общается с кем-то другим. Гермиона тормозит перед статуей грифона; для энергии, бьющей ключом внутри неё, не находится выхода. Она добрых десять минут шагает по фойе перед статуей, сжимая руки в кулаки, чувствуя беспокойство — тревогу. Ослабленное защитное заклинание может разрушиться в любой момент. Всё то, что пытается проникнуть сюда, уже могло сделать это. Эта мысль вызывает новую вспышку знакомого страха, и в следующую секунду она уже уносится обратно; каблуки стучат по каменным плитам, она нащупывает в кармане свою палочку. Она переросла тот возраст, когда ей нужны были взрослые, чтобы решать проблемы. Она прошла войну. Она справится сама. Гермиона проходит что-то около тридцати ярдов вдоль поля для квиддича примерно за полчаса. Следует за тем, как двигался её взгляд — с трибун и до того места, где она увидела этот мираж перед Хогсмидом. И она ничего не находит. Но она не сумасшедшая. Ей не привиделось. Она знает, что она видела. И это её так сильно беспокоит, что она остаётся там до наступления темноты. 31 октября, 1998 Она не хотела приходить. Как оказалось и Гарри тоже, но, спасибо Джинни — они оба здесь. Среди всего этого блеска и колдовства, в Большом Зале на ежегодном хэллоуинском балу. Зал погружен в полумрак, парящие фонари в форме тыкв скрашивают таинственное очарование ночного неба. Факелы висят вдоль стен, время от времени мистически мерцая. Пахнет тыквой и пряным сидром, и у МакГонагалл не возникло никаких проблем с тем, чтобы привезти Ведуний в качестве развлечения. В конце концов, какая группа отказалась бы сыграть спасителю Волшебного мира? Их музыка — громкая и энергичная, все вокруг танцуют, прыгают и сталкиваются друг с другом. Гарри и Гермиона стоят среди всего этого, словно каменные колонны. Это один из его худших дней — она видит. Его шрам то и дело начинает болеть, во всяком случае, он ей так сказал, точно как и её собственный, и она уже несколько раз за этот вечер видела, как Гарри потирал его. На самом деле, Гарри проделал огромную работу, поддерживая всех остальных — особенно Рона. Ему удалось не зацикливаться на прошлом и сохранять хорошее настроение, но это тяжёлая задача. Задача, с которой он не может справляться каждый день. Поэтому она не спрашивает, почему он не хотел идти сюда. Почему он не улыбается. Они позволяют друг другу не говорить об этом. Она никогда не притворялась, что наслаждается послевоенными праздниками, а потому достаточно очевидно планировала пропустить этот бал. Но Джинни — упрямой Джинни — оказалось достаточно разложить костюм на её кровати в комнате девочек и посмотреть умоляюще. И теперь она здесь, со стаканом сидра в одной руке, стоит, прислонившись к Гарри. Считает минуты до конца. Джинни одела её в кого-то вроде арлекина; короткое платье с корсетом и ромбовидными узорами, со смехотворными маленькими колокольчиками, свисающими по краям складок. Она отказалась от шляпы, поэтому Джинни достаточно дико начесала её волосы, а затем завязала их в пучок, оставив пару свободных кудряшек по краям её лица. Кроме того, Джинни настояла на макияже, растушевала темноту вокруг её глаз и нарисовала какие-то узоры по краям. И, конечно, чёрные губы. Она чувствует себя идиоткой. Но способ справляться, который использует Джинни — это шумное веселье, и она не собирается ей мешать. Чтобы соответствовать Джинни, Гарри оделся в принца, он в жилете и потрясающем пиджаке. Конечно, это не его выбор, но судя по тому, как он смотрит на Джинни, которая великолепно смотрится в своём длинном платье принцессы, оно того стоит. Вскоре она приходит, чтобы утянуть его танцевать, и Гермиона теряет своего брата по несчастью. Она ни в коем случае не хочет, чтобы подобные события прекратились. Война не должна обрывать человеческое счастье. Но для неё — оборвала, и ей кажется нечестным то, что её заставляют принимать в этом участие. Ей всё это кажется искусственным. Она вздыхает, отступая обратно в нишу рядом со спящим призраком, смотрит на танцующих, попивая свой сидр. "Их воля поглотит тебя. Не двигайся — не двигайся", — кричат Ведуньи со сцены, эти стихи ей знакомы, но она точно не помнит, откуда. Она вспоминает времена, когда она любила Хэллоуин. Это был её любимый праздник в Хогвартсе. Декорации. Призраки, часами танцующие в коридорах, никого не стесняясь. Она особенно любила бал. Мечтала о том, чтобы Рон пригласил её на танец. Она смеётся над собой. Сложно поверить в то, что она была таким ребёнком. И она видит его сквозь дно своего стакана, когда допивает сидр — размытого и искажённого. — Кажется, теперь ты пьёшь больше, чем я, — говорит он. Что-то внутри неё сжимается. Это сложное чувство — она не уверена, можно его назвать неприятным или нет. Но, в любом случае, это отчасти волнение. Она не разговаривала с ним уже несколько недель. Она убирает стакан и вздрагивает, когда видит его по-настоящему. Малфой никогда особенно не наряжался. Тем более теперь — во всяком случае, ей так казалось. Но сегодня он полностью скрыт под нарядом трупа: рваный вечерний костюм, чёрные кожаные перчатки, лицо, выкрашенное в черное и белое, как у скелета. На самом деле, она бы, вероятно, не узнала его, не заговори он первым. Не раньше, чем она бы обратила внимание на его светлые волосы, зализанные назад почти так же, как на младших курсах. Она не знает точно, что она чувствует. Контраст между тёмной краской и его бледно-серыми глазами подкупает. Полосы в форме зубов на его губах только привлекают к ним больше внимания. Его костюм и перчатки — Она врёт, она прекрасно знает, что она чувствует. Просто не хочет признавать это. Собравшись с силами, она приподнимает свой стакан и взмахивает им. — Это сидр. Я бросила пить, — она отпускает стакан, и на полпути к полу он исчезает в маленьком облачке дыма. — Да ну? — лениво спрашивает Малфой. — Да, — говорит она. Но нет, она не бросила. Она выпила два или три шота маггловского виски, прежде чем прийти сюда. И сейчас она жалеет об этом, потому что она без идей, как разговаривать с ним. Она не знает, какие у них отношения. В последний раз, когда они общались, её ноги обвивали его талию. Мысль об этом запускает волну электричества по её позвоночнику, и она неосознанно делает полшага назад. — Всегда была высокоморальной, — говорит он, отпивая из своего стакана что-то, что почти наверняка здесь не наливают. — молодец, Грейнджер. — его тон пронизан сарказмом. Насмешкой. Как ни странно, это почти приносит облегчение. Разве все не говорят, что близость меняет людей? В последнее время она сталкивается с таким количеством перемен, что ей приятно иметь что-то, на что можно положиться, а сарказм Малфоя так же неизменен, как океан. Близость не повлияла на это. Тем не менее, она всё не может ответить. Не может сформировать в голове хоть какое-нибудь предложение. И какое-то время он просто изучает её своими ледяными глазами. Ей интересно, поднимет ли он эту тему. Интересно, будет ли он злорадствовать. Напомнит ли ей о том, как она говорила, что "это не повторится". Она не сможет винить его, если он сделает это. Не то чтобы в последнее время её действия были достойны восхищения. Хотя он ведёт себя не лучше. Тишина, повисшая между ними, становится слишком напряжённой, и она выдавливает из себя какие-то слова. — Что ты такое, кстати? Мёртвый аристократ? Он покачивает своим стаканом. Смотрит на неё слишком серьёзно и поводит плечом. — Что-то вроде того. Отдаю должное своей натуре Пожирателя Смерти. Она знает, что он говорит это, чтобы разозлить её. Она выхватывает новый стакан с парящего в воздухе подноса и осушает его, просто чтобы не разговаривать. — Что насчёт тебя? Клоун? — он усмехается. — если честно, я ожидал увидеть что-то чуть менее банальное. — Я арлекин, — шипит она из-за своего стакана. — и меня одевала Джинни. Если бы у меня был выбор, меня бы здесь не было, — ей самой не вполне понятно, почему она решила быть честной. Зачем с ним откровенничать? — А — Уизлетта. Стоило догадаться. — Тебе что, больше нечем заняться? Не с кем пообщаться? — это не очень красиво с её стороны, учитывая, что он уже говорил, что у него не слишком много друзей. Но Малфой не обращает на это внимания, оставаясь всё таким же спокойным и собранным. — Нет. Исчез тот мальчик, которого она видела в тот день, когда он оставил эти синяки, способный на такой всепоглощающий гнев. Его место занял хитрый, равнодушный Малфой, который всегда добивается своего — знакомый и в то же время совершенно незнакомый ей. — Раздражать тебя в любом случае интереснее, — говорит он, и она, разозлившись, проглатывает остатки горячего сидра так быстро, что он обжигает её горло. Поморщившись, она проталкивается мимо него. — Разве мы не сделали друг для друга достаточно? И прежде, чем он успевает ответить, она выходит на танцпол, позволяя потоку движущихся тел захватить себя. Она закрывает глаза, и вспышки света вспыхивают за её веками. Она не танцует, но покачивается вместе с остальными и слушает музыку. Пытается вспомнить время, когда это было не так трудно. Быть такой расслабленной. Свободной. Теперь это требует определенных усилий. Ей становится жарко. Она чувствует, как течет макияж, когда она начинает потеть. И вдруг музыка меняется. Эту они все знают. Самайнская кадриль. Танец в стиле регентства, который они учили на первом курсе, когда готовились к своему первому хэллоуинскому балу. Ведуньи отошли в сторону, чтобы пропустить вперёд оркестр под управлением Флитвика. Тела быстро перемешиваются, все на танцполе выстраиваются в две длинные параллельные линии, лицом друг другу. На мгновение Гермиона застревает посередине — потерянная. Она не хочет. Даже не знает, сможет ли вспомнить шаги. Но Гарри ловит её взгляд и машет рукой. — Давай, Гермиона, — говорит он, хватаясь за Руки с Дином и Роном, стоящим по бокам от него. — ради былых времён. Увертюра кадрили почти закончилась — тихая воздушная композиция. Она оглядывается, девушки выстроились за её спиной, и Джинни с Луной протягивают ей руки. И она решает, что сделает это. Ради себя. Проскользнув между ними, она берёт их за руки за пару секунд до того, как начинается танец. Затем вступают скрипки, и люди в обеих линиях одновременно поднимают свои переплетённые руки и делают несколько шагов вперёд. Опускают их, когда две линии сходятся, затем возвращаются в исходное положение, и Гермиона обнаруживает, что её мышечная память работает заметно лучше, чем она думала. Когда линия девушек бросается вперёд, мальчики поднимают руки, и девушки, разделившись и проскочив под их поднятыми руками, разворачиваются и снова находят друг друга, а затем это повторяется. Она забыла, как это было весело. Люди смеются, когда делают ошибки. Когда линии разбиваются на кружащиеся пары, Дин и Симус устраивают беспорядок, случайно образовав пару друг с другом. Они так и продолжают танцевать, и Симус хлопает ресницами лучше, чем любая из знакомых ей девушек, когда пары кланяются друг другу. Гермиона оказывается в паре с Роном, и она замечает опасение на его лице. Они мало разговаривали после инцидента с Малфоем. Но сегодня — благодаря этому танцу — всё складывается лучше, чем она ожидала, лучше, чем она надеялась. Она не хочет испортить это. Поэтому она улыбается ему, и его глаза тут же загораются. Постепенно пары замедляются. Каждая из пар встречается в центре круга, соприкасаясь ладонями и вращаясь вокруг друг друга, прежде чем вернуться обратно в круг. После каждого хода они все хватаются за руки и скачут галопом по кругу, против часовой стрелки — раньше эта часть невероятно её смешила. Симусу удаётся заставить её засмеяться и сегодня, поспешно ускорившись и превратив их вращающийся круг в некое подобие сумасшедшего вентилятора. После того, как все пары встречаются в середине, множество кругов объединяются в один, и они повторяют ту часть с линиями. Она смеётся вместе с Джинни и Луной, когда они отступают от оригинальной хореографии и выдают что-то вроде беспорядочного пьяного канкана. Первокурсники путаются в собственных ногах, пытаясь вспомнить шаги, и старшие студенты не особенно помогают. Пары перемешиваются, когда они снова разбиваются на круги, и в этот раз Дин исчез, а Рон оказался в паре с Луной. Гарри смеётся так же, как в прошлом, когда вдруг оказывается в паре с Симусом, и это заставляет сердце Гермионы сжаться. Джинни и Невилл пропускают часть с касанием ладоней и хватаются за руки, чтобы закружиться в танце. И Гермиона расслабленно смеётся, когда она бросается вперёд в свой ход, и вдруг осознаёт, что если Рон оказался в паре с Луной, то — Чёрно-белая маска заполняет её поле зрения, когда Малфой делает шаг ей навстречу. Ещё недавно рвущийся наружу смех куда-то пропадает из её горла. Она нервно смотрит по сторонам, видит на лицах удивление, но не видит отвращения. Они не узнают его. Малфой берёт её за руку, прежде чем она успевает подготовиться к этому, и он вращает её, один раз — два раза. Она упирается пятками в землю, останавливаясь, чтобы прошипеть ему шёпотом: — Что ты творишь? — а потом они отступают на шаг друг от друга и снова объединяются в круг. Его лицо, как всегда, равнодушно, раскрашенные губы изогнулись в одну сторону — единственное доказательство того, что он этим наслаждается. Она смотрит на него через плечо Луны, когда они с Роном сцепляются локтями и делают круг. Он заходит слишком далеко. Он играет с ней. И такими темпами их поймают. Круги снова разбиваются на линии перед финальной частью танца, и ей кажется, что она сделала всё, чтобы в итоге оказаться в паре либо с Роном, либо с Гарри. — Всё в порядке, Гермиона? — мечтательно спрашивает Луна, заметив, что её улыбка исчезла. Она поворачивается, чтобы ответить, но прежде, чем она успевает сказать хоть что-то, танец продолжается. Две линии встречаются в центре, и совершенно невозможно, чтобы она это неправильно просчитала. Невозможно. Значит, Малфой в последний момент проскользнул между Роном и Гарри. Чтобы стать её партнёром. Она открывает рот, чтобы что-то сказать, но он заставляет её замолчать, проводя пальцами по затянутой передней части её корсета и притягивая её к себе. Она охает и прижимает ладони к его груди, инстинктивно пытаясь отстраниться. — Ты сумасшедший? Что ты творишь? Другая его рука скользит к нижней части её спины, прижимая её ещё ближе, и она резко замирает. — Насчёт твоего последнего вопроса, — тихо говорит он, начиная вращать её под финальные аккорды, — нет. — Что нет? — выдыхает она, теряясь в его объятиях, забывая все шаги. Она переводит взгляд на другие пары, пытаясь понять, смотрят ли на них. Но Малфой вскоре останавливает их, вновь притягивая её до невозможного близко. Она забывает, как дышать, смотрит на него, её губы приоткрыты, щёки горят, а сердце стучит как безумное. — Нет — я думаю, что мы даже близко не сделали достаточно друг для друга. А потом его руки опускаются ниже, к её бёдрам, и он наклоняется, чтобы накрыть её губы своими. Ей удаётся только выдать беспомощный протестный писк. А потом, из всех возможных вещей, она задумывается о том, не зачаровал ли он свои губы. Потому что это похоже на наркотик. Её протесты растворяются у неё во рту, её руки обмякают только для того, чтобы, ожив, скользнуть вверх к его плечам. Она прикрывает глаза, всё, что она помнит — это его вкус. Мята и горький привкус белого макияжа на его губах — чёрного на её губах. Одна из его рук скользит ниже по её бедру. Подтягивает его к своему. Она вздыхает, и он пользуется этой возможностью соединить их языки. Знакомые старые друзья. Она забывается в оставшейся части танца и приходит в себя, только когда музыка затихает, как и шум шуршащих юбок и стук каблуков. Всё закончилось. Оторваться от его губ — как оторваться от магнита. Гравитация против неё. Но когда она справляется и смотрит на него, покраснев и тяжело дыша, его рука всё ещё крепко сжимает её бедро, и ей хватает одного взгляда через его плечо, чтобы понять, что они оказались в центре внимания. Она быстро отстраняется от него, чувствуя, как чужие взгляды заставляют её краснеть ещё сильнее. Она помнит, что должна быть в ярости. Но стоит ей сделать недовольное лицо и открыть рот, как Малфой обрывает её. — Не надейся, что я извинюсь. И он снова подаётся вперёд, чтобы потереться носом о её шею — чтобы при всех сжать зубы на её нежной коже, вырывая из её губ тихий хриплый стон. А затем он отступает. — Мне не жаль, — чётко проговаривает он. И он исчезает в темноте Большого Зала, растворяется в толпе — оставляет её одну, оставляет её десяткам изумленных глаз.