Мятные Конфеты / Боевые Шрамы

25 декабря, 1998 Уже половина третьего утра, и она даже не пытается направиться в сторону башни Гриффиндор, когда они пробираются обратно в замок. Он не пытается отпустить её руку. Но он также не ведёт её в подземелье — и она, на самом деле, немного разочарована. Ей всегда было интересно, как выглядит гостиная Слизерин. — Там будет Нотт, — говорит он, когда она упоминает это, и тянет её за собой по тёмным коридорам. Азарт пузырится у неё в груди. Будучи главной гриффиндорской всезнайкой и, следовательно, главной ханжой, она редко чувствовала эту весёлость от совершения чего-то запрещённого. И это — на цыпочках, рука об руку с Малфоем, пробираться по замку посреди ночи, отчаянно ища место, где можно было бы остаться вдвоём — совершенно точно запрещено. Её щёки болят от улыбки, розовеют при мысли о всех тех возможностях, которые она видела в глазах Малфоя за ужином. Она так устала от самоконтроля. Сейчас ей хочется просто отправиться в свободное падение. Вскоре Драко утягивает её вверх по слишком знакомой винтовой лестнице; они оба уже запыхались. — Ты же не серьёзно, — выдыхает она, подавляя смех, когда они останавливаются наверху перед дверью. — Алохомора, — шепчет он, после чего отодвигает тяжёлую задвижку и втаскивает её внутрь за талию. — Класс Прорицаний? Она делает небольшой круг, осматривая тёмную пустынную комнату, когда он поворачивается, чтобы запереть дверь изнутри. — Нужно было место с подушками, — отвечает он и, взмахнув палочкой, зажигает все свечи в классе, освещая подушки, что лежат на полу возле столов. Она вопросительно изгибает бровь. — Я не уверена, что Трелони уезжает домой на каникулы. Что если она где-то в замке? Драко снимает своё пальто — подходит к ней. — Тогда она знала всё заранее и переместилась куда-нибудь. Гермиона смеётся. — Я никогда ей не нравилась. — Делает это абсолютно, блять, поэтичным, — и он завладевает ею с какой-то неожиданной простотой. Словно они занимались этим годами. Словно он точно знает, где коснуться её и какое давление оказать. Он целует её — сладко, томительно — прежде чем толкнуть на кучу напольных подушек. Она снова смеётся, отбрасывая в сторону свою сумку, когда он нависает над ней. Замирает. Смотрит. Отблески свечи мерцают на его лице, как маленькие золотые волны, и она понимает, что всегда именно так представляла свой первый раз. Как это будет ощущаться. Скорее всего, не в классе Прорицаний, и совершенно точно не с Драко Малфоем, и это второй раз, но... свечи, подушки, то, как он смотрит... Это словно ожившая фантазия. Интересно, стоит ли ей бояться проснуться. Он очень надолго замирает, склонившись над ней, просто смотрит на неё. Как будто впитывает всю эту ситуацию — и, наверное, её абсурдность. В первый раз у них особо не было времени, чтобы подумать. Она тянется к нему. Проводит пальцами по холодному изгибу его губ. Чувствует, как он прижимается к ним в поцелуе. А потом он садится — стягивает свитер через голову, растрёпывая волосы. Она тоже садится, позволяет своему пальто соскользнуть с плеч, пока он расстёгивает рубашку. Они не сводят взгляда друг с друга, пока раздеваются. Он... похож на скульптуру. Она не знает, как ещё это описать. Он стройный, но высокий и широкоплечий, с красивыми резкими чертами. Но он также покрыт шрамами. В больничном крыле было так темно, что она вообще не обратила на это внимание. Но сейчас, при свете свечей и луны, заглядывающей в окна, это даже слишком просто. И она вздыхает. Прекращает возиться с молнией на своих джинсах и подаётся ближе, чтобы прижать ладони к его груди. Сначала он кажется удивлённым, но затем немного напрягается, когда осознаёт. — А, да... — бормочет он с фальшивым равнодушием. — Святой Поттер практически распилил меня на мозаику. Она проводит пальцами по тёмно-фиолетовым следам, таким длинным и широким — раны, наверное, были ужасно глубокими. Гарри не врал о том, что произошло в тот день, но он точно не описывал это так. — Откуда ты знаешь, что такое мозаика? — неожиданно спрашивает она. Не знает, что ещё сказать. — Я не безмозглый, Грейнджер. Я знаю, что такое магглы. Все мы должны были ходить на маггловедение. Она вздыхает с облегчением, услышав знакомую усмешку в его тоне — боится, что иначе могла бы заплакать. Но вместо этого она прижимает голову к его груди, прикрывая глаза и тихо, медленно выдыхая. Ей нужно, чтобы он знал, что она понимает. Чтобы он знал, что они пройдут через это, так или иначе — они оба. Но она не может выразить это словами, поэтому просто прислоняется к нему на несколько бесконечных минут. Вздыхает, когда он запускает руку в её волосы. Драко Малфой никогда не будет гладить её по голове и шептать на ухо милые глупости, но она обнаруживает, что предпочитает резкое давление пальцев, запутанных в её кудрях. Словно он пытается удержаться за неё. А затем она чувствует, как его свободная рука играет с кружевом её бюстгальтера, и её грусть стремительно растворяется, а на её месте разгорается тот запретный огонь. Она отстраняется — обнаруживает, что его взгляд скользит от её шеи вниз, и как же хорошо, что она догадалась одеться соответствующе. — Это весело, — тихо говорит он, обводя грубыми подушечками пальцев кружевные края её лифчика. По её коже пробегают мурашки. — Я не всегда скучная, — бормочет она, лениво улыбаясь, когда он поднимает на неё острый взгляд. — это часть образа. Он коротко фыркает, эмоция, напоминающая боль, на секунду вспыхивает в его глазах. В следующее мгновение он толкает её обратно на подушки. — Двигайся, Грейнджер, — и он тянет за нижние края её джинс, пытаясь стянуть их с неё. Она смеётся. Никогда бы не подумала, что сможет смеяться в подобной ситуации. Чувствовать себя настолько комфортно. Но затем он расправляется с её джинсами, и всё сразу становится очень серьёзно. Он кажется почти диким, когда оглядывает её розовое кружевное бельё, практически прозрачное. Выставляющее всё напоказ. Ей становится жарко. Драко издаёт звук, который она не может точно описать, а потом цепляет её за бёдра и дёргает к себе. Она осознаёт, что ей не должно нравиться то, как он постоянно дёргает её, но ей нравится, ей нравится — и прямо сейчас ей некогда это анализировать, потому что он наклоняется к ней, намереваясь сделать то, что она совершенно точно не планировала. — Малфой, подожди— Он замирает, держа голову между её колен, сжимая пальцами её бедра — цокает языком. — Я говорил тебе, что меня не так зовут. И она благодарна за поднимающееся внутри раздражение — это успокаивает её. — Я не буду называть тебя по имени, пока ты не будешь называть меня по имени. Его голова задевает её бедро, и он раздражённо стонет. — Столько ёбаных слогов... — О, бедняжка. — Гер-ми-о-на, — тянет он, и его голос отдаётся вибрацией по её коже. — серьёзно, оно безумно длинное. — Да, ну, а в "Драко" есть этот совсем не классный твёрдый согласный. Очень утомительно произносить. — Мы действительно сейчас спорим о фонетике? — Ты начал — о, Господи! Она подавляет вскрик, когда он ныряет вниз и накрывает губами кружево её белья. Её бедра вздрагивают, и по её позвоночнику проходится разряд электричества. Она сжимает пальцы в его волосах, отчаянно пытаясь оттянуть его назад, когда он проскальзывает по ткани неожиданно горячим, влажным языком. — Хватит, хватит, — вздыхает она и тянет его за волосы так сильно, что это точно должно быть больно. Он отстраняется, но только для того, чтобы запустить пальцы под кружево и совершенно стянуть с неё бельё, успевая нырнуть обратно между её ног, прежде чем ей удаётся свести их. — Нет, подожди — нет, — нервно бормочет она, пихая его и извиваясь. Он с силой дёргает её за бёдра. Разводит их так широко, что это больно — напрягает мышцы. Она вздыхает и цепляется взглядом за его черты, а он просто смотрит на неё, находясь в паре сантиметров от места, в котором совершенно точно не должно было оказаться ни одно мужское лицо. — Гермиона? — говорит он, вскидывая брови, и впервые услышать, как он произносит её имя, оказывается достаточно — она замолкает. Несколько секунд они напряжённо смотрят друг на друга. — Да? — выдавливает из себя она. Почти пищит. — Заткнись нахуй. А потом его лицо снова оказывается между её ног, и его язык переходит в наступление, проходится по нервным окончаниям, о существовании которых она и не подозревала. Она откидывается на подушки, с её губ срывается тяжёлый стон, и всё, что она может, это беспомощно дёргаться, пока он целует её там с такой же страстью, с какой раньше целовал её губы. Её разум предлагает ей выбрать из двух вариантов. Она может либо совершенно расслабиться и позволить своим мыслям превратиться в кашу, либо начать слишком яростно анализировать происходящее. Она решает, что первый вариант сделает её слишком уязвимой. Так что она думает. Думает, думает и анализирует, пока Драко Малфой ласкает её языком. Каждый раз, когда ночные разговоры в комнате девушек касались чего-то подобного, Парвати обычно поднимала тему орального секса. Судя по тому, как об этом говорили опытные девушки, всё это состояло из махания языком, рисования алфавита и большой осторожности. Ромильда говорила, что кончить таким образом было довольно сложно, так как парни редко оказывали достаточное давление. И теперь Гермиона думает, что они оказали ей плохую услугу, потому что она оказывается совершенно не готова к тому, как выглядит оральный секс в исполнении Драко Малфоя. Он до невозможного раскованный. Никаких мазков и кривых зигзагов языком, на которые она рассчитывала — он целует её широко, влажно, словно пытаясь достать последние капли из миски с мороженым, не ищет какие-то особые точки и не рисует буквы. Вместо этого он сосёт. Сосёт. Лижет, сосёт и плотно прижимается к ней губами, снова и снова, и, Господи, эти звуки. Она абсолютно не готова. Её бёдра дрожат, дыхание сбивается, и она отчаянно ищет этот недостаток ощущений, о котором говорила Ромильда, но вместо этого находит неизменно растущую волну дрожащей энергии. Её разум сменяет направление движения, и она задумывается о том, какова она на вкус. Вспоминает, как Парвати говорила о том, как некоторые парни заставляли её чувствовать себя неуверенно. Говорили, что им не нравится, какова она на вкус. Гермиона не может представить, чтобы она была хороша. Чёрт возьми, она волновалась и потела, и она не ожидала, что его язык окажется там. Что если он— — Гермиона, — неожиданно говорит он, вырывая её из этих мыслей и заставляя подумать о том, насколько она рада тому, что в её имени целых четыре слога. — Да? — хрипит она, когда осознаёт, что это был вопрос. Она заставляет себя поднять голову, и, оказывается, она не была готова к тому, чтобы увидеть его между своих ног; его губы и подбородок влажно блестят. Её щёки горят. — Когда я сказал заткнуться нахуй, я в том числе имел в виду твой огромный мозг. — Я... я просто... — глупо бормочет она, тяжело дыша, — что если я на вкус— Он снова дёргает её за бёдра — его способ заставить её замолчать. — Ты на вкус, — начинает он, а потом заставляет её смотреть, как он широко проходится по ней языком, его глаза закрываются, и он срывается на низкий стон. — ты на вкус как ёбаный опиум. Гермиона вздрагивает, подавляя очередной крик, но даже сейчас продолжает думать. — Опиум горький. — Перестань воспринимать всё так буквально и не будь ёбаной всезнайкой хотя бы две сраные секунды, пожалуйста, — говорит он, прежде чем сделать паузу, чтобы всосать невероятно сконцентрированный комочек нервов. — я употреблял очень много опиума. Я, блять, обожаю опиум. Ты даже не представляешь, как я люблю опиум. — она не может поверить, что он разговаривает с ней, пока лижет её вот так. После каждого предложения он останавливается и сосёт, целует её, пока у неё перед глазами не проступают белые пятна, а потом продолжает. — но идиоты в психиатрическом отделении Министерства решили, что я больше не заслуживаю опиум. Ты можешь в это поверить? — его язык ныряет ниже, дразнит её вход. Она дёргается — скулит. — И я был очень, очень... — его язык ныряет в неё, а потом выскальзывает обратно, заставляя её застонать, — очень расстроен, ты представляешь. — одна из его рук отпускает её бедро и скользит туда же, где находится его рот, играет с ней пальцами так, будто точно знает, где находятся все её самые сладкие точки. — Но теперь... — ещё один влажный поцелуй. — мне совершенно плевать, потому что это... — его палец проскальзывает в неё. Она роняет голову обратно на подушки. — ...ты... — он добавляет второй палец — начинает ритмично двигать ими, пока его язык работает над тем же комочком нервов. — ...гораздо лучше. — а потом он добавляет третий палец, с силой сосёт и давит на точку внутри неё, о существовании которой она не подозревала, и этого уже слишком много. Она кричит. Отстраняется, вырывается из его хватки и сворачивается в подушках, дёргаясь на них и извиваясь, пока её накрывает волнами почти болезненного удовольствия. Прячет от него лицо. Она остаётся лежать в позе эмбриона, пока её дыхание не успокаивается, пока она не прекращает дрожать. Но даже тогда не может заставить себя посмотреть на него. Она чувствует, как подушки сминаются под ним, когда он подползает к ней. Чувствует, как его холодная рука обхватывает её подбородок, заставляя её поднять голову и посмотреть на него. — Я думал, ты из Гриффиндор, — усмехается он. Затем он показательно облизывает свои губы. Слизывает с них влагу и довольно улыбается, когда у неё перехватывает дыхание. — Ты...ты совершенно точно из Слизерин, — шепчет она дрожащим голосом. Вздрагивает, когда чувствует, как его рука снова проскальзывает между её ног. Она наклоняется, чтобы оттолкнуть его пальцы. — Нет, стой — нет, я... я слишком чувствительная, — и она осознаёт, что это звучит почти умоляюще. Краснеет. — Мне плевать, — рычит он, другой рукой надавливая на её бедро, чтобы снова уложить её на спину. Она слышит характерный звон пряжки его ремня. Видит летящую в сторону вспышку фиолетового, когда он избавляется от своих брюк, тетрадь, что покоилась в кармане, шумно ударяется о пол. Её живот внезапно начинает светиться розовым, пугая её, а потом она слышит, как его палочка со стуком падает где-то с другой стороны. — Ты... ублюдок, — слабо бормочет она, и её руки предают её, обвиваясь вокруг его шеи — приглашая его, прося его оказаться ближе. Его язык проскальзывает по её губам. Он раздвигает её ноги. — Я знаю. А потом он входит. Они лежат посреди беспорядка из бархатных подушек и разбросанной одежды, потные и уставшие, и оба не могут уснуть. Их позиция не совсем романтичная, но в то же время достаточно интимная. Она никогда не планировала обниматься с ним. Ей это не нужно. Ей плевать. Вот так, лежать к нему лицом и касаться только лодыжками, ей более чем достаточно. Его влажные от пота волосы растрепались там, где в них сжимались её пальцы; она чувствует блаженную боль между ног. В какой-то момент он усмехается, цепляясь пальцами за одну из её кудряшек и наблюдая, как та пружинит обратно. — Счастливого Рождества, кстати. Что-то тёплое пульсирует в её груди. — Счастливого Рождества, — тихо отзывается она. Не говорит ему, что это лучшее её Рождество за последние несколько лет. А затем она вспоминает. — О, — выдыхает она и невольно улыбается, когда резко переходит в сидячее положение. — я почти забыла. Он лениво наблюдает за тем, как она ищет свою сумку, скользит взглядом по её обнажённому телу, заставляя её покраснеть. Вскоре она снова ложится рядом с ним, просто чтобы спрятать себя в подушках. Выуживает из сумки заводную карусель. Протягивает ему, неожиданно чувствуя себя неуверенно. Неловко. — Счастливого Рождества. Он смеётся. Неожиданно громко. Ей становится стыдно, и она начинает отстраняться, думая, что он смеётся над ней. Но затем он берет игрушку в одну руку и дергает её к себе другой, чтобы поцеловать. В следующее мгновение он поднимается на ноги, оставляя её совершенно потерянной, и находит на полу своё пальто, совершенно не стесняясь своей наготы. А потом падает обратно рядом с ней и вытаскивает из его кармана точно такую же карусель. — Счастливого Рождества, — говорит он, смеясь, и протягивает ей игрушку. — Я — что? — смеётся она. — Как ты — я думала, у тебя не было маггловских денег! — Не было. Я её украл. Счастливого Рождества. И он целует её, прежде чем она успевает начать спорить. Завтрак на Рождество — один из лучших; во всяком случае, так всегда говорили Гарри и Рон. Своеобразный подарок тем немногим студентам, у которых нет причин возвращаться домой на каникулы. Но это даже лучше, чем она представляла, потому что она завтракает рядом с Драко Малфоем за столом Слизерин, ещё не до конца оправившись после этой ночи, и нет никого, кто мог бы обнаружить их. Она время от времени поглядывает на него, пока он сонно пьёт свой чай. Без сахара — это странно, учитывая то, что она теперь знает, что он сладкоежка. Но его тарелка заставлена сладостями, такими как имбирные пряники и пирожные с миндальным кремом, так что этого, наверное, достаточно. Они едят в приятной, комфортной тишине. Он пишет что-то в своей тетради, и она старается подавить своё любопытство. А потом прибывает почта, и он расплёскивает свой чай — ругается и пытается стереть тёмные пятна с фиолетовой обложки. Хватает Ежедневный Пророк, чуть не разрывая его. Гермиона отпивает из своей чашки. — Ёбаный в рот, — вздыхает он, потирая лицо рукой — гримасничая. С удручённым видом протягивает ей Пророк, чтобы она смогла увидеть первую страницу.

ГЕРОИНЯ ВОЙНЫ И БЫВШИЙ ПОЖИРАТЕЛЬ СМЕРТИ ПОЙМАНЫ НА РОМАНТИЧЕСКОЙ РОЖДЕСТВЕННОЙ ПРОГУЛКЕ

Ниже — массивная движущаяся фотография, на которой они целуются, сидя на краю фонтана на Трафальгарской площади. — Ёбаная Скитер, — стонет Драко, засовывая в рот очередную конфету. — наверное, блять, ходила за нами всю ночь. — Да, — тихо говорит Гермиона, опуская газету на стол. — я ей за это заплатила. Он давится чаем. Она переплетает их пальцы. Бросает короткий взгляд на его ошарашенное лицо. — Подумала, что ты заслужил что-то грандиозное.